— Джош, — вкрадчиво обратилась к нему Венди, — мне нужно сейчас же улететь в Палм-Бич. Сегодня утром. Можешь заказать мне место и перезвонить? Пожалуйста. И если не найдешь рейс, узнай, свободен ли «ситасьон». Я воспользуюсь своей специальной полетной карточкой. — Венди помолчала. На использование «ситасьона» в личных целях смотрели весьма неодобрительно (и это могло стоить ей работы), но она докажет, что ситуация экстренная (Шон похитил детей!) и возникла она только из-за ее работы. Венди провела в Румынии месяц, спасая «Пилигримов поневоле». И если случится самое худшее, она готова на все. Чего бы ей это ни стоило… — Я тут подумала, — добавила Венди, — проверь сначала коммерческие рейсы, а потом уже «ситасьон». Если он занят, тогда бронируй коммерческий.

Джош перезвонил через пятнадцать минут:

— Тебе повезло. «Ситасьон» стоит в аэропорте Тетерборо, он свободен, но нужно вернуть его к трем часам дня. В четыре он понадобится Виктору Мэтрику.

— Никаких проблем. — Венди посмотрела на часы. Шесть пятьдесят три. У нее полно времени для того, чтобы слетать в Палм-Бич, забрать детей и вернуться в Нью-Джерси.

Она взяла свой потрепанный саквояж — тот самый, который таскала за собой последний месяц и даже не потрудилась распаковать вчера вечером, — и маленький чемоданчик на колесиках, купленный в парижском аэропорту и набитый подарками для детей. Плохо держась на ногах, Венди пошла по коридору к лифту. От усталости болела каждая мышца.

— Привет, миссис Хили! — окликнула ее дежурная. — Вы сегодня покидаете нас?

Венди остановилась.

— Не знаю. — Она вдруг осознала, как жутко выглядит. Венди не умылась и не почистила зубы, не сменила футболку, хотя путешествовала в ней (и спала прошлой ночью, если это можно назвать сном); брюки, когда-то в обтяжку, теперь обвисли, нечесаные волосы торчали во все стороны — ну и что с того? — Посмотрю, как пойдут дела, и сообщу вам, хорошо?

По счастью, молодая женщина не увидела в этом ничего странного, а внешний вид Венди не сочла необычным (и в самом деле, подумала Венди, она и не такое тут видела с этими эксцентричными деятелями шоу-бизнеса). С улыбкой кивнув, она придержала открытую дверь.

— Кстати, поздравляю вас с номинациями на «Оскара».

— Спасибо, — ответила Венди.

Вот что на самом деле волнует мир — номинации на «Оскара», с горечью отметила она. Если ты этим обладаешь, то можешь управлять миром.

Но не можешь удержать мужа.

Остановилось такси, и Венди села в него.

— В аэропорт Тетерборо, пожалуйста.

Такси дернулось, трогаясь с места, и Венди упала на спинку сиденья. Вот так нестись в Палм-Бич, вероятно, полное безумие, немыслимая авантюра, угрожающая тем, что только ухудшит положение вещей. Но выбора у нее нет. Когда дети вырастут, что она им скажет? Как объяснит, почему Шон забрал их, а она не предприняла ничего, чтобы этого не допустить? Она, конечно, немного драматизирует (они всего лишь поселились на выходные в отеле «Брейкерс», что тут плохого?), но если отбросить детали, суть сценария не изменится.

Тут не в чем даже сомневаться. Она должна поехать и спасти детей от Шона. В конце концов, это ее дети.


Сидя на заднем сиденье такси, Венди ковыряла шелушащиеся губы и размышляла о цепи странных событий, приведших ее к тому, что она мчится в аэропорт в семь утра, намереваясь сесть на «ситасьон» и лететь в Палм-Бич за детьми, желая отобрать их у мужа. Он решил развестись с ней потому, что она провела месяц в Румынии, спасая фильм стоимостью сто двадцать пять миллионов долларов, за который несла полную ответственность.

Во всем этом чувствовалась путающая неизбежность.

Почему еще сутки назад все казалось прекрасным? Венди стояла на грязном склоне холма, откуда открывался вид на уединенную деревушку, и наблюдала за Дженни Кейдайн, пытавшейся провести корову по каменистой тропке. Корова не двигалась с места. Так продолжалось час.

— Нельзя ли найти другую корову? — спросила Венди.

— Другой коровы нет. Здесь вообще нет коров. Эту пришлось везти из Молдавии, — ответил кто-то.

— Должна быть другая корова. Откуда здесь берут молоко?

— Другая корова в пути, — раздался голос в ее наушниках. Они были подсоединены к маленькой рации, крепившейся сзади к поясу брюк.

Участие Венди в создании картины на таком уровне — в роли главного режиссера и продюсера — для главы студии не принято. Но она решила, что, если фильм имеет хотя бы один шанс на существование, ей придется, так сказать, не побояться запачкать руки. Придется остаться на месте, в окопах, вести за собой свои войска…

Сейчас же инцидент с коровой заставил Венди поразмыслить о двух типах людей на съемочных площадках. Одни предвидят проблемы и предусматривают запасные варианты; они всегда на шаг впереди (именно эти люди и добиваются в конце концов успеха). Другие плывут по течению, пока не возникает проблема, а затем пожимают плечами и равнодушно пытаются разрешить ее.

