Эдмунд Легрендж тоже посматривал на дочь. Итак, ей исполняется десять лет. Неужели минуло уже десять лет с того дня, когда он принес ее с Крейн-стрит? Она обещает превратиться в настоящую красотку. Видел ли кто-нибудь такие же темно-зеленые глаза? Не карие и не голубовато-зеленые, а цвета летней листвы, озаренной солнцем, теплые и ясные? Прибавьте к чудесной внешности очевидное очарование. Странно, что она нисколько не похожа на мать. Мать!.. Он неслышно прищелкнул языком. Что она подумает, когда увидит наконец свою дочь? Он радовался, что благодаря ясной погоде они смогли воспользоваться открытым экипажем, потому что в противном случае ей пришлось бы поджидать их у самого завода, чтобы мельком взглянуть на девочку, выходящую из кареты, а так она сможет любоваться ею, стоя на улице.

Любопытно, что сказал бы Бостон, знай он ситуацию во всей полноте? Скорее всего, ничего бы не сказал, а просто приподнял свои плебейские брови. Забавно, что чем глубже канава, в которой некоторые валяются, прежде чем начать взлет, тем выше им хочется взлететь и тем строже их моральные требования. К примеру, Бостону не нравилось открыто посещать Крейн-стрит. Когда Легренджу удалось уговорить его завести любовницу и поселить ее отдельно, он выбрал домик на окраине Ньюкасла. Высокие принципы прекрасно уживались с похотливостью.

Эдмунд Легрендж был бы удивлен, если бы мог сейчас прочесть мысли своего приятеля, которые развивались в том же направлении, что и его: припоминая последний загул, Джордж Бостон склонен был назвать вкусы Легренджа свинскими; ему было любопытно, насколько сидящая напротив элегантная дама осведомлена о частной жизни своего супруга, а также, окажется ли состояние, обладательницей которого ей предстояло стать через три года, так велико, как уверял Легрендж. Если ожидания не сбудутся, то Бостону придется проститься с деньгами, что он ему ссудил. Он сильно поиздержался, чтобы Легрендж взял его под свое крылышко и ввел в изысканное общество, однако в последнее время все чаще думал, что переплатил и мало получил взамен. Тем не менее такому субъекту, как Легрендж, не стоило перечить, тем более не стоило от него отказываться. Несмотря на свою сомнительную славу, он был по-прежнему вхож в неплохие дома – возможно, не класса Перси или Редхедов, но все же вполне состоятельные, где Бостон надеялся подобрать себе жену.

Отец советовал ему: «Держись подальше от мест, где женщины хотят, не только денег, но и налета изящества. Отправляйся в Камберленд или Дарэм, там ты убьешь сразу двух зайцев: отыщешь себе жену из приличного семейства, а заодно приглядишь горсть мелких фирм, у которых нелады с деньжатами. Скупай их побольше, преврати «Джордж Бостон и сын» – компанию по производству иголок, ножниц и ножей, а также булавок – в фирму, с которой вынуждены считаться все».

Отец повстречал однажды Легренджа и принял его за человека хорошего происхождения. Он бы запрезирал его, если бы узнал, кто он такой на самом деле.

Происхождение! Бостон фыркнул, мысленно отмахиваясь от всей этой семейки, включая бледного юнца. Юнец смотрел на него оценивающим взглядом. Бостон спросил у него с интонацией превосходства:

– Какое учебное заведение вы посещаете?

– Итон, сэр.

– Итон! – Бостон насмешливо задрал подбородок. – Что же вы собираетесь делать после Итона?

– Надеюсь учиться в Оксфорде, сэр.

Бостон с неменьшим презрением повторил слово «Оксфорд».

– А дальше куда? В премьер-министры? – Он засмеялся, но юноша серьезно ответил:

– На это я не замахиваюсь, сэр. Моя мечта – стать барристером.[3]

Бостону захотелось отвесить юному снобу пощечину. Итон, Оксфорд да еще барристер!

– У вас есть стекольный завод, сэр?

– Что? – Вопрос был задан Аннабеллой, и Бостон не сразу сообразил, что ответить. Ему на помощь пришел Эдмунд Легрендж, который со смехом сказал:

– Нет, дорогая моя, стекольного завода у него нет, зато есть много других. Назови любой – и окажется, что им владеет Джордж Бостон.

Друзья улыбнулись друг другу.

Экипаж свернул с аллеи и запрыгал на ухабах. Тряска раздражала Розину, но радовала Аннабеллу. Она завертела головой. По обеим сторонам расстилались живописные вырубки. Внезапно ей на глаза попались хижины, сколоченные из чего попало. Вокруг хижин копошились ребятишки, которые с приближением экипажа побежали к дороге.

– Посмотри, мама, нищие дети!

– Сядь, милочка! – тихо приказала мать.

Аннабелла послушалась, но продолжала наблюдать за детьми, державшимися на почтительном расстоянии от экипажа. Все они были босы и, подобно той давней троице, грязны, измождены и неулыбчивы.

