Ташковский закрыл на мгновение глаза и представил, как прекрасно будет проехаться верхом по утренней росе… Легкий холодок покусывает кожу, а дышится так легко и свободно, как в детстве, когда легкие и сердце, не надорванные алкоголем и курением, были еще в порядке…

Об этом он мечтал давно. Но дни летели за днями, а мечты так мечтами и оставались. А так хотелось проснуться вдруг однажды утром, а река — вот она, плещется под окнами. И можно в любой момент искупаться и половить рыбу. Хотя с рыбой вряд ли получится… В средней полосе она воняет дустом и прочими гадостями цивилизации. Нет, рыбалку придется отложить… Ташковский вздохнул. Если говорить о хорошей рыбалке, то надо обосноваться в Сибири. Где-нибудь на Алтае или недалеко от Иркутска. Там удивительно чистые речки, где вовсю играет хариус, и можно даже поймать тайменя…

Конечно, он не бросит писать. Но станет относиться к делу серьезнее. Три его последние книги были откровенной туфтой и написаны на потребу читателя. Они изобиловали ходульными персонажами, а сюжет, хотя и был лихо закручен, все же высосан из пальца. Правда, книги быстро раскупили, частично по инерции, но большей частью благодаря рекламной кампании и усилиям Раткевича. Критики тоже были весьма снисходительны, но сам Артур прекрасно понимал, что они никуда не годятся. И предпочитал не говорить о них, как о непутевых детях, которых стыдятся родители.

Он чувствовал, что теряет легкость пера, а пронизывающая каждый роман ирония, которую так ценили и любили его читатели, все чаще и чаще стала походить на сарказм. К тому же он заметил, что постепенно теряет живость воображения, и это тревожило сильнее всего.

Но, пройдя сквозь испытания, страдания и унижения, Ташковский твердо поверил, что сможет теперь писать не хуже, а может быть, лучше. Неожиданно для себя он получил новый, сильнейший творческий импульс. Артур понял, что жизнь слишком хрупка и скоротечна, а он так безжалостно и бездарно разбазаривал ее, тратил время на дешевых девок, липовых приятелей, которых сам же когда-то назвал друзьями своих денег. Раньше он не придавал этому особого значения. Но сейчас понял цену истинной дружбе и гордился тем, что нашел в себе силы одолеть собственную трусость.

И он уже твердо решил, что обязательно напишет книгу об этих событиях. И как можно быстрее. Ему всегда хотелось попробовать себя в публицистике. И вот она — тема, совсем рядом, живая, живее всех живых… Он расскажет читателям о горе и страданиях, которые несет с собой гражданская война. Не забудет о Максиме Богуше и о Юрии Ивановиче…

Ташковский скривился. Он внезапно вспомнил, как совсем недавно редакторы отговорили его писать роман о Великой Отечественной войне. Под предлогом, что его не будут читать. И он согласился, хотя давно мечтал написать подобную книгу. Конечно, предполагалось, что это будет очередной боевик. Но в нем он хотел рассказать о большой и чистой любви, о настоящей мужской дружбе, об искренних и честных отношениях, свойственных русскому человеку… Он был бы очень патриотичным и очень русским, этот роман. А в последние дни он с особой остротой почувствовал, что значат для него слова «родина» и «Россия». И по-настоящему, на собственной шкуре испытал, как плохо оказаться вне России… Да, несомненно, он смог бы написать роман о войне. Да так, что его бы рвали из рук. Но в очередной раз не захотел спорить, терять время на убеждение, словом, опять прогнулся, пошел на поводу коммерческих интересов издательства.

Но в своей новой книге он скажет обо всем, о чем не мог сказать в прежних романах. Ему плевать на коммерческие интересы. Он готов издать книгу за счет собственных средств. Он может себе позволить рассказать о дорогих его сердцу людях. И прежде всего о женщинах. О Ксении и Анюте. Его всегда интересовала и волновала тема: женщина на войне.

О себе же он напишет совсем немного. Или не напишет совсем. Что он, собственно, сделал, кроме того, что из-за его глупого выпендрежа с оружием арестовали Максима, а его самого покалечили? Это вызвало череду неприятностей, которые едва не привели к гибели Максима, Ксении, Анюты… Если б он был чуть осмотрительнее и честнее с друзьями, они бы не потеряли Джузеппе… Ташковский вздохнул.

Нет, он навсегда избавится от ложного пафоса, никчемных восхвалений. Книга должна получиться по-настоящему хорошей.

— Знаете, Ксения, я хочу написать книгу о том, как мы попали в эту заварушку, — решил он обнародовать свои планы. Что ни говори, она в силу своей профессии и склада ума была ему ближе по восприятию и реакции на происходящие события. — Я даже придумал название — «Гнев скорпиона».

— «Гнев скорпиона»? Почему так дешево? — удивилась Ксения. — Меня, например, всегда отталкивают подобные названия. Они рассчитаны на нетребовательный вкус и низкий уровень мышления. К тому же совершенно не запоминаются.

