— Гляди! Наш общий знакомец! Но как он здесь, черт возьми, оказался?

Костин спустился к нему. Снизу на него смотрели уже остекленевшие глаза полковника Горбатова.

Шлем скатился с его головы. Жидкие светлые волосы слиплись от грязи, открытый рот был забит песком…

Вот и съездил в отпуск на Волгу, пронеслось в голове у Юрия Ивановича, наглотался песку вдоволь за чужие денежки… Но вслух он сказал другое:

— Я не ошибся. Все они тут повязаны. И Горбатов, и Садыков, и наверняка сам Катаев. Хотели взять валюту и золото, а после укрыться на базе.

А нас бы урыли, как только добрались бы с нашей помощью до сейфов. На кой ляд им свидетели, да еще те, что слишком много знают об их махинациях?

— Никогда не думал, что Горбатов подастся в киллеры, — покачал головой Максим. — Мне казалось, он от своей бронетехники лишний раз задницу не оторвет. Видно, припекло. Или приказ получил такой, что вмиг пересел с танка на мотоцикл? — Он склонился над убитым и закрыл ему глаза. — Хвастался, что Горбатова могила исправит. Вот и покроет земля все твои грехи, Володя.

— Надо будет их похоронить. Второй парень, видать, тоже с базы, — кивнул в сторону напарника Горбатова Костин. — Я его там видел. Капитан с КПП.

— Я тоже его видел, — согласился Максим. — Я ведь встречался с генералом на базе. Поначалу он показался мне честным малым. Как он себя в грудь бил; мерзавец, клялся, что его вояки ни при чем…

— А ты думал, он тут же признается во всех аферах? Да я и секунды не сомневался, что он по уши увяз в грязных делишках Токанова. Сидеть на мешке с золотом да не украсть? Думаешь, он ради идеи в этом гадючнике два срока задержался? Да он на пару с Ариповым такие дела творил, стольких наркодельцов доил, что не вышепчешь!

— Ничего не пойму, — Ташковский покачал головой, — объясните еще раз, господа командиры.

Выходит, это ваш общий знакомый? Но с какой стати ему нас убивать?

— Не просто знакомый, даже приятель… Но большие деньги очень быстро превращают людей в скотов. Конечно, не всех. Но это скорее исключение из правил. Володьку они точно превратили в скотину. — Костин огляделся по сторонам. Если бы не жидкий свет, казалось, повисшей на минарете луны, они бы утонули в темноте, как муха в чернилах. — Пора сматываться, — сказал он устало. — Женщины и писатели, как самое слабое звено нашей компании, отныне и до особых распоряжений закроют рот на замок и избавят нас от глупых вопросов и разъяснений. Если я скажу, что медведь — птичка и чирикает, значит, в данный момент так оно и есть!

И никаких разногласий с моим мнением.

— Насколько я понимаю, Юрий Иванович, — осторожно поинтересовался Ташковский, — вы берете командование на себя?

— Вы все правильно понимаете, — усмехнулся Костин. — Видите ли, на войне командиров не выбирают общим голосованием. Это вам не игры в демократию. Или вам захотелось самому покомандовать?

— Что вы, что вы, какой из меня командир? — поднял руки вверх Ташковский. — Я даже не спорю и полностью принимаю ваши условия.

— Думаю, нам надо переместиться в безопасное место и обсудить, что делать дальше? — предложил Максим. — Можно обогнуть пруд и укрыться на время в кустах.

— Я хотя и не имею права голоса, — подала все же голос Ксения, — но предлагаю прихватить с собой что-нибудь из еды. Честно говоря, у меня живот прирос к позвоночнику от голода.

— Ну, это хороший признак! — усмехнулся Максим и обнял ее за плечи. — Ты помаленьку привыкаешь к жизни в боевых условиях. Пожалуй, я презентую тебе один из автоматов. Ты когда-нибудь держала в руках оружие?

Ксения с вызовом посмотрела на него:

— Представь себе, не только держала, но и неплохо стреляла. Ты забыл, что в школе у нас были уроки военного дела. Военрук вывозил нас на стрельбы наравне с мальчишками.

— Си вис пассум пара беллум! — глубокомысленно заметил Костин и перевел:

— Хочешь мира, готовься к войне! Небось отлынивали от военного дела, как все девчонки?

— Но я ж не знала, что это может пригодиться, — произнесла виновато Ксения, — но я была не худшей ученицей и даже, помнится, ездила на краевые соревнования.

— Ну, тогда мы точно не пропадем! — Максим повесил ей на плечо свой автомат и ободряющее похлопал по спине. — Вы зачисляетесь в наш спецотряд, боец Ксения Остроумова. Надеюсь, вы достойно справитесь с заданиями, которые на вас возложит наше командование. — И он весело улыбнулся, показав глазами на Костина.

— Я и вправду справлюсь, Максим, — сказала она серьезно и добавила едва слышно только для него одного:

— Мне с тобой ничего не страшно, честное слово. Но я очень жалею, что у меня нет с собой видеокамеры, хотя бы любительской. Такой материал пропадает! Мы бы рассказали правду о том, что здесь происходило и кто в этом кошмаре виноват. — И требовательно на него посмотрела:

— Мы ведь доберемся когда-нибудь до России, ведь правда доберемся?