Беда в том, думала Венди, съежившись на заднем сиденье такси, что, если это резкое суждение применить к людям, состоящим в браке, большинство причислит ее ко второй категории. Последние месяцы она плыла по течению, надеясь, молясь, чтобы все обошлось (так оно и получалось до поры до времени), и только получив удар под дых, зашевелилась. Может, следовало лучше работать во время трансатлантических сеансов с Шоном и доктором Винсент? Но разница во времени составляла шесть часов, и пятьсот долларов в час, которые брала доктор Винсент, не шли ни в какое сравнение со стоимостью часового простоя на съемочной площадке. Двадцать пять тысяч. И когда все готово к съемке, ты должна идти. Ты не вправе сказать: «Я сейчас буду, только закончу умасливать эго своего мужа».

Но она старалась. И когда две недели назад вернулась домой на пять дней, то нашла время на экстренный трехчасовой сеанс с доктором Винсент. Но очередные словесные игры привели лишь к тому, что Венди услышала сентенцию:

— Мы работаем не для того, чтобы вы сбежали от семьи.

— Но я и не убегаю, — возразила она. — Мы с Шоном выработали правила, и я придерживаюсь их. Мне не позволено уезжать больше чем на две недели. И я никогда не нарушаю этого условия. Мне бы следовало остаться в Румынии — я здесь сейчас почти случайно, — но я вернулась. Вернулась. Ведь так, Шон? Меня не было всего десять дней…

— Ты обещала вернуться через три. Максимум, — заметил Шон.

Венди обратилась за поддержкой к доктору Винсент:

— Мне пришлось уволить режиссера и нанять нового, а затем…

Она откинулась на спинку кресла, осознавая свое поражение. Как объяснить весь этот мучительный процесс введения нового режиссера в курс дела? А теперь в знак протеста сбежал продюсер, и Венди должна вернуться в Румынию и выполнять его обязанности, пока новый продюсер не завершит другой фильм и не появится на их съемочной площадке ровно через четыре дня (если все пойдет по расписанию).

— Не уезжай. Предупреждаю тебя, Венди, — проговорил Шон на следующий день, когда она собиралась в дорогу.

— Я вынуждена.

— Разве ты не слышала, что сказала доктор Винсент? Ты сбегаешь. Ты используешь свои фильмы — фантазии, — чтобы сбежать от жизни.

В тот момент Венди готова была убить доктора Винсент. Нет ничего более опасного, чем мужчина с зачаточными познаниями в психологии, потому что он использует их против тебя. Возможно, раньше, когда мужчины были подобны неандертальцам и не понимали, зачем они делают то, что делают, а также не понимали, почему женщины тоже что-то делают, женщинам удавалось лучше с ними справляться.

— Людям нужны фантазии, Шон. Если мы все увидим только реальный мир, никто не захочет утром встать с постели.

— Говори только про себя, Венди. Я готов смотреть на реальный мир. И справляться с ним.

Это была такая оскорбительная ложь, что Венди сорвалась:

— Лишь потому, что тебе не приходится этого делать, Шон. Потому что мой тяжелый труд дает тебе возможность жить в уютном коконе, где ты делаешь то, что хочешь!

Тогда это и произошло — наконец-то все было сказано прямым текстом. Разразился один из самых страшных скандалов за все десять лет их брака. Потому что впервые Венди не ушла от разговора и не солгала, как обычно, из опасения нанести удар по самолюбию мужа. И, сидя в самолете на пути в Румынию, Венди поняла, что доктор Винсент права. Она использовала работу, чтобы убегать — от Шона!

Господи! Да любит ли она его еще?

Как она может? Даже если и хотела бы, не может после того, что он попытался сделать с ней и их семьей. Это было так невероятно, так низко, что Венди не позволяла себе даже думать об этом. И теперь, глядя в окно на унылые бетонные постройки (такси только что выехало из туннеля Линкольна в Нью-Джерси), Венди покраснела от стыда и злости.

Что-то неладное она почувствовала еще в аэропорту в Париже. По традиции Венди всегда возвращалась из поездки с подарками и эту часть путешествий любила больше всего — покупать вещи для детей, потому что это означало скорую встречу. Для подарков Венди приобрела небольшой матерчатый чемодан на колесиках и, бродя по беспошлинным магазинам, попыталась дозвониться до Шона. Он не отвечал. Венди позвонила на сотовые детям, но тоже не получила ответа. В Париже было четыре часа дня, в Нью-Йорке — десять утра. Вероятно, существовало какое-то логическое объяснение их молчанию — скажем, куда-то ушли. Например, за покупками. Но мог ли Шон забыть, что она возвращается в субботу вечером? Венди точно помнила, что говорила ему, но, быть может, он ей не поверил. Она звонила Шону и детям хотя бы раз в день. Ее разговоры с Шоном получались вымученными и напряженными, но этого и следовало ожидать, даже если бы они не поссорились: трансатлантические звонки кого угодно доконают, и Венди уже давно научилась не искать в них подтекста, иначе сойдешь с ума. Но, не дозвонившись Шону из парижского аэропорта, Венди запаниковала и в течение следующих двух часов звонила ему и детям через каждые десять минут, до того момента, когда села в самолет и стюардесса попросила ее отключить сотовый телефон. Венди стало страшно — и это чувство давило на нее на протяжении всего семичасового перелета. Что-то произошло. Возможно, пожар. Быть может, Шон погиб. Но внутренний голос подсказывал ей: ситуация еще хуже.