Сейчас ей придется раздувать почти погасший огонь в очаге, потом мыть посуду, сперва сбегав к реке за водой; потом настанет черед мыться самой, но снова предварительно сбегав к реке за очередной порцией воды. Ей же хотелось одного: спать.

Упав на табурет, она раздвинула грязную посуду на столе и уронила голову на руки.

Прикосновение к плечу прервало сон, в котором она завтракала, сидя в пышной постели. Она какое-то время смотрела на Мануэля, не узнавая его, после чего тряхнула головой и молвила:

– Простите, я… – Казалось, она теперь только и делала, что извинялась перед ним.

– Ничего, ничего. – Он уселся за стол напротив нее и резко спросил: – Как думаете, вы сможете продержаться здесь еще месяца два?

– Два месяца?!

Видя ее ошеломленный взгляд, он продолжил:

– Знаю, вы на пределе, но ничего не поделаешь. Если продержитесь два месяца, то настанет одиннадцатое ноября – день, когда в Хексэме проводят ярмарку свободных мест. С нашим здешним опытом мы отыщем себе приличное местечко. – Он устало улыбнулся, вытер лицо тыльной стороной ладони и добавил: – Хуже, чем здесь, уже нигде не может быть, верно?

Она продолжала молча смотреть на него. В последнем он был прав: хуже не бывает. Она уже приготовилась промучаться здесь всю зиму и превратиться в пугало, которое сама не сможет узнать. Она ходила с постоянно красными, распухшими руками, с обломанными ногтями, кожа на лице, не сдабриваемая кремами и лосьонами со дня бегства из дому и почти не знавшая до того солнца, стала почти такой же смуглой, как у него.

– Мне надо задать вам один вопрос…

– Задавайте.

Он опустил глаза и, взяв немытую кружку, стал возить ей по столу взад-вперед. Наконец он решился:

– Тут вот какое дело… – Кружка замерла. Теперь он смотрел ей прямо в глаза. – Если найдется работа получше, мне надо будет честь по чести заключить договор. Я уже сказал хозяину, что здесь мы не останемся, пусть хоть удавится… А для этого мне надо поставить подпись. Я хочу выучиться писать и читать.

Она смутно припоминала, что однажды он уже высказывал подобное желание. В прошлый раз он просил научить его грамоте мисс Ховард.

– Вы меня выучите?

Она чуть помедлила и ответила:

– Да, Мануэль, я буду вас учить.

Она сделала упор на слове «учить», и он, почувствовав, что где-то дал маху, опять вытер пот с лица тыльной стороной ладони. Ему требовалось овладеть не только грамотой, но всему свое время. Возможно, от нее никогда ни в чем не будет для него толку, но по части учебы она обязательно ему пригодится.

– Рядом на склоне полно сланца. Завтра я вырежу плиту побольше, и мы сделаем доску, как в школе.

Ей почему-то захотелось плакать, только с одним условием: если можно уткнуться головой в его плечо.

– Спасибо, – ласково поблагодарил он, еще раз заглянул ей в глаза, встал и сказал: – Давайте попьем чаю и приберемся.

Спустя часа полтора он сказал ей:

– Я принес воды вам для умывания. Сам я схожу на реку. – Он уже отвернулся, но потом оглянулся и, сощурившись, спросил: – Почему бы и вам не вымыться прямо в реке?

– Что?! Ну, нет, благодарю.

Она опять превратилась в мисс Аннабеллу. Он устало улыбнулся и медленно проговорил, словно объясняя очевидное бестолковому ребенку:

– Там вас никто не увидит. К тому месту, что я облюбовал, мы подойдем уже в сумерках. Туда ведет всего одна тропа. Это омут под скалой. Главное течение огибает его стороной, вода в нем теплая. Чудесное местечко. Пойдемте! – Он протянул ей руку и, видя, что она стоит в нерешительности, наклонил голову, так что ей пришлось спрятать глаза. – Обещаю вам, там вас никто не увидит, разве что Господь Бог. Ваша одежда к вам уже, наверное, прилипла. – Он дотронулся до ее саржевой юбки, когда-то синей, а теперь пестрой от грязи и заплат. – Перестаньте упираться!

Он потянул ее за собой, но тут же спохватился:

– Вам понадобится вот это. – Он со смехом сдернул со штыря над головой грубое полотенце, захватил кусок синего мыла из миски на скамейке и, волоча ее за руку, заторопился к реке и дальше вдоль берега. Она быстро задохнулась и взмолилась:

– Остановитесь, Мануэль, прошу вас!

Он послушался. Она схватилась за бок и пролепетала:

– Ох, как закололо! Далеко еще?

– Минут десять.

Она посмотрела на небо. Сумерки в этот вечер никак не превращались в потемки.

В кустарнике, откуда не было видно реки, он остановил ее и, указывая на едва заметный просвет впереди, сказал:

– Сюда! Бочком, и глядите, чтобы не зацепиться волосами.

Она чувствовала, как ветки цепляют ее одежду, но это продолжалось недолго. Еще пара шагов – и она оказалась на поляне, загороженной густыми зарослями. Следуя за ним, она попала на поросший травой склон, обрамленный камнями. Внизу перекатывалась через камни река, а правее, как он и обещал, темнела глубокая заводь. Для того чтобы до нее добраться, следовало преодолеть немало крупных камней. Указывая пальцем вниз, Мануэль сказал:

– Вы найдете там сухую расселину, в которой можно оставить одежду. Можете не торопиться. Я побуду наверху.

