Мери Каммингс - Стеклянные цветы

— Что скажешь?!

— Любовница… бывшая…

— Нет, ну правда?! — Бруни шлепнула его по заду.

— Эй! — дернулся он и вскинул голову. — Больно же!

— Подумаешь, неженка!

— Между прочим, ты мне там синяк присадила! Пальчики у тебя — как клещи.

Бруни приподнялась и посмотрела — на ягодице у него действительно виднелся здоровенный кровоподтек.

— Хочешь — поцелую, быстрей пройдет?! — щедро предложила она.

— А ну тебя!

Она все-таки поцеловала его туда, а потом, когда он перевернулся на спину, в пожелтевший, но еще заметный синяк на нижнем ребре — тоже, в общем-то, ее «заслугу». Затем принялась за живот — поцеловала каждый квадратик мышц в отдельности.

— Думаешь, меня еще на что-то хватит? — рассмеялся Филипп, запустив руку ей в волосы и задирая ей голову. — Кошка ты ненасытная!

— Му-рр!.. — подтвердила Бруни и потерлась об него щекой. Вообще-то она целовала его просто так, но и отказываться, раз он был не прочь, тоже не собиралась.

Когда на следующее утро они вернулись на виллу, никого из компании там не было — все уехали на пляж. Бруни оставила Кристине короткую записку — поблагодарила за гостеприимство и сообщила, что уезжает домой; собрала вещи и спустилась к машине.

Самолетом до Мюнхена можно было бы долететь за несколько часов, но Бруни решила ехать на машине. Ее мучало двойственное чувство: с одной стороны, не терпелось снова оказаться в мастерской — новые идеи роились в голове, и хотелось быстрее, пока она ничего не забыла, сделать наброски. С другой… После их примирения в мотеле Филипп не скрылся в скорлупу своей обычной замкнутости. Он разговаривал с ней, и не только по делу; рассказал, например, как в Париже его поначалу все принимали за немца — по внешности и по твердому эльзасскому акценту. И про то, как учился «экстремальному вождению», рассказал, и улыбался, даже шутил…

Но Бруни не оставляло ощущение, что стоит им добраться до Мюнхена — и он снова станет нелюдимым и отстраненным. Поэтому она не торопилась домой, вместо этого останавливалась в небольших городках и гуляла по улице, заходя в каждую лавчонку; пила кофе в придорожных кафе — а стоило стемнеть, заявляла: «Вон, смотри, там мотель подходящий!»

Дорога заняла почти три дня. Три дня и две ночи…

После месяца отсутствия дом показался Бруни каким-то гулким и пустым.

Первым делом она спустилась в мастерскую, положила на полку журналы. Огляделась и сказала вслух, то ли самой себе — то ли всему, что окружало ее:

— Ну вот я и дома!

Поднялась к себе в спальню и начала заново обживаться: с наслаждением полежала в горячей ванне, потом натянула халат, плюхнулась на кровать и стала просматривать накопившуюся за месяц почту.

Реклама — к черту, в корзину. Счета, распечатки из банка — завтра, на свежую голову, разбираться. Приглашения… Борис Ланг женится! Неужели на той самой стервочке, которая на вечеринке смотрела на нее волком?

Все, теперь — автоответчик…

Сообщений было немного, в основном поздравления с днем рождения. По делу позвонил только Рей — сказал, что начал делать каркас для лозы, и хорошо бы она заехала посмотреть, что получается.

Бруни подумала, не перезвонить ли ему, но решила, что не стоит. Завтра, все завтра. А сейчас лучше пойти на кухню и посмотреть, что там с ужином.

Фрау Зоннтаг расстаралась — прикрытые фольгой пышки на столе были еще теплыми! Бруни ухватила одну, откусила чуть ли не половину и полезла в холодильник за чем-нибудь посущественнее.

Из «посущественнее» обнаружились два салата, ризотто с грибами и шницель из сома. Она вытащила все на стол, чуть подумала и позвонила Филиппу: пусть тоже приходит.

К ее удивлению, телефон был занят. Сунув ризотто в микроволновку, она позвонила снова — опять занято. Да что там, трубка плохо повешена, что ли?! Вздохнула и — делать нечего — пошла сама.

Первое, что она заметила, войдя в комнату, это то, что трубка действительно плохо повешена. Точнее, вообще не повешена лежит на столе. Филипп сидел в кресле спиной к двери, наклонившись вперед и опустив голову. При ее появлении он даже не шевельнулся.

— Эй, ты чего трубку не кладешь?! — спросила Бруни, подходя и пристраивая трубку на место. — Я тебе звоню-звоню…

Обернулась и увидела, что он поднял голову и смотрит на нее — странно смотрит, будто силится понять, кто она такая. И лицо странное — застывшее, без выражения, как у манекена.

— Ты чего? — неуверенно спросила она. — Пошли есть!

— Линнет… умерла… — с расстановкой произнес Филипп два слова — каждое вроде бы само по себе, а не вместе.

— Что? — не поняла Бруни. — Какая Линнет?

Он сдвинул брови, сказал, так же разделяя слова:

— Моя… жена… Линнет…

Бруни подумала, совсем некстати: «Я никогда не замечала, какого цвета у него глаза. А они серые… — И только потом: — Он женат? То есть — был женат, раз она умерла?!»

Внезапно в лице Филиппа что-то изменилось, будто он пришел в себя. Встал, сказал деловым тоном:

— Мне нужно лететь в Штаты. Сегодня же.

Повернулся и пошел в спальню.

Бруни поплелась за ним, сама не зная зачем. Филипп достал из шкафа чемодан, положил на кровать и раскрыл. Только тут она сообразила, что нужно сказать что-то приличествующее случаю — подошла, дотронулась до его спины.

Он отскочил, как ужаленный, и обернулся. Бруни непроизвольно отшатнулась — так жутко исказилось его лицо.

— Что тебе от меня нужно?

— Я… ничего, я хотела… — растерянно начала она.

— Что ты хотела? Опять трахнуться? Это тебе сейчас надо? Тебя боль чужая возбуждает, да? — он уже не говорил — кричал, задыхаясь от ненависти. — Убирайся… стервятница!

Не дожидаясь, пока Бруни сдвинется с места, схватил ее за плечо, протащил к двери и вытолкнул наружу.

Уехал Филипп через два часа. Попрощаться не зашел — Бруни услышала его шаги в коридоре и через минуту увидела, как он идет к калитке.

Папаша пребывал в Вашингтоне, на каком-то заседании, но к вечеру должен был прилететь. Встретившая Бруни экономка сказала удивленно:

— Меня не предупреждали о вашем приезде!

На это Бруни пожала плечами (поймала себя на том, что собезьянничала жест Филиппа) и попросила, чтобы кто-нибудь отнес ее багаж в комнату.

Предупредить экономку никто не мог — о своем приезде Бруни отцу не сообщила и теперь надеялась, что он не очень обозлится на нее за это. Хотя, конечно, он не любил сюрпризов, но не выкинет же он за дверь родную дочь?!

Дело в том, что звонить и предупреждать значило бы объяснять ему причину приезда, а что сказать, она и сама не знала. Ну не говорить же правду: что после отъезда Филиппа ей стало невыносимо пусто и тоскливо и что, проворочавшись полночи в постели, она встала, заказала билет на ближайший рейс до Бостона и начала собираться в дорогу.

Теперь, для отца, нужно придумать какой-то благовидный предлог. Только какой?..

Оказавшись в комнате, первым делом Бруни позвонила на кухню и попросила принести ей кофе с булочками. В самолете кофе был жуткий, до сих пор на языке противный вкус остался, хотя она и перебила его порцией джина. Больше пить не рискнула — папаша мог учуять запах и обозлиться окончательно.

Потом легла на кровать и принялась придумывать «повод для визита»…

Проснулась она, когда за окном уже смеркалось. Вскочила, приоткрыла дверь и прислушалась. Судя по царившей в доме тишине, отец еще не приехал.

Рядом с кроватью, на тумбочке, стоял поднос с остывшим кофе. Бруни выпила его одним глотком и побежала приводить себя в порядок: папаша не терпел никакой небрежности, в том числе и в одежде.

Успела она как раз вовремя: приняла душ, причесалась, надела голубую блузку и джинсовую юбку с запахом, застегивающуюся на декоративную медную булавку — и, увидев подъезжающую к дому машину, побежала вниз, чтобы встретить его в холле.

Удивился он здорово — это было видно сразу. Когда она подлетела к нему и с радостным «Здравствуй, папа!» поцеловала в щеку, замер на месте и быстро спросил:

— Что ты здесь делаешь? Что-нибудь случилось?

— Нет, папа, я просто… — вдохновенно начала Бруни, еще не зная, что сказать.

Он оборвал ее, махнув рукой:

— Ладно, после ужина поговорим. Как ты долетела? Проводи меня до комнаты.

Широким шагом направился к лестнице. Бруни послушной собачонкой затрусила рядом, докладывая:

— Долетела я нормально… Здесь уже, в Бостоне, таксист начал требовать двойную оплату — без этого отказывался везти так далеко. А я хотела быстрее домой попасть…

В слове «домой» был тонкий политический расчет: напомнить отцу, что он сам не раз заявлял: это поместье — ее дом. Тогда вопрос, зачем она приехала, вообще неуместен: человек домой вернулся, что в этом особенного?!

— Ладно, — добравшись до второго этажа, отец жестом отпустил ее и добавил вслед: — Ужин через двадцать минут, не опаздывай!

За ужином, кроме них с отцом, присутствовала Кристина и еще парочка «людей свиты»: Стив и какой-то незнакомый бойкий парень лет тридцати. При других обстоятельствах она непременно пококетничала бы с ним, но сейчас выходить из образа «папиной пай-девочки» не хотелось.

Разговор велся на самые общие темы: о погоде, о футболе; Бруни внесла свою лепту, рассказав об антикварном столике, который купила на провинциальном аукционе. Отец категорически запрещал за столом деловые разговоры, считая, что они вредят пищеварению.

Доев десерт, он сделал знак горничной:

— Кофе я попью в библиотеке, а Мелли за мной поухаживает. — Встал, положил салфетку. — Пошли!