Отпихнув ее локтем, он проскочил перекресток на желтый свет и зарычал:

— Ты что — с ума сошла, хочешь, чтобы мы куда-нибудь врезались?!

— Ну миленький, ну потом на меня посердишься, а сейчас давай скорей! — жалобно заныла провинившаяся баронесса. — Я больше не буду — видишь, вот: сижу смирно и руки на коленях, только поехали быстрей! Будь ты раз в жизни человеком — пойми, она там ждет, одна. Дождь на улице, и ей холодно!

Бесполезно было объяснять, что если их прихватит полиция за превышение скорости, на это будет потрачено куда больше времени, чем на нормальную, с соблюдением всех правил, езду. Поэтому Филипп просто немного прибавил газу.

Лишь выехав на автобан, он смог дать полную скорость.

Отвлекаться от дороги нельзя было ни на миг, и стрекотание Амелии он слушал вполуха. Она же, вдохновленная тем, что вот-вот увидит подругу, не закрывала рта. По ее словам получалось, что эта самая Рене — средоточие всех добродетелей, нечто вроде Софии Кюри и матери Терезы в одном флаконе.

— …Я сначала терпеть ее не могла — тихоня, и вся такая правильная, вроде тебя! А потом поняла, что она вовсе не выделывается — она просто такой родилась и по-другому не может. А вообще она очень надежная и верная. И настоящий друг…

…Знаешь, сколько раз она меня выручала?! Когда я чуть флигель не подожгла, думала все, конец, сейчас меня из школы к черту выпрут — а она быстренько у себя все мои причиндалы спрятала. Они ко мне в комнату тырк! — а у меня чисто, только занавеска вся обгорелая и потолок закопчен. Я сказала, что свечку хотела зажечь и спичкой неудачно чиркнула. А на самом деле это я пыталась сделать состав такой, который при горении дает температуру повыше — чтобы стекло хорошо плавилось. И ведь сделала все как в книге, а оно вместо того чтобы гореть — рвануло!..

…Я у нее парней уводила, а она со мной все равно дружила, представляешь?! А они, сволочи, бывало, нарочно с ней знакомились, чтобы ко мне подобраться! Но она ведь такая — о людях никогда плохо не думает…


На въезде в город Филипп спросил:

— Теперь куда?

— К ратуше. Мы перед ратушей договорились встретиться. — Амелия нервно рассмеялась. — Рене в Штутгарте никогда не была, я тоже — но должна же где-то здесь быть ратуша!

Она больше не пыталась подгонять его, только болезненно морщилась, когда он притормаживал, чтобы прочесть указатель.

На площади перед ратушей не было ни души. Стоило Филиппу затормозить, как баронесса выскочила из машины и тревожно огляделась; несмотря на продолжавший сыпаться с неба дождик, откинула капюшон. Обернулась — и вдруг всплеснула руками и рванулась вперед.

Через площадь к ним бежала… нет, не девочка, хотя в первую минуту Филиппу показалось, что это подросток — молодая женщина в джинсах и свитере, с темными растрепанными волосами.

Добежала, бросилась Амелии на шею. Сквозь то и дело покрывающееся каплями ветровое стекло трудно было различить лицо баронессы — только руки, материнским жестом обнимающие спину подруги. В сравнении с Амелией та действительно выглядела подростком и была ниже ее чуть ли не на голову.

Потом они отступили друг от друга и оживленно заговорили; Амелия стащила с себя куртку, накинула на плечи Рене. Филипп подумал, что лучше было бы сначала переодеть ее во что-нибудь сухое — она же наверняка вымокла до нитки.

Почему они снаружи стоят, не идут в машину?!

Он вылез, успел услышать обрывок фразы: «…может убить…». Услышав, как хлопнула дверца, Рене обернулась, увидела его — и отшатнулась. На ее лице появилось паническое выражение.

— Не бойся, — быстро сказала Амелия. — Это Филипп. Он мой телохранитель, папа прислал его из Штатов. И кроме того, он… он мой друг.

Филипп удивленно взглянул на нее — до сих пор для всех ее знакомых он оставался не более чем телохранителем, бессловесным и «преданным как пес».

— Здравствуйте, Филипп, — женщина протянула ему руку и улыбнулась милой, застенчивой и немного виноватой улыбкой.

Вблизи стало видно, какая она худенькая и бледная; ее застывшие пальцы, казалось, вот-вот растают в его ладони, будто сосульки. Он продержал их несколько секунд, неосознанно пытаясь согреть, потом опомнился, отпустил и сказал:

— Вы, наверное, совсем замерзли — вам лучше пойти в машину.

— Рене, господи, Рене! В самом деле, скорей полезай внутрь! — тут же всполошилась баронесса и, когда та послушно пошла к машине, двинулась следом.

Филипп придержал ее за плечо:

— Ей бы переодеться надо во что-то сухое. Видишь — она синяя совсем.

— Знаю, только во что? Посмотри, нет ли чего-нибудь подходящего в багажнике.

В багажнике не оказалось ничего, кроме запаски. Но едва Филипп приоткрыл дверцу машины, его встретил вопль:

— Закрой дверь! Побудь снаружи!

Стоять под дождем пришлось недолго. Уже минуты через три Амелия постучала изнутри по стеклу и ткнула пальцем в сторону водительского сидения. Оказывается, она решила вопрос с переодеванием просто: разделась, оставшись в маечке и трусиках, а джинсы и свитер отдала подруге.

