Галина Лифшиц - Сто тысяч заповедей хаоса

– У нее, похоже, остановка сердца была. Ее бросили на мою машину, я на светофоре стояла. Думали, тронусь с места, перееду ее… А у меня бензин, к счастью, кончился. Но когда ее бросили, сердце от удара могло завестись…

– К Кузьмичу! И немедленно! «Скорая» на месте?

«Скорая» как раз подъехала.

– Дай им трубку, – велела мама.

Я слышала, как врач из «Скорой» отказывался ехать в Москву, потому что они подмосковные. Потом почему-то согласился, передал мне трубку.

– Дай ему сколько-то денег, я верну, – велела мама. – Я адрес назвала. Сейчас и сама туда поеду. Что творится-то, ох!

Я сделала все, как велела мама.

– Ангелинка, слышишь меня? Это я, Майя. Ты меня позавчера стригла. Слышишь меня? Я к тебе завтра приеду. Тебе помогут. Мама моя с тобой будет. Слышишь?

Девушка тихонько стонала. Ее погрузили на носилки. Машина отправилась.

– Давайте протокол писать, – обратилась я к оцепеневшим полицейским. – Давайте место происшествия осматривать.

В кустах обнаружили белую сумку. В сумке – босоножки, документы Ангелины, ключи… Ее убийцы особо не церемонились. Ну найдут сумку… И что? Отлетела в кусты, когда на бедную девушку машина наехала.

Мы дождались, когда все зафотографируют, все следы ног зафиксируют. Подписали протокол. Как свидетели.

– И смотрите, ребята, – предупредила я на прощание, – я сейчас все это событие опишу в социальных сетях. С фотками.

– Тайна следствия… – уныло начали было полисмены.

– А я только о себе. О происшествии. Без домыслов. Событие я осветить имею полное право.

На том и расстались.

– Боевая вы, однако, – заметил мой верный соратник, когда мы остались одни. – Меня Иван зовут, кстати.

– Я знаю. Мы ж в протоколах расписывались. Я – Майя.

– И я знаю. По той же причине. Ну, что делать будем?

– А что мне делать? Мне б бензину хоть чуточку. Чтоб до дому доехать. Остальное – мечты. Я полдня помнила, что мне текилу надо купить, а в магазине забыла. Сейчас бы – в самый раз.

– А у меня есть, – гордо отозвался Иван. – Поехали угощу.

– А как я поеду? Без бензина?

– И бензином напою, и текилой. Мне тоже стресс снять надо. Один стресс за другим.

– И у меня, – откликнулась я.

Бензин машинке понравился. Она заурчала, готовая ехать, куда велят.

– Следуйте за мной, – велел Иван.

– А как же я потом, после текилы за руль сяду? Давайте я машинку у дома своего поставлю, а потом мы с вами вместе отправимся.

– Логично. Тогда я за вами.

У моих ворот я вышла из машины. Хотела попросить Ивана, чтоб он чуть-чуть подождал: у меня ежи не кормлены. Пять минут всего.

– Так это вы тут живете? – довольно мрачно спросил Иван.

– Я. Тут. Подруга предложила пожить, пока их нет. Ну, вы слышали. Я ментам рассказывала.

– Ясно.

– А давайте вместе в дом зайдем, я капусту возьму для ежей и свитер себе. А то у меня нервы… Никогда не боялась, а сейчас что-то страшно.

– Ну пошли, – согласился Иван неохотно.

Не знаю, что он подумал. Может, что я его в постель потащу на нервной почве после всего только что вместе пережитого.

Я шла к дому, держа в левой руке пакет с приятными покупками. Может, не зря тапки купила? Может, они не простые, а скоростные? Такие, что и двигать не придется? Мужчина-то – вот он. Представительный, с дорогущей машиной, приличный во всех отношениях.

Я усадила Ивана на кухне и быстренько сгоняла к ежиной кормушке. Их никого не было. Бедняги! Ушли не солоно хлебавши.

– Эй! Я тут! Пожрать вам принесла, – позвала я шепотом на всякий случай.

Мне показалось, что в ответ издалека раздалось знакомое фырканье. Значит, все в порядке. Можно отправляться.

Иван ждал меня у порога. Я схватила свитер, заперла дом.

– А вы далеко отсюда живете? Я потом пешком дойду?

– Сейчас увидите, – ответил Иван, давая задний ход.

– Вы же развернуться могли, – полезла я с советами.

– Нет такой необходимости.

Машина остановилась у соседнего дома. У того самого, где жили, по словам Юльки, веселые хлебосольные любители шашлыков. А еще она в последний раз предупреждала, что муж ее не советует с хозяином дома общаться – с ним надо быть осторожнее.

Вот это да! Наверное, стоит быть бдительной. Недаром Иван так помрачнел, узнав, что я отсюда. Что-то они не поделили. Но – мне-то какое до этого всего дело? Я тут остаюсь только до зимы. И все условия, Юлькой поставленные, соблюдаю четко. Никого не зову в гости, собаку не завела. Живу одна-одинешенька, пылесошу каждый день, чтоб дом чувствовал внимание к себе. Что еще от меня надо?

Дом у Ивана выглядел, в отличие от Юлькиного, очень даже обитаемым. Уютно. Ковры, кресла, картины, камин. Я предчувствовала отдых от приевшегося за это время минимализма.

– Будем на ты? – предложил Иван.

– Конечно!

Мы выпили на брудершафт. Целоваться, правда, не стали.

Текила со льдом и долькой лимона! Что может быть лучше?