— Я все прекрасно понимаю. Когда я только начинал издаваться, редактор строго предупредила: чтоб в названиях романов не встречались слова «любовь» и «смерть». После подробного инструктажа выхожу я из редакции, смотрю, на лотке дешевая книжонка. Не помню имени автора, издана то ли в Перми, то ли в Воронеже. И название, представьте себе, «Любовь с привкусом смерти». Я хохотал до слез, чем изрядно удивил продавца. Потом купил эту книжонку, чем удивил его больше. Оказывается, автор был его приятелем, и парень торговал по дружбе. Но за полгода не продал ни одной книжки. Правда, узнал меня; тогда уже вовсю рекламировали мой «Капкан для недоноска», — и попросил разрешения говорить читателям, что эта книга — из тех, что покупает сам Ташковский. — Он вздохнул и печально посмотрел на Ксению. — Когда мы соглашаемся выдавать по восемь — десять книг в год, о творчестве приходится забывать. Ты попадаешь в поток, а книга превращается в набор штампованных деталей на конвейере. А каждая такая книга — очередной гвоздь в крышку гроба, в котором ты хоронишь свой талант. Я это познал на собственном опыте…

— Мы с вами схожи, — вздохнула Ксения. — Но вы надеетесь написать и издать свою книгу, а я вот не уверена, пройдет ли мой фильм на телеканале.

Токанов как раз один из его основных акционеров…

Думаю, начальство не рискнет.

— Но контрольный пакет акций «Русского никеля» сейчас у правительства, — возразил Ташковский. — Не думаю, что ваш Токанов станет бодаться с государством.

— Если фильм получится и его удастся протащить на экраны, Токанову придется расстаться со многим, — покачала головой Ксения. — Возможно, со свободой. Но я не верю, что его посадят надолго.

Скорее всего, заставят поделиться с государством, а потом позволят укрыться за границей, где у него наверняка припасено этак с пару миллиардов долларов на черный день.

— Не думал, что вы пессимистка. — Ташковский с интересом посмотрел на Ксению. — Как вам с такими взглядами удалось выжить на телевидении?

Она мрачно посмотрела на него и не ответила.

Солнце заметно сместилось к западу. Длинные тени от скал легли на воду. Шторм на озере прекратился, волны лениво накатывали на берег. Чайки носились над водой. Ксения представила на миг яму с жидкой грязью, на дне которой бьется, задыхаясь, рыба. Точно так же будут биться и задыхаться люди внизу, если перемычку снесет взрывами. Она представила этот чудовищный вал, эту стену воды. Нет, даже не воды. Это будет стена грязи вперемешку с камнями, искалеченными деревьями, остатками домов и прочих сооружений. Она взглянула на Анюту.

Девушка встала с камня и зябко передернула плечами. Затем сказала, ни к кому не обращаясь:

— Они должны успеть, иначе мы зря выжили. — Анюта подняла взгляд на писателя и Ксению. — Я не хочу думать, что Джузеппе погиб зря. Вы пришли вовремя, спасли меня. Но эти сволочи… — Она посмотрела поверх озера, куда ушли катер и спецназ. — Галина Ивановна тоже погибла. Эта старая кляча вздумала смыться…

— Галина Ивановна? Эта вздорная хохлушка? — поразился Ташковский. — Она тоже была с вами?

А я все хотел спросить, куда она подевалась?

— «Беркуты» взорвали катер, на котором она попыталась улизнуть. Эта ведьма поплатилась головой, но отвлекла внимание «беркутов» от нас с Джузеппе. Выходит, у нее было свое предназначение, своя роль?

" — Я все больше убеждаюсь, — сказала тихо Ксения, — что некий режиссер выстраивает и управляет спектаклем, который мы называем жизнью. Зачем-то ведь он свел нас вместе?

— Дай бог, мы вернемся домой, — подхватил Ташковский, — неужели забудем друг друга? Думаю, надо обменяться адресами и встречаться, хотя бы изредка.

— Не загадывайте так далеко, Артур. — Ксения печально улыбнулась. — Пусть сначала вернутся ребята. Сейчас это самое главное!

Она тоже встала с камня и подошла к Анюте. Некоторое время женщины вглядывались в темную полоску гор на севере, где они могли совсем скоро найти спасение.

Анюта нарушила молчание первой:

— Я думаю, пора устроиться в одном из домиков.

Наши могут появиться только…

Она не успела договорить. Медленно, очень медленно в том месте, где за скалами скрывалась перемычка, в небо поднялась гигантская, пронизанная всполохами пламени и черными пятнами дыма, бурая стена земли вперемешку с камнями и обломками деревьев. И следом на них обрушился грохот взрыва. Вода в озере всколыхнулась…

— Они взорвали! Взорвали! — обхватив голову руками, исступленно кричала и рыдала Анюта. — Наши не успели!

Ташковский и Ксения потрясение молчали. Анюта, присев на корточки, уткнулась головой в колени и, покачиваясь, продолжала рыдать в голос.

Прошло минут десять. Они с тревогой всматривались в горизонт, который закрывала зависшая в атмосфере туча песка и пыли.

Наконец, Ташковский покачал головой:

— Нет, кажется, взрывов больше не будет. Этот случился или по вине наших саперов, или «беркуты» исхитрились взорвать только один фугас. Иначе прогремело бы несколько взрывов подряд.

— Но мы совсем не слышали стрельбы. Почему они не стреляют? — Ксения побледнела, руки ее дрожали.