– Живее! – крикнул Эдмунд Легрендж кучеру, после чего вполголоса объяснил Бостону: – Сброд Розиера! Снова бастуют. Пришлось выдворять их силой. Вместо них он завез ирландцев. В конце концов начнутся серьезные беспорядки, помяните мое слово. Не умеет он держать людей в узде и никогда не умел, как и его отец. – По его тону можно было подумать, что он успешнее справился бы с этой задачей.

Через две мили они въехали в деревню Розиера. Пыль от лошадиных копыт заставляла отворачиваться женщин, стоявших в дверных проемах. Здесь тоже было немало детей. Некоторые из них, бежавшие вдоль дороги, махали им вслед и что-то кричали. Аннабелле хотелось помахать им в ответ, но она знала, что этого не следует делать.

Еще через две мили они въехали в Джарроу, где Аннабелле опять стоило труда оставаться на месте.

За последние десять лет Джарроу превратился из поселка шахтеров и лодочников в растущий, населенный город. Две трети его жителей говорили с ирландским акцентом; дня не проходило без пьяных ссор и драк; процветание, без которого мужчинам не удавалось бы так часто напиваться, объяснялось появлением верфи Палмера.

В 1850 году в Джарроу было от двухсот пятидесяти до трехсот домов; теперь, в 1859, число домов перевалило за три тысячи, и люди продолжали трудиться, как одержимые, ряд за рядом складывая из кирпича жилые строения с плоскими фасадами.

Программа поездки включала посещение верфи Палмера, поэтому они свернули на Эллисон-стрит, названную в честь владельца окрестных земель. Лошадиный галоп заставлял умолкать кумушек на углах, выгонял покупателей из лавок, манил посетителей пабов к окнам, где на вопрос: «Это Палмер?» звучал ответ: «Нет, это проклятые дворянчики, чертовы кровопийцы!»

У ворот сталелитейного завода Эдмунд Легрендж приказал кучеру остановиться и указал на высокие дымящиеся трубы, громоздкие портовые краны и баржи на реке. Главной диковиной был огромный черный пароход, из трубы которого валил дым, словно внутри у него полыхал пожар.

Аннабелла была поражена и обескуражена. За десять лет единственным местом за пределами поместья, где ей доводилось бывать, был Дарэм – совершенно не похожее на Джарроу место. Там над рекой высился чудесный собор, улицы были чистенькими. Джарроу же оказался совершенно другим миром: огромные корабли, шум, люди, снующие вокруг, как муравьи, толпы плохо одетых на улицах. Перед одной из убогих гостиниц она увидела страшное зрелище – женщину в сточной канаве. Аннабелла на время лишилась дара речи, когда же собралась расспросить об увиденном, мать заговорила с Бостоном, и она не посмела ее перебивать. Легрендж сказал дочери:

– Хочешь взглянуть, как в печах варят сталь?

– Не знаю, папа, – ответила она. – Тут все такое огромное и страшное!

Он, запрокинув голову, расхохотался. Потом, обернувшись к Розине, учтиво спросил:

– Хотела бы ты на это взглянуть? Я могу договориться с Палмером о визите.

– Да, благодарю. Было бы весьма любопытно. Сам ответ и тон его заставили Бостона подумать:

«Она говорит с ним так, будто они едва знакомы. Она ненавидит его! Да, так и есть. А девчонку обожает. Подумать только, женщина с изяществом кочерги произвела на свет такое очаровательное создание!» Он уставился на девочку. Она действительно прелестна; через несколько лет от нее трудно будет отвести взгляд.

Карета описала круг, и лошади опять помчались галопом по Эллисон-стрит. По обеим сторонам кареты бежали ребятишки, кричавшие что-то непонятное, словно на чужом наречии. Они требовали милостыни. Когда денег не последовало, высказывания стали оскорбительными, однако всем в карете, тем более девочке, было трудно вникнуть в их смысл. Когда прозвучало сравнение едущих в карете с набитыми трухой чучелами, кучер хлестнул мальчишек кнутом, и они бросились врассыпную, кроме одного, который крикнул:

– Эй ты, толстозадый лакей! Слезай оттуда! Да от тебя смердит! – Он повис на дверце экипажа и сообщил его пассажирам: – От всех вас смердит! От вас и проблеваться недолго!

Все это время Эдмунд Легрендж вел степенную беседу с Джорджем Бостоном, словно они ехали по пустому полю, а Розина сверлила взглядом спину кучера; зато Аннабелла и Стивен таращились на сквернословов. Стивен улыбался, Аннабелла же не находила себе места, особенно когда Армор пустил в ход кнут.

Карета миновала использованные соляные копи вдоль реки, церковь, где проповедовал святой Беда, по каменному мосту пересекла реку и покатила по проселочной дороге вдоль ферм, пока не достигла места, где третьего марта должно было состояться открытие новых доков.

Эдмунд Легрендж презрительно показал пальцем