– Знаешь, у меня такой день сегодня… Сумасшедший совершенно день. За такой день десять лет дают.

– Строгого режима? – хмыкнул Иван.

– Бывает и так. У меня почти так – ты ж видел. А ты хороший человек! Я думала, ты сейчас выскочишь, материться начнешь… Пистолет вытащишь… А ты – редкость, уникум!

– Наверное, пора мне в нормального превращаться – с пистолетом и бычатиной.

– Не, не надо. Ты хорош сам по себе. Раритет. Слушай… – я отпила еще текилы, немедленно почувствовав громадное облегчение. – Можно я тебе все расскажу? Я вообще ничего не понимаю, что происходит. Что-то вокруг крутится вихрем. И все вокруг меня. Я ничего не делаю. Сижу тут. Ежей кормлю. Никого не вижу, а все происходит и происходит…

– Да я уж вижу, как ты тихо сидишь, – засмеялся вдруг Иван. – Такая вся кроткая… Как ты с ментами-то… Все сразу просекла.

– Так это у меня уже был крик отчаяния! Ты слушай, слушай!

Я быстро и, как мне казалось, лаконично рассказала новому другу про все-все-все. Мне давно хотелось с кем-то поделиться. Но не было с кем. И тут встретился совершенно подходящий для этого человек. Он внимательно слушал и иногда подливал мне текилу и подкладывал лед.

Может, он решит, что я сумасшедшая. Ну и пусть. Какая разница? Я хоть выговорюсь. Скорее всего он потом побоится мне даже «здрасте» говорить. Но это будет потом. А сейчас…

Я говорила и говорила. Про соседку, про то, что та не соврала про пришельцев. Потом про старую каргу. Про сволочь-Иришку, которой непонятно что от меня надо. И, наконец, про тайну собственной родословной.

– Мой отец – мне не отец! Понимаешь? И я узнаю это только сейчас, когда мне уже тридцать шесть и я вполне могу стать бабушкой! И никто не виноват! И всем хорошо! Только я – кто я теперь?

Я приготовилась зарыдать.

– Кто была, та и есть, – засмеялся Иван. – А скажи, ты дочь той самой Павловской? Александры Николаевны?

– А ты чего? Знаешь ее?

– Еще бы! Я у нее учился. Я ж тебе сразу сказал, что я врач.

– Может, ты еще и папу моего знаешь?

– Академика Павловского? Не застал. Но по учебникам его учился, конечно же.

– А ты кто? Кардиолог? Хирург?

– Пластический хирург, – уточнил Иван.

– Значит, богатый, знатный, счастливый, процветающий…

– Почти так. Давай-ка маме твоей позвоним. Узнаем, как там дела. Она же в клинику собиралась вроде.

Вот человек! Редкой души! И повстречался просто на дороге!

Мама действительно находилась возле Ангелины. Девушка спала. Состояние средней тяжести. Избита, изнасилована. В крови – сильнодействующий наркотик. Завтра с ней можно будет поговорить. Ехать не обязательно. Девочке лишние стрессы сейчас ни к чему. Ей надо окрепнуть.

– Мамочка, а ты как?

– Мы тут с Андреем. С папой.

– У нас первая брачная ночь, – сказал в трубку отец голосом взрослого Егорки.

– У вас, по ходу, все брачные ночи на экстриме, – отозвалась я.

– Похоже на то, – засмеялась мама. – А ты спи, не волнуйся ни о чем!

– Уже, мамочка. Засыпаю.

– Знаешь, – сказала я Ивану, – я за все эти месяцы так полюбила одиночество… Чтоб ничего не случалось, чтоб тишина, покой, звезды, река.

– Это не одиночество, – серьезно ответил Иван. – Одиночество – это совсем другое. «Чувство одиночества – это быть одному плюс поток дерьма»! Вот!

– Гениально! – восхитилась я. – Дай списать слова. Лучше не скажешь.

– Дарю, – щедро распорядился Иван. – Хотя это и не мое. Это психолог один, Фриц Перлз, дал формулу.

– Да! Мне особо тоскливо стало именно когда поток дерьма пошел. И чего-то я уже больше не могу одна. И не хочу!

– А кто хочет? Есть такие на свете?

Я слышала, как Иван что-то еще говорит, но голос его звучал издалека… Все! На сегодня достаточно. Я нагло уснула на его диване. Спокойным детским сном.

– С добрым утром! Иди завтракать! – услышала я, едва продрав глаза.

Я лежала на чужом диване, укрытая немыслимой красоты шелковым одеялом.

– У тебя так хорошо спится! Я не люблю спать у чужих, а тут так спокойно, уютно!

– Вставай, иди! Я кофе сварил!

Я медленно встала, потянулась.

– Иду! Умыться можно?

– Давай-давай!

Иван хозяйничал на кухне, бодрый и свежий.

– А тебе на работу не надо? – вдруг опомнилась я. – Я тебя не задерживаю?

– Я в отпуске. Дела кое-какие улаживаю.

– В отпуске дела! Ужас какой!

– Ужас. И правда. Но приходится улаживать. Давай ешь.

Иван поставил передо мной сковородку с глазуньей. Три глаза, и все целые. Грамотно сделанная глазунья.

– Ты мастер. Не у всех так получается. А себе?

– А мне – вот!

На другой сковороде красовались такие же совершенные три глаза.

Вкусно! И как же спокойно!

Мне захотелось поблагодарить своего нового знакомого. Подарить ему что-то особенное.