Таб-таб-таб-таб-таб!

– Что главное в жизни?　– спросил его грозно, требовательно голос в третий, и он знал, что в последний раз.

Он плакал! Этот угрожающий, вершащий над ним суд голос заглушал тихую песню женщины, зовущую и обещающую. И тогда он, кто бы он ни был в данный момент – олень, орел, барс, трава, дерево, поле, мужчина, воин, ничто – сделал невероятное, за гранью всех возможностей усилие и потяну-у-у-у-улся на зов песни всем, что осталось в нем живым…

…И дотянулся, услышал в полной силе, приблизился!

Она протянула ему маленькую узкую ладошку из серого ничего, он сжал сильно ее пальчики, последнюю опору для него! Она наклонилась к нему, невидимая, обдала своим запахом, жаром жизни, горячестью губ и выдохнула:

– Я с тобой…

И он потянулся-потянулся-потянулся за этой спасительной маленькой ладошкой, которую сжимал со всей силой, зная, что делает больно, даже улавливая хруст суставов, и ответил на трижды заданный вопрос.

Выдавил из больного ошметного, перегоревшего смертью горла:

– Лю-ю-юбовь…

И пропал! Как канул в черноту!

А когда вынырнул, разлепил с трудом веки, почувствовал такую ужасающую, непередаваемую боль всего существующего тела, каждой косточки, каждой мышцы, каждого внутреннего органа, даже корней волос на голове!

И первое, что увидел,　– как в тумане проявляющееся, сквозь пелену склонившееся над ним странное, страшное, черное старческое лицо с бездонными глазами. Человек что-то сказал на гортанном незнакомом языке.

– Что?　– прохрипел с трудом Захар.

– Спи!　– приказал странный человек.

И он провалился в небытие. Не черное, не привычное уже серое безысходно-смертоносное, в никакое. Просто спал!

И слышал, слышал во сне еле уловимый далекий и зовущий голос той женщины, певшей песню, невидимой, но единственно родной, спасительной.

Проснулся неизвестно когда, и снова первое, что увидел,　– это почерневшее лицо, но значительно моложе того, что запомнил в первое пробуждение.

– Где я?　– хрипел первобытный, заново родившийся Захар.

– Живой,　– нелогично ответил человек.

– А где старик, который здесь был?　– почему-то спросил, сипя народившимися вместе с ним связками, Захар.

– Я,　– ответил человек,　– за твоей смертью ходил. Постарел. Вернулся назад – молодой! Четыре дня, однако, возвращались.

– Ты кто?　– жил и интересовался Захар.

– Трудное имя. Ваши Осип зовут,　– ответил человек и улыбнулся так, что глаза-щелочки потерялись в щеках, и приказал: – Пей!

Захар повиновался и выпил что-то жутко горькое, откровенно вонючее, поддерживаемый под голову сильной ладонью.

– Спи!　– снова скомандовал, напоив, представившийся Осипом и добавил непонятное: – В жиль пойдешь, если сладишь, и сила в душе есть, не порвал связь с Великим Духом. Разрешили!

А Захар уже спал исцеляющим сном без сновидений и боли.

Открыл глаза и столкнулся взглядом с Осипом, внимательно, изучающе смотрящим на него так же пугающими, остерегающими, бездонными черными глазами. Взгляд, который не так-то просто выдержать!

– Однако, раз жизнь выбрал, себя переломать надо,　– пропел всеми красками гортанных вибраций Осип.

– Руки-ноги?　– предпринял попытку усмехнуться Захар.

Попытка усмешки обошлась дорого – острой болью всего тела.

– Мысли и знания!　– строго, без усмешки, непонятно объяснил Осип.　– Сломать и забыть, что знаешь! И встать выше боли!

Уже через полчаса после этого загадочного заявления Захар понял, о чем говорил этот странный Осип. Он приказал ему встать! И смотрел, сидя рядом, как мучается, барахтается в беспомощности и жгучей боли Захар, превозмогая разум, требующий немедленно прекратить издевательство над собой! Лежать и не двигаться! Не будить боль даже дыханием глубоким!

– Вставай!　– прикрикнул Осип.

Захар, обливаясь холодным потом слабости, перекатился со второй попытки на бок, отдышался и перевернулся на живот, отдышался и медленно-медленно подтянул колени, уперся на локти, отдышался и встал на четвереньки! Руки и ноги дрожали и ходуном ходили от слабости и невозможных нагрузок для усохших, увядших и одеревеневших за болезнь мышц. Сердце бухало в грудную клетку, тяжело, надсадно, делая больно ребрам и горлу, со лба и коротких, немного отросших волос ручьями лился пот, попадая в глаза и разъедая щелочью. Он стоял, покачиваясь на четвереньках, дышал, как загнанный бегом, и сипел, вдыхая воздух.

– Вставай!　– хлестал приказом Осип.

– Не могу!　– покачал склоненной головой Захар.

– Тогда ложись и умирай!　– ввинтился в самый мозг дребезжащий низкий голос.　– Ляжешь – умрешь!

Захар сцепил зубы с такой силой, что почувствовал заскрипевшее крошево эмали, зажмурил глаза, в которых перемешались бессильные слезы с потом, напряг всю волю, иссушенное тело, все, что от него осталось, взвыл нутром…

Он трижды падал и трижды начинал сначала, упираясь дрожащими руками и коленями в пол, поднимал, отталкиваясь, свое тело. В четвертый раз, проваливаясь сознанием в огненную купель перегрузок, воя и матерясь, Захар поднялся во весь рост и встал на танцующих вразнобой от перегрузок ногах.