Она не стала спрашивать, когда он сам намерен искупаться. Ситуация и без того была щекотливой, лишние разговоры могли ее только усугубить. Она пошла в указанном им направлении и, перебравшись через несколько камней, оказалась на берегу заводи. Обещанная им расселина была точь-в-точь как каменная раздевалка. Прежде чем войти туда, она оглянулась, но он уже исчез из виду.

Она стала медленно раздеваться. Дойдя до рубашки, она не нашла в себе сил стянуть и ее. Секунды превращались в минуты, а она все колебалась. Наконец, сжимая в одной руке полотенце, а в другой мыло, она вышла из укрытия и засеменила к воде. На краю омута оглянулась, но не увидела даже камней, уже проглоченных темнотой. Лишь мысль, что после нее еще надо будет мыться Мануэлю, заставила ее поторопиться.

Сперва вода показалась ей такой холодной, что захотелось немедленно выбраться на берег. Омут оказался глубже, чем ей представлялось, вода доходила ей выше пояса, зато дно было твердым и ровным, поэтому она прошла несколько шагов и, стоя посреди заводи, оглянулась. Такой красоты она не видела ни разу в жизни. Почему Мануэль не привел ее сюда раньше, чтобы скрасить душные вечера? Она помимо воли принялась шлепать руками по воде, плескать себе на плечи, в лицо. Ощущение было восхитительное. Она вернулась к берегу, взяла мыло и принялась намыливаться. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой чистой, как сейчас. Она снова ожила, снова помолодела. С ней приключилось неожиданное чудо. Примерно то же самое она почувствовала когда-то в детстве, когда впервые приняла ванну без повязки на глазах. Сейчас это воспоминание было не слишком уместным, и она прогнала его.

Пока она вытиралась грубым полотенцем, которое сегодня почему-то не царапало ей кожу, ей на память пришло воспоминание о первом дне их совместного с Мануэлем путешествия, когда она увидела его голым посреди реки и страшно возмутилась. Как же сильно она с тех пор изменилась!

Одевшись, она перебралась через камни, поднялась по склону и вышла на поляну. Мануэля не было видно. Она тихонько позвала его и, не дождавшись отклика, встревожилась, так как стало уже почти совсем темно. Продравшись сквозь кустарник, она выбралась на тропинку и снова позвала его, на этот раз громче. Куда он подевался? Скоро наступит кромешная тьма…

– Мануэль!

– Я здесь. – Он шел в ее сторону по тропинке. Его волосы были мокрыми, рубаха незастегнутой. Он тоже побывал в воде. Она облегченно перевела дух и спросила:

– Значит, вы тоже искупались?

– Ага, – кивнул он. – Я знал, что вам не захочется торопиться.

– Простите…

– Какие там извинения! – Он весело рассмеялся. – Вам понравилось?

– Чудесно, просто чудесно! – Она блаженно закрыла глаза. – Никогда в жизни я так не наслаждалась, никогда!

Он посмотрел на нее со знакомым ей по прошлым годам благосклонным выражением и сказал:

– Вот вы и улыбаетесь! Вам известно, что вы не разучились улыбаться?

Это было правдой: она чувствовала, что ее щеки проделывают нечто, от чего давно отвыкли. Ожило не только ее лицо, но и все тело. Она торжественно заявила:

– Я думала, что уже никогда не смогу улыбаться.

– Так уж и никогда!

Некоторое время они шли молча, наслаждаясь самим движением. Когда же достигли поля перед своим домиком, уже наступила ночь.

– Если в следующий раз поедете в город, купите Пачку свечей, – распорядилась она. – У нас будет уходить по одной штуке за урок.

– Обязательно куплю.

– У нас еще осталось две штучки. Можно начать прямо сегодня.

Он замедлил шаг.

– Но ведь вам надо выспаться, завтра опять рано вставать.

– Я больше не чувствую усталости. У меня вообще такое чувство, что я больше не буду уставать. – Вместо смеха у нее вырвалось короткое кудахтанье.

– Как вы думаете, много у меня времени уйдет на то, чтобы научиться читать?

– Что вы! – безмятежно отозвалась она. – Совсем немного. Ведь вы сами говорите, что делаете все вдвое быстрее, чем остальные.

От его смеха ошалело взвились в воздух воробьи, прикорнувшие на кустах. Прибавив шагу, он возразил:

– Не все.

В следующее мгновение его посетила хитрая мысль, и он едва не брякнул: «А жаль». Конечно, даже если бы эти слова сорвались с его уст, она бы не разгадала их смысла, но сожаление, которое непременно прозвучало бы в его голосе, заставило бы ее засыпать его вопросами; как всегда бывает с тлеющими фитилями, огонек обязательно добрался бы до заряда – и взрыв разнес бы в клочья их мирный союз.

3

В половине четвертого утра 11 ноября 1866 года, в день ярмарки свободных мест, было очень холодно.

Овечьи шкуры снова были перешиты в заплечный мешок, который уже лежал в собранном виде на столе. Рядом с ним лежал скромный узел Аннабеллы, несколько увеличившийся с того дня, как она явилась на ферму, поскольку Мэри Джейн сунула туда накануне три свечи и кое-что съестное, прихваченное из погреба. Расставаясь, подруги поливали друг дружку слезами, хотя перспективы Мэри Джейн были предпочтительнее: она сообщила Аннабелле, что теперь хозяин хочет сына, но она не торопится, пока он не составит бумагу, обеспечивающую ее отпрыскам более достойное будущее, чем прозябание в работном доме, на случай, если с ним что-нибудь произойдет; в том, что такая бумага появится, она не сомневалась – уж больно привязался к ней хозяин. А уж когда хорошо заживет она, перепадет и Энди.