Авалон с отвращением глянула на него.

— Убирайся.

— День будет замечательный, солнце вот-вот взойдет. Наилучшее время для рыбалки.

— Милорд, я терпеть не могу рыбачить. И хочу сейчас только одного — выспаться.

— Что ж, ладно. — Маркус отступил на шаг, успокаивающе вскинул руки. — Не хотел я к этому прибегать, но ты меня вынуждаешь.

Авалон мгновенно обрела прежний воинственный вид и замерла, пристально следя за каждым его движением. С виду она казалась совершенно безобидной, хрупкой, точно сказочная фея, но Маркус прекрасно знал, как обманчива эта хрупкость.

— Ты у меня в долгу, — сказал он вслух. — А посему я прошу тебя, пойдем со мной на рыбалку.

— Что?! Я тебе ничего не должна!

Маркус одарил ее самой обаятельной своей улыбкой.

— Должна, миледи, и ты прекрасно это знаешь. Неужели ты мне откажешь? А как же законы чести?

— А где были законы чести, когда ты отказал мне?

— Так ведь я благородным манерам не обучен, а вот ты у нас образчик благородства. Так что лучше не спорь и соглашайся.

Крепко сжатые губы Авалон задрожали, безуспешно пытаясь удержать улыбку.

— Я знаю одно славное местечко, — искушающе прибавил Маркус. — Рыба там — с человеческий рост.

— С человеческий рост!.. — фыркнула Авалон и, не выдержав, расхохоталась.

— Так пойдешь?

— Я устала, — покачала она головой.

— Ранняя прогулка тебя освежит. Пойдем со мной.

. На последних словах он понизил голос, и безыскусная фраза невольно прозвучала намеком на его тайные желания, куда менее невинные, чем утренняя рыбалка. Авалон тотчас ощутила это, и ее улыбка погасла. Она коротко взглянула на Маркуса, и от этого взгляда у него захватило дух.

— Хорошо, — сказала она. — Пойду.

Оделась она гораздо проворнее, чем ожидал Маркус от женщины, у которой нет даже служанки. Ему пришлось ждать в коридоре лишь несколько минут. Авалон вышла из комнаты — в тартане, с аккуратно заплетенной косой.

Она взглянула на Маркуса, привалившегося к стене, и он, выпрямившись, молча отвесил ей поклон. Вместе они прошли через главный зал, где на скамьях еще спали люди, и вышли в замковый двор. У входа лежали приготовленные Маркусом удочки.

Во дворе, под серым предрассветным небом уже появились первые обитатели замка. Спеша по своим делам, они на ходу почтительно здоровались с лэрдом и его спутницей. Маркус и Авалон миновали ворота и вышли на тропинку, знакомую ему с мальчишеских лет. Он много раз ходил здесь еще до того, как отправился на службу к сэру Трюгве.

Авалон легко шагала рядом с Маркусом, неся на плече свою удочку. Он сам настоял на том, чтобы нести все остальное. В душе ему все-таки хотелось доказать Авалон, что и ему не чужды благородные манеры, пускай даже все его предыдущие поступки говорили об обратном.

На самом деле, понял вдруг Маркус, ему отчаянно хотелось нравиться Авалон. Смешное, почти детское желание, но он ничего не мог с собой поделать. По правде говоря, он сегодня разбудил ее так рано, чтобы хоть немного побыть с ней наедине, чтобы видеть ее лицо, слышать ее смех.

Минувшие пять дней стали для Маркуса настоящей мукой. Он никак не мог забыть того, что произошло между ними в развалинах кордегардии. Руки его до сих пор помнили податливость ее нежного тела. Авалон пьянила его, словно крепкое вино. Он не мог прожить ни минуты без того, чтоб не вспомнить о ней. Даже в глубине души он боялся думать, чем это может кончиться. Авалон слишком нужна ему, куда сильнее, чем он нужен ей. Это была непростительная слабость, а именно сейчас Маркус не мог позволить себе роскоши быть слабым.

Как мучительно было тогда, в развалинах, выпустить ее из объятий — именно в тот миг, когда она так покорно льнула к нему, так горячо отвечала на его поцелуи!.. Быть может, впервые в жизни Маркус попытался поступить по-настоящему благородно — отступить, не дать волю всепоглощающей страсти, которая сжигала и мучила его.

Они вошли в лес, и ясный свет новорожденного дня, проникая сквозь густые кроны, озарял Авалон золотистым сиянием. Она шла упругим, ровным шагом, лицо ее дышало свежестью, лиловые глаза сияли. «Она сводит меня с ума, — безнадежно подумал Маркус. — Она сводит меня с ума».

В этом и таилась главная опасность. Было в Авалон, помимо ее необыкновенной красоты, нечто порожденное проклятием Кинкардинов. Нечто сродни тому мраку, который жил в его душе. Дар Авалон был в тысячу раз сильнее, чем те крохи, которыми обладал Маркус, но ее появление разбудило демонов, и теперь его снова мучили прежние кошмары.

Маркусу так долго казалось, что он сумел позабыть то, что случилось в Дамаске! Всякий раз, когда призрак прошлого являлся к нему, он вызывал в памяти апельсиновый сад в потаенной испанской деревушке. Этот теплый, красочный, благоухающий сад был полной противоположностью кошмарам. Высокие деревья с точеными изящными листьями, белые благоуханные цветы, солнечно-золотые плоды.