Стоило Филиппу сесть за руль, как тут же посыпались распоряжения:

— Можно уже ехать. Если увидишь открытое кафе, притормози — Рене нужно чего-нибудь горячего выпить. Ноги задери на сидение и закутай в куртку! — Он не сразу понял, что последняя фраза обращена не к нему. — Ты кофе будешь… ах да, тебе лучше какао! Значит, принесешь Рене какао, а мне кофе. Ты есть хочешь?

Голоса Рене Филипп почти не слышал, лишь неразборчивое бормотание. Он доехал до ближайшей заправки, где обнаружилось крохотное подобие кафе, и купил шоколадный напиток для Рене и кофе для Амелии. Потом принес кофе и плюшку с изюмом себе — очень захотелось вдруг есть.

С заднего сидения немедленно донеслось:

— Дай маленький кусочек пожевать! Больше, больше ломай — не жадничай!

Пришлось отломить ей добрую треть.


На обратном пути Амелия уже не зудела: «Давай быстрее!» С заднего сидения доносились приглушенные голоса; разобрать удавалось только: «Вот гад!» и «Да ты что?!» Филипп не особо вслушивался — и так было ясно, что Рене жалуется на неудавшуюся семейную жизнь, а Амелия слушает и сочувствует.

К дому они подъехали, когда еще не было шести.

— Сейчас я тебя отведу в гостевую спальню — устроишься, как следует выспишься! — снова захлопотала баронесса. — А потом подумаем, что делать.

— Только никто не должен знать, что я у тебя! — сказала Рене.

— Неужели ты думаешь, — Амелия воинственно вскинула голову, — что этот гад посмеет явиться ко мне в дом? Да он у меня кубарем через порог вылетит!

— Бруни, нельзя, чтобы кто-то знал, — повторила Рене. — Я тебе сказала, если он меня найдет… в общем, нельзя.

— Да не беспокойся ты, в любом случае в доме посторонних почти не бывает. Только Эрни — но он никому не скажет, к потом он сегодня вечером уезжает.

— Есть еще фрау Зоннтаг, Анна и Фрида, — напомнил Филипп.

— Но… — баронесса замолчала и растерянно уставилась на него. Кажется, до нее только теперь дошло, что горничные — это не глухонемое приложение к тряпке, и что если муж Рене пустит по следу жены частных детективов, то те именно от прислуги смогут узнать, что в доме баронессы фон Вальрехт поселилась какая-то гостья.

Сдвинула брови, сказала неуверенно:

— Может, тогда в мастерскую?

— В мастерской спать негде. Наверное, лучше ко мне, у меня сегодня горничные убирать не будут.

— Почему это?! — удивилась Амелия. — У меня они каждый день убирают!

Филипп счел недипломатичным при посторонних говорить: «Я не раскидываю белье по всей комнате и не ем Чипсов перед телевизором», ограничился нейтральным:

— У меня убирают по вторникам и пятницам. Так что если… мадемуазель Перро побудет в моей комнате, никто не узнает, что она в доме.

Со стороны эта парочка выглядела весьма колоритно: Амелия в черных кружевных трусиках, шелковой маечке и остроносых сапожках — и Рене, худенькая и хрупкая, в подвернутых джинсах, мешковатом свитере и незашнурованных хлюпающих кроссовках на босу ногу. Филипп шел сзади и нес мокрую одежду гостьи.

— Тащи это все в мою спальню, — дойдя до его комнаты, распорядилась баронесса.

— Спасибо, Филипп, — прошелестела сбоку Рене.


Амелия появилась в своей спальне минуты через три.

— Муж ее бил… сволочь такая! — с порога начала она. — А теперь прямо в дом шлюху какую-то привез под видом компаньонки матери — да еще с ребенком, с его ребенком, представляешь?! А Рене собирался в санаторий отправить. Ха — в санаторий! В психушку!

— А кто ее муж? — поинтересовался Филипп.

— Никто! Шишка на ровном месте! Альфонс сраный! — стоя к нему спиной, баронесса нервными движениями перебирала вещи в стенном шкафу, выхватывала то одно, то другое и швыряла на постель. — Попробовал бы он на меня руками помахать! Одного раза бы хватило, чтоб разучился! — Схватила образовавшуюся на кровати кучу вещей и устремилась к двери.

Спать хотелось зверски. Развалившись в кресле, Филипп закрыл глаза, надеясь хоть немного подремать, тюка баронесса нянчится с подругой. Но не прошло и четверти часа, как она появилась на пороге с подносом в руках. Подошла, поставила свою ношу на столик — на подносе оказались две чашки, кофейник и тарелка с бутербродами.

— Можешь поесть!

Смотри-ка, это что-то новенькое! До сих пор бутербродами из собственных белых ручек, да еще «с доставкой», госпожа фон Вальрехт его не потчевала — наоборот, предпочитала, чтобы он приносил ей то бутерброд, то кофе, то шипучку.

Заблуждение Филиппа было быстро развеяно.

— Я Рене поесть несла, — кивнула Амелия на поднос. — Но пришла, а она уже спит. Так что угощайся! — Взяла с тарелки бутерброд, села рядом на пуфик. — Я оставила записку фрау Зоннтаг, чтобы она сегодня смёргасборд сделала.