Максим не ответил, но крепко сжал ее руки, а по его глазам она поняла все, что он хотел сказать ей, но не посмел сделать это при других мужчинах.

Ташковский взирал на них со стороны. Затем повернулся с Костину и тоскливо сказал:

— Я буду для вас обузой, Юрий Иванович. Может, мне стоит вернуться к Рахимову и переждать всю эту чертовщину в его штабе? — И, заметив, что Костин хочет его перебить, заговорил сбивчиво и торопливо, словно боялся, что его не правильно поймут:

— Я просто не хочу вам мешать. Без меня вы быстрее доберетесь до границы и, если получится, после, как только окажетесь в России, поможете мне выбраться отсюда.

Я ведь ничего не могу своими руками, и долго еще не смогу… — Он перевел дыхание.

И в это мгновение Костин вклинился в его речь:

— Прекращайте болтать ерунду, Ташковский! Вы вполне годитесь на роль тарана или метателя табуреток в головы тех, кто посмеет на нас напасть. А к Рахимову вы попросту не успеете добраться, равно как и мы до границы. Эти сволочи взорвут фугасы через двадцать часов, и я чувствую, что никто, кроме нас, не сумеет им помешать.

Если не мы, то кто же? Кто же, если не мы? — вспомнился вдруг девиз из ее комсомольской жизни. Но Ксения не решилась произнести его вслух.

Слишком нарочито звучали слова, слишком пафосно, но, с другой стороны, иначе нельзя было назвать то, что предлагал им сделать Костин.

Мужчины перетащили трупы Садыкова и его вояк за глухую стену чайханы, чтобы не слишком мозолили глаза. Тела Горбатова и капитана с КПП завернули в скатерти и опустили в общую могилу, которую вырыли на берегу пруда. Костин протянул шашлычнику российскую сотню, чтобы похоронил чайханщика по местным обычаям.

Все это они проделали прежде, чем забраться в бронированный джип с тонированными стеклами и без номеров. Но в этой стране все знали, кому он принадлежит, а дорогу ему уступали даже правительственные кортежи. Теперь в нем находились другие пассажиры. И они не знали, что их ждет впереди, но верили, что их жизнь не оборвется за первым поворотом. Слишком многое хотелось успеть сделать, только время почему-то бежало гораздо быстрее, чем колеса трофейного автомобиля. А на их долю остались терпение, выдержка и надежда, которая, как известно, умирает последней!

В городе началась эвакуация. План Рахимова был до жестокости прост, но эффективен. Несколько эвакуационных команд, начиная одновременно с восточной и западной окраин, обходили дом за домом и вытаскивали оставшихся в городе людей на улицу. Им не позволялось брать с собой никаких вещей, кроме небольшого запаса продуктов и воды. В результате уже через час город напоминал растревоженный муравейник.

У офицеров этих команд и на блокпостах имелись карты, испещренные синими и красными линиями. Красные обозначали позиции войск, и гражданскому населению запрещалось их пересекать под страхом смерти. Голубыми были обозначены маршруты беспрепятственного передвижения в сторону гор. В основном по той дороге, по которой Костин и Анюта и чуть позже Максим добирались до военной базы.

Не все было гладко в этой операции. Люди плохо понимали, что происходит. Военные не объясняли, по какой причине выбрасывали их из домов, поэтому родилась масса слухов и домыслов. Договорились до того, что русские забросают долину бомбами или взорвут плотину в верховьях реки, что было совсем недалеко от истины. Говорили что-то и о селевом потоке, который мчится к Ашкену. Но это была всего лишь одна из версий эвакуации, и отупевшие от кошмаров войны люди воспринимали ее как наименьшее из зол. От потока можно было спастись, поднявшись в горы, бомбы же уничтожат все в округе, и от них нигде не будет спасения…

Синие линии на картах предполагали одностороннее движение, и тех, кто пытался вдруг повернуть назад, солдаты останавливали и возвращали в русло людского потока, спешащего из города. Для тех, кто противился, в качестве аргумента привлекались штыки и резиновые дубинки. Но иногда даже штык не действовал на какого-нибудь обезумевшего в поисках семьи человека, и независимо от того, был то мужчина или женщина, раздавался выстрел, и тело оттаскивали в ближайший арык, чтобы оно не мешало движению.

Иногда на перекрестках, где сталкивались и перемешивались колонны эвакуируемых, возникали заторы и свалки. Солдаты орали, стреляли в воздух, а когда не помогало, то и в обезумевшую толпу.

После этого на земле оставались трупы задавленных и растоптанных людей — жертв паники и неразберихи, которые усугублялись ночной темнотой, слабо разбавленной светом звезд и луны.

Джип двигался в людском потоке, но его никто не останавливал. Солдаты провожали его недружелюбными взглядами, беженцы шарахались в сторону…

Максим вел машину: все-таки считал себя старожилом Баджустана. Но и он порой блуждал в хитросплетениях улиц и переулочков, плотно забитых медленно бредущей людской массой. Звуки то и дело вспыхивающих перестрелок отражались от дувалов и темных фасадов домов. Порывы сухого ветра гнали по загаженным мостовым обрывки бумаги, пустые пластиковые бутылки и клочья ярких пакетов. Прибитый ветром едкий дым пожарищ стлался понизу, забивая ноздри и горло.