Маркус лелеял в памяти сладкий вкус этих апельсинов. Всякий раз, когда ему вспоминался Дамаск, он старался думать о сочной, сладкой, прохладной мякоти чужеземных плодов, и кошмар отступал.

Но вот явилась Авалон, неся в душе отметину Кинкардинова проклятья, — и снова Маркусу стал сниться Дамаск. Вкус апельсинов больше не мог отогнать эти сны.

Прошлой ночью… Маркус почти не помнил снов.

Он знал только, что кошмар опять накрыл его своими черными крыльями и швырнул в прошлое, в пустыню, песок, жажду. Маркус и припомнить не мог, когда в последний раз этот сон был таким живым, ярким, страшным.

Но тут явился ангел и спас его. Ангел, похожий на Авалон, развязал его путы и дал ему воду — без условий, без ласковых лживых речей. И тогда кошмар исчез навсегда.

И потому утром, едва Маркус проснулся, первая его мысль была об Авалон, первое желание — пойти к ней, увидеть ее, заговорить, побыть с ней подольше. Пригласить на рыбалку — это был единственно законный предлог разбудить Авалон еще до восхода, потому что Маркус просто не мог дожидаться завтрака, чтобы увидеться с ней. И, о чудо, она согласилась пойти.

И сейчас она шла рядом, не подозревая о том, какой хаос породила в его душе. «Что ж, — подумал Маркус, — по крайней мере, она доверяет мне настолько, что согласилась пойти со мной. И это уже добрый знак».

Скоро они должны выйти к ручью. Остается лишь надеяться, что там по-прежнему много рыбы… и что сам ручей за эти годы не обмелел и не иссяк.


Авалон была втайне благодарна Маркусу за это утро. Давно уже она не испытывала такой простой, безыскусной радости, как на берегу этого лесного ручья. Они позавтракали у воды, расстелив на траве одеяло. Маркус, угощая ее, улыбался дразнящей, мальчишеской улыбкой. Над ручьем плясали стрекозы, и в их слюдяных крылышках искрилось утреннее солнце. Здесь царила лесная, умиротворяющая тишина. Авалон долго собиралась с мыслями, прежде чем решилась нарушить эти нехитрые чары. Однако она ничего не могла с собой поделать — ей нужно было задать этот вопрос.

— Милорд, — осторожно начала она.

— Маркус, — поправил он.

Авалон помолчала, глядя на прихотливый танец стрекоз.

— Маркус, — повторила она послушно, — не знаешь ли ты, что стало с женщиной из вашего клана? Ее звали Зива.

— Зива? — Он прикрыл глаза, вспоминая. — Она, кажется, была экономкой моего отца?

— Она вела хозяйство в доме, где я жила в детстве.

— Кажется, она умерла года три тому назад. Во всяком случае, так мне говорили.

— Вот как… — Авалон постаралась скрыть разочарование, хотя в глубине души иного ответа и не ожидала. Будь Зива жива, она давно бы уже встретилась с Авалон.

— Почему ты спросила об этом? — поинтересовался Маркус.

Авалон неискренне пожала плечами:

— Так, хотелось узнать. Она была мне единственным другом здесь.

Маркус проницательно глянул на нее.

— Если хочешь, я разузнаю, как это случилось.

— Нет, спасибо. Не нужно.

Слишком много смертей. Почему так вышло, что все ее детство оказалось помечено смертью и все, кто был ей дорог, уже мертвы? А она вот живет и живет, как жила бедняжка Луделла — изгнанница, которой нигде не было места.

Нехитрые чары безмятежного утра поблекли. Авалон запустила руку в складки тартана и вынула записку Хэнока.

— Прошлой ночью я нашла вот эту запись твоего отца, — сказала она, глядя на косые неровные строчки.

Маркус все так же смотрел ей в лицо, но Авалон чувствовала, что его взгляд стал острым, как у охотника, обнаружившего добычу. Листок, сложенный вдвое, сухо шуршал в ее пальцах. Не глядя на Маркуса, Авалон протянула ему записку.

Маркус быстро пробежал ее взглядом, перечел еще раз, уже медленнее.

— Брайс, — сказал он наконец, и в голосе его звенел гнев.

— Думаю, да, — ответила Авалон. — Женщина, с которой я встречалась той ночью в трактире, сказала мне то же самое. Брайс привел пиктов на наши земли.

— Почему ты не рассказала мне об этом раньше?

Авалон села прямо, обхватила руками колени.

— Честно говоря, вначале я считала, что это не твое дело.

— А теперь? — помолчав, спросил Маркус.

Авалон вздохнула.

— Теперь мне хотелось бы знать, что ты обо всем этом думаешь.

Глаза Маркуса опасно сузились, точно он видел ее насквозь.

— Так, стало быть, ты собиралась мстить своему кузену в одиночку? Поэтому и помалкивала?

Авалон стойко выдержала его взгляд.

— Разумеется. Не могла же я допустить, чтобы ему это сошло с рук.

— Не могла, — согласился Маркус и снова перечел записку. — Я тебя понимаю.

— Приятно слышать.

— Но ведь в этой записке не обвиняется впрямую именно Брайс. «Де Фаруш» — и все.

— Да, я знаю. В том-то и дело. А монеты были французские.

— А Уорнер де Фаруш почти двадцать лет прожил во Франции, — медленно проговорил Маркус.

Авалон кивнула.

— Ты ухватил самую суть моих затруднений.