– Иди к выходу!　– хлестнул следующим приказом Осип, продолжавший сидеть в том же положении и не сделавший ни одного движения или попытки помочь Захару.

Расстояние до выхода из чума от того места, где стоял Захар, всего метра два, он преодолел их за пятнадцать минут.

Но преодолел!

И ухватился за шкуру, прикрывающую вход. К этому моменту тело отказалось повиноваться, а мозг вопил, что умирает, и Захар чувствовал, что проваливается куда-то в затягивающую пустоту! Но в спину, как бичом, ударил резкий повелительный гортанный приказ:

– Иди назад!

Он не помнил, как дошел, но дошел!

И лег! Не упал, рухнув от бессилия, а опустился на колени, сел, завалился на бок и растянулся на тонком матрасце, на котором лежал все эти дни. И потерял сознание.

С этого первого испытания для Захара начались такие адовы муки, о существовании которых и в самых кошмарных снах он представить себе не мог!

Босх и Гойя со своими ужасами, перенесенными на полотна, отдыхают!

В этот день Осип не отходил от него ни на мгновение, приводил в чувство, давал что-то есть, а больше пить какую-то гадость. Захар послушно глотал, что давали, не размышляя и не спрашивая ни о чем, да и находился постоянно в состоянии больше похожем на бред.

Еще трижды, подгоняемый властными окриками Осипа, поднимался, тащил с помощью силы духа и такой-то матери свое тело к выходу и назад.

На следующий день пытка разнообразилась, откровенно смахивая на изощренный садизм. Рано, совсем рано, еще до уверенного утра, шаман разбудил Захара, дал выпить горькой настойки, по вкусу и запаху устойчиво напоминавшей разбавленный водицей куриный помет, и приказал встать и одеться.

Захар усмехнулся: ну, это из области нереального – одеться!

Реально там, не реально, но он оделся! Трижды теряя сознание и падая колодой назад, на лежбище свое монастырское, но оделся!

Подвиг, оказавшийся прелюдией, увертюрой легонькой к основному произведению! Осип вывел его из чума. Помог, поддержав под локоток пару секунд на выходе, отпустил руку, отошел на шажок и приказал обойти чум вокруг…

Через два дня Захар делал пять кругов вокруг жилища шамана три раза за день, на третий день дважды обежал чум и блевал от отказа организма терпеть и переносить такое издевательство над собой.

Вечером того же дня Осип, напоив его одной из своих загадочных настоек, приказал Захару раздеться, обмазал тело чем-то ну очень мерзко пахнущим, взял бубен и, подпевая ритмичным ударам, отдающимся под сердцем вибрацией, ходил вокруг него и такое вытворял горлом! То завывая, то улюлюкая, то переходя на высокий, режущий ухо звук, то клекоча, все кружил, кружил, отбивая ритм на бубне.

Захар закрыл глаза и поплыл куда-то через сугробы, снег, вьюгу; тело задевали, цепляясь за голую кожу кривыми ветками, низкорослые деревца, сбоку выскочил матерый волчище и пошел. Пошел вдогонку по его следу, то отставая, то нагоняя, иногда он чувствовал запах из его пасти, так близко он подбирался. И Захар ускорял бег, забыв, что человек не может настолько стремительно двигаться, он не оглядывался, чувствовал инстинктами, где находится волчара, и летел, несся над сугробами, и махнул через какую-то яму, растянув полет, вложив в него сущность свою, силу и волю без остатка, понимая, что это его последний шанс на спасение!..

Провалился в спасительное беспамятство.

Через неделю он бежал за собачьей упряжкой, которой, посмеиваясь, управлял Осип, целый километр! Еще через три дня – пять километров!

Они почти не разговаривали все эти дни, Осип отдавал приказы, Захар выполнял! Да у него не оставалось ничего сверх потраченных сил, ни грамма, ни полграмма ни на мысли, ни на слова, ни на лишние движения и усилия. Он послушно пил, ел и выполнял то, что приказывал шаман, отдавая себя на ежеминутное преодоление человеческих способностей, ограниченности сознания, упорно кричащего, что такое невозможно!

Нет и быть не может у человека таких сил и возможностей, чтобы проделывать с телом, с жизнью то, что вытворяет Захар, твердило, орало сознание и уговаривало, рыдало, умоляло остановиться, прекратить пытку, отдохнуть!

На двенадцатый день Осип вывел Захара из чума, положил ему на плечи вожака упряжки Бельчака, весившего добрых семьдесят, а то и восемьдесят килограммов, и заставил приседать. Бельчак стойко вытерпел пять натужных приседаний Захара и тихо смылся подальше, когда его отпустили, а Захар побежал за санями.

Через двадцать дней он бегал с Бельчаком на плечах семь километров без передыху и остановки, привыкнув, как к родным, к звездам, искрам и всполохам перед глазами от постоянных перегрузок, возвращался в чум, отжимался на кулаках пятнадцать раз от пола и проваливался в целительный сон. Просыпался, ел, пил травяные настои неизвестного содержания, снова спал, вставал и начинал истязания сначала!