– Все в порядке, я переоденусь.

Минуя танцоров и Мануэля, плясавшего с пухленькой мадам Фурнье, она незаметно вышла.

Дома она сняла испорченное платье и натянула другое, сшитое у Фэрбейрнов. Вооружившись свечкой, она шмыгнула в крохотный чулан-прачечную, где замочила подвенечное платье в тазу. Аннабелла воспринимала это как жертву, ведь она так любила это платье, воображала, как много лет спустя будет показывать его своим детям со словами: «Это платье подарил мне ваш отец, в нем я вышла за него замуж». Теперь в нем можно будет разве что работать. Торопясь в кухню, она уговаривала себя: «Подумаешь, это всего лишь платье!» Они с Мануэлем заработают на новое. Они поедут в Хексэм, зайдут в хороший магазин, сядут там в кресла, как делали они с матерью, им принесут материал, и она скажет Мануэлю: «Какой тебе больше нравится – вот этот, розовый, или вон тот, фиолетовый?» – «Любой, все равно ты послужишь ему украшением, а не наоборот», – ответит Мануэль, умеющий быть по-ирландски галантным. Скоро свадебный пир кончится и они окажутся вдвоем за запертой дверью… Она сжала ладонями лицо, потом пригладила волосы и, выбежав из дому, заторопилась через двор.

У третьего цеха кто-то поймал ее за руку. Сперва ей показалось, что это Мануэль, и она игриво вскрикнула, однако крик стал протестующим, когда она разглядела физиономию капитана. Он тяжело дышал и приговаривал, невзирая на ее попытки вырваться:

– Хочешь повозиться? Любой гость имеет право поцеловать невесту. Мне всегда хотелось тебя поцеловать, милашка ты этакая!

– Мануэль! Ману…

Он оборвал ее крик поцелуем. Она вырвала одну руку и ударила его по лицу, но это не дало результата. Тогда она стала царапаться. Ее рот оказался свободен, но у нее не хватило дыхания, чтобы крикнуть. Наконец она завизжала:

– Мануэль! Ма-ну-эль!!!

Визг оборвался воплем – рука капитана оказалась у нее за корсажем и зашарила по груди.

Кто-то растащил их; она ударилась головой о стену и сползла на землю. Все померкло у нее перед глазами. Ее подняли с земли и поволокли прочь от двух дерущихся мужчин.

Капитан был силен, получив от Мануэля удар по ребрам, он отвесил ему такую оплеуху, что Мануэль отлетел к поленнице, где секунду-другую моргал, прежде чем опомниться. Он находился в тени, капитан же стоял в круге света, отбрасываемом фонарем, и ждал нападения. Мануэль рассвирепел. На него не повлиял крик Карпентера: «Прекратите, прекратите!» – и то, что тот хватал его за руки. Не владея собой, он отпихнул старика, едва не сшибив его с ног. Сейчас им управляло единственное стремление: заехать кулаком в эту жирную подлую физиономию. Капитан никогда ему не нравился, но одно дело – неприязнь, и совсем другое – свинцовая ненависть, охватившая его сейчас. Окажись у него револьвер, он разрядил бы в негодяя всю обойму; будь у него нож – он метнул бы ему в грудь. Не имея оружия, он бросился на капитана сам. Сначала его стальные кулаки, находя бреши в обороне противника, молотили его по корпусу без видимого эффекта, но потом он с размаху двинул его в скулу. Таким же ударом он вышиб дух из Легренджа.

Капитан рухнул как подкошенный на поленницу, у которой минуту назад приходил в себя Мануэль. Сила удара и вес поверженного были таковы, что дрова рассыпалась. Капитан оказался погребен под ними.

Толпа во дворе какое-то время молчала. Потом все бросились к поленнице и откопали упавшего. Капитан не подавал признаков жизни. На лице его не было крови, но рот съехал набок. Жена кинулась к нему, взывая:

– Марк, Марк!

Муж не отзывался. Тогда она оглянулась на Мануэля, понуро стоявшего чуть в стороне, и крикнула:

– Ты убил его! Зверь, ты его убил!

К Мануэлю подошла Аннабелла. Но больше сторонников у него не оказалось. Все сочувствовали побежденному. Люди забегали взад-вперед, потом положили капитана на снятую с петель дверь и потащили в дом.

– Пойдем, пойдем! – хрипло шептала Аннабелла.

Мануэль не двигался, словно прирос к месту. Вокруг раздавались протрезвевшие голоса:

– Вот беда!

– Неужто помер?

– Вот это свадьба! Такое надолго запомнится.

– Как это случилось?

– Она закричала, он выскочил и застал его…

– За это не убивают.

Аннабелла столкнула Мануэля с места. Он пошел, спотыкаясь, как пьяный.

Дома он опустился на табурет, как обессиленный старик. Она вытерла платком кровь у него с губ. Он не шевелился. Она упала на колени, обняла его, прижалась головой к его груди и запричитала:

– Ах, Мануэль, Мануэль!..

Он что-то пробормотал. Она встрепенулась и встретилась с ним глазами.

– Опять я это сделал. Я снова совершил убийство.

– Нет, Мануэль, нет! Это, наверное, удар бревном по голове. Возможно, он еще выживет. Пока ничего не известно.

– Я опять убил человека. Что со мной происходит? – Он мягко отстранил ее и стал рассматривать свои руки, словно никогда прежде их не видел.

Когда она залилась слезами, он не бросился ее успокаивать; казалось, он не замечает ее рыданий, глядя на руки, которые теперь свешивались между его колен.

– Ты защищал меня! – горестно проговорила она. – Он… Он меня оскорблял.

– Раньше за убийство казнили. – Он поднес к глазам правую руку и недоуменно уставился на нее. Потом встал, подошел к огню и сказал обычным голосом, стоя к ней спиной: – Я не вынесу тюрьмы. Лучше пускай меня повесят.

– Прошу тебя, не говори так! – Она развернула его к себе, прижавшись всем телом. Он стал ласково гладить ее по голове, объясняя:

– Но это правда. Взаперти я не выживу. Я всю жизнь провел на воле. Я знаю, что у меня не хватит сил выдержать несвободу. Уж лучше виселица.

– Мануэль!.. – Ее охватило безысходное отчаяние. – Это я виновата! Это все из-за меня, я навлекла на тебя несчастье. Если бы не я…

– Успокойся. Чему бывать, того не миновать. Все в жизни предначертано судьбой.

– Что же нам делать?

– Ждать, только и всего.

Они, сидя перед огнем, прождали целый час, почти не разговаривая, а только, держась за руки. Потом появился Карпентер, окликнувший их из дверей:

– Вы здесь?

Они вскочили и уставились на него. Он не сразу заговорил, так как сильно запыхался. Наконец они услышали:

– Сколько уйдет времени, чтобы привести в походное состояние ваш фургон?

– Значит, он мертв? – обреченно спросил Мануэль.

– Нет, жив.

– Жив?! – Мануэль кинулся к хозяину.

– Да. Сломанная челюсть, вывихнутое плечо, контузия. Жизни это не угрожает. Но тебя все равно ждут неприятности. Я послал за врачом, а его жена – за полицией. Она рвет и мечет, и я не в силах ей помешать. Она твердо решила не давать тебе спуску. Представьте, ее съедают ревность и зависть! Напрасно я тебя нахваливал! К завтрашнему утру я, возможно, сумею вправить ей мозги, но ты к тому времени уже можешь оказаться за решеткой, поэтому мой тебе совет – скройся на неделю-другую. – Он оглядел обоих и улыбнулся. – Вам не повредят небольшие каникулы. А потом возвращайтесь. Только не сразу сюда, а сперва в Дарлингтон. Я оставлю вам в цеху записку, все ли утряслось. Понятно?

– Да, сэр. – У Мануэля гора свалилась с плеч. – Спасибо вам, сэр. Огромное спасибо!

– Время не ждет. Берите самое необходимое – и в путь. Полиция может нагрянуть часа через два. Даже если она за это время не одумается и захочет на тебя заявить, в темноте им тебя не найти. Я бы на твоем месте не останавливался всю ночь и держался в стороне от поселков, потому что они могут выслать вперед гонца. – Он вытащил из кармана конверт. – Здесь то, что я вам должен, и немного сверх того. Помните, я с радостью приму вас обратно.

Аннабелла схватила добряка за руку и с чувством пожала ее.

– Спасибо вам за ваше великодушие, мистер Карпентер! Поверьте, мы найдем способ не остаться перед вами в долгу.

– Все уладится, дорогая. – Он печально вздохнул. – Надо же, в такой день…

Он вышел, но его последние слова продолжали звучать у молодоженов в ушах. Мануэль чувствовал, что сам Господь в последнюю минуту воспрепятствовал святотатству. Но какое же это святотатство? Она стала его женой. Она была не дочерью Легренджа, не леди голубых кровей, а девушкой самого что ни на есть простого происхождения; теперь эта девушка стала его женой.

Аннабеллу тоже мучила горестная мысль: «Я обречена приносить ему несчастья!»

Однако тяжкие раздумья не мешали сборам в дорогу. В считанные минуты они покидали свои нехитрые пожитки и кухонный инвентарь в многострадальный мешок, на который в последнее время смотрели как на память об ушедших временах. Выйдя через черный ход в поле, они впрягли в фургон удивленного и заспанного коня. При свете крохотного фонаря Мануэль повел коня к дороге; следующие три часа он молча вел его под уздцы, доверив поводья Аннабелле.

Часа в два ночи Мануэль нарушил молчание:

– Пускай конь отдохнет, а мы выпьем чего-нибудь горячего.

В фургоне он взглянул на ее белое лицо, озаряемое лампой, обнял и прошептал:

– Аннабелла!

Она прильнула к нему. В этих объятиях не было страсти. Они даже не поцеловались. Брачная ночь была безнадежно отравлена. Легонько оттолкнув ее от себя, он сказал:

– Я не буду разжигать печь, это займет слишком много времени. Лучше разведу костер.

– Где мы, Мануэль?

– Толком не знаю. Мне незнакома эта дорога. На перекрестке с указателем на Билдершоу я свернул на север, потому что этот путь ведет к Бишоп Окленду. Наверное, мы на полпути между Мидриджем и Мордоном. Вокруг есть и деревни, и городки, но нам нельзя в них появляться.

Он вышел. Она присела на кровать в глубине фургона. Кровать была просторная, на ней вполне могли уместиться двое, но в пути она служила ложем только ей. Сейчас ей было не до сна. Она зажала ладони в коленях. Раньше она никогда не принимала такой незамысловатой позы, однако никогда прежде не испытывала и такого страха, как теперь. В прошлом ей приходилось бояться, но только за саму себя; сейчас же ей было так страшно за Мануэля, что она с трудом сдерживала тошноту. Что произойдет, если эта женщина пошлет им вдогонку полицию? Собственная участь ее в данный момент не беспокоила, ее тревожило, как перенесет арест Мануэль. Недаром он говорил, что провел всю жизнь на воле и не вынесет заключения на протяжении недель и месяцев, тем более лет. О Господи!