Так же внезапно, как вырвал Файю из светскости Довиля, Стив захотел увезти свое счастье в Париж. Это казалось совсем простым делом. Она вдоволь насладилась солнцем и своими прихотями. В ее глазах, обрамленных длинными, почти белыми на кончиках прядями, спадавшими с распущенного шиньона, Стив угадывал мысли о платьях, гармонирующих с дождливыми небесами, о шляпках с вуалью, под которой побледнеет ее загоревшая кожа, о мехах для первых холодов.

Однако Стив еще не понимал главного: Файя вдоволь насытилась страстью, и этим утром, когда его мокрая и потяжелевшая от чемоданов машина в последний раз направилась по песчаной дороге, для него начиналась самая беспокойная эпоха в его жизни. Годы спустя, когда старался понять, что же произошло, и пытался, прибегая и к чужой помощи, прояснить то, что условно называл «тайной Файи», он удивлялся беспорядочности той жизни, которую вел с осени 1913-го до лета следующего года.

Обычно столь чувствительный к малейшим движениям жизни города, столь поддающийся влиянию его тайных ритмов, Стив стал вдруг равнодушен ко всему. Он не ощутил смену времен года, не увидел толстого слоя снега, накрывшего Париж как раз после Рождества, ничего не узнал о льдинах, уносимых течением Сены в феврале. Даже весна не вырвала его из спячки. Тем временем весна 1914 года была такой красивой, такой теплой! Она напоминала лето — скороспелый подарок, не предвещавший ничего хорошего. Единственное, что он прочувствовал, была июльская жара, обострившая мучившую его боль. Все остальное не имело для него никакого значения. Время от времени, все дольше и дольше ожидая свиданий с Файей, он открывал газеты, прислушивался, чтобы развеяться, к салонным разговорам. Странно, но в этом году все новости казались ему смехотворными. Например, дело об убийстве директора «Фигаро» прекрасной мадам Кайо, процесс над которой длился до июля, — страсти кипели, крупные заголовки в газетах кричали о политической подоплеке. Темная история о возможном налоге на доходы. Налог на доходы, военная служба на три года, политика — вся эта болтовня, процессы, как можно этим интересоваться?

«А война?» — замечали иногда его друзья. «Серьезная угроза» становилась все реальнее: Австрийская империя в развалинах, все более могущественная Германия, ее пушки, ее солдаты, неизбежность альянсов… «Война, какая война?» — спрашивал Стив и уходил, пожимая плечами. Его ничто не волновало кроме того, что он любил Файю. Эта любовь стала его собственной войной. Она длилась месяцами: сначала он выиграл Файю, потом чуть не потерял, теперь надо было ее удержать.

Он быстро понял, что его единственным врагом была сама Файя, вернее, то состояние, в котором она упорно пребывала: красивая женщина, живущая мгновением, без прошлого или почти без него, а возможно, и без будущего, перелетная птица, кокотка, и этим все сказано. А он хотел жениться на ней.

В апреле визит короля Англии взволновал весь Париж; на Стива это произвело не больше впечатления, чем подрагивающие на экране кадры из «Фантомаса против Фантомаса», шедшего в «Гомон-Паласе». Единственной реальностью для него была Файя — прекрасная, неуловимая, убегающая сирена.

С той минуты, как они приехали в Париж, она все больше превращалась и убегающую. Сначала захотела вновь увидеть д'Эспрэ. После обеда в «Максиме» в обществе графа она объявила Стиву, что снова будет жить на Тегеранской улице. Как и ожидалось, последовала сцена:

— Так ты спала с этим старым толстосумом! А я хочу жить с тобой, понимаешь? И, между прочим, собираюсь жениться на тебе!

Эту последнюю фразу ему не простили.

— Еще одна сцена, и мы больше не увидимся! — парировала она.

Он обхватил голову руками. Ему захотелось тут же умереть.

Она смягчилась:

— Если бы ты меня любил, Стив, ты бы понял, что граф — мой старый друг, что мне нужно быть рядом с Лианой, даже если я с ней не встречаюсь. И слуги там знают мои привычки…

Она никогда столько не говорила о себе. Стив позволил себя убедить и, что совсем невероятно, извинился перед ней, а она приняла его извинения.

День за днем его жизнь становилась все сложнее. Однажды утром он решил уехать в Америку, но, едва выйдя из дому, не смог сделать и шага и повернул обратно. Он больше не отвечал на письма отца, избегал своих американских друзей. Тем временем Файя стала знаменита. Ее ангажементы множились. В большинстве случаев ее приглашали для восточных фантазий в духе «Минарета». От роли статистки она поднялась до ролей второго плана. Она много работала, репетировала, дни напролет проводила у своей перекладины. В те редкие моменты, когда Стиву удавалось ее видеть, она говорила с ним о Мага Хари, продолжавшей ее очаровывать, несмотря на свой закат.

Файя никогда не принимала его на Тегеранской улице; он снял для их дневных любовных свиданий малюсенькую квартиру, обтянутую розовым — она называла ее бонбоньеркой, — там они встречались два или три раза в неделю. Но начиная с марта она увеличила промежутки между свиданиями, звонила все реже. Стив похудел, начал выпивать. И чтобы заполнить чем-то череду пустых дней, он стал посещать д’Эспрэ, которого шесть месяцев назад задушил бы своими руками. Граф тоже сблизился с ним и не оставлял без внимания. Наконец, в их «союз» вступила Лиана.

Об отсутствующей никогда не говорили. Все происходило так, как если бы, встречай в других следы собственных терзаний, они заключили между собой некий договор, по которому вслух ничего не произносилось: тайное общество, чей пароль, никогда не высказанный вслух, но вечно подразумевающийся, был фатальным сочетанием звуков в имени танцовщицы. Все те же неизбежность и, безжалостная страсть, ведущие всех троих к одним и тем же страданиям, были единственной угрозой, которую чувствовал Стив до 14 июля.

Довольно часто д’Эспрэ развивал перед ним свои мысли о прекрасном, и молодой человек оценил в конце концов нового друга. Граф познакомил его с живописью кубистов, с некоторыми художниками, которым покровительствовал, посвятил в секреты светской жизни — в прошлом году Стив решительно избегал вникать в это множество столь аристократично французских деталей. Никогда еще в Париже не устраивали так много праздников. За балом драгоценностей следовал бал кринолинов, за Египетским праздником — тысяча первый Персидский. Дамы ходили в декольте уже с десяти утра. От недели к неделе длина платьев для танго уменьшалась, все выше поднимаясь по бедру. Все это кружило голову. У Стива не хватало времени разобраться, действовала ли так на него страсть, или то была болезнь богатого общества, предчувствующего свою кончину и потому желающего красиво отпраздновать последние мгновения своего величия.

Однажды пополудни, в отчаянии, юноша примчался на Тегеранскую улицу: вот уже десять дней он не получал известий от Файи. Стив звонил тысячу раз, но она не отвечала. Он осмелился наведаться в театр, где с уклончивым видом ему ответили, что она разорвала свой контракт. Он не был удивлен, зная, что она, с того дня как увидела «Шехерезаду», вбила себе в голову попасть в труппу «Русского балета» и готовилась к просмотру у Дягилева. Он был в неведении относительно результатов этого показа. Может, она провалилась и в одиночестве зализывает свою рану? Стив был убежден в осведомленности Лианы, именно ее в первую очередь он хотел расспросить.

Он взлетел по лестнице и, даже не посмотрев на дверь Файи, позвонил к Лиане. Его пригласили в салон.

Полуобнаженная, Лиана стояла посреди комнаты, в то время как человек, склонившийся у ее ног, работал с тканью. Кутюрье, конечно. Если бы не темные полосы и более полные формы девушки, Стив бы решил, что это Файя. Кутюрье встал, задрапировал черным грудь Лианы и сказал, указывая на зеркало:

— Вот. Я думаю, беда исправлена. Но вы нравы, эти платья неудобны для танцев.

Лиана осматривала себя в зеркале и тут заметила в отражении Стива:

— А, вы здесь. Я не видела, как вы вошли…

Из глубины комнаты появился д’Эспрэ, тоже одетый для танцев, и направился к Стиву:

— Вы знакомы со Стеллио Брунини, помощником нашего замечательного маэстро Пуаре, законодателя элегантности?

— Думаю, да, — опередил Стива, бледнея, Стеллио. — Мы соседи.

Стив рассеянно кивнул ему и увлек д’Эспрэ в прихожую:

— Файя… Уже дней десять как у меня нет от нее известий. Вы знаете, где она?

Д’Эспрэ попытался увильнуть:

— Но… Я никогда ничего не знаю о ней!

Стив ухватился за лацкан его пиджака и воскликнул:

— Вы — джентльмен, и вы прекрасно меня поняли!

Показалась встревоженная Лиана.

— И вы, Лиана, вы тоже знаете, где она!

Но она не успела открыть рта, как д’Эспрэ схватил ее за руку и увлек в салон, хлопнув дверью. Стив услышал начало их разговора:

— Останемся дома, дорогая моя. Слишком жарко, чтобы идти танцевать.

— Да, вы правы, — ответила Лиана.

От него что-то скрывали, это точно; может; его хотели пощадить. Он слонялся по прихожей, рассматривал листву, колышущуюся за окнами. Темнело, с каждой минутой становилось все жарче; гроза не заставит себя ждать — одна из, тех парижских гроз, которые не освежали, а лишь разрывали воронки на улицах, потому что дождь не прекращался уже в течение нескольких недель.

Посреди тишины, предшествующей грозе, Стив уловил сзади себя легкие шаги — шаги человека, желающего бесшумно скрыться. Что-то внезапно подсказало ему обернуться:

— Это вы шьете платья для Лианы, если я правильно понял! Значит, вы одеваете и Файю.

Мужчина замер посреди холла.

— Вы должны знать, где она!

— Вы преувеличиваете…

Стив схватил его за руку:

— Говорите! Вы не можете не знать…

Стеллио высвободился:

— Послушайте, успокойтесь. Да, я знаю… кое-что. У меня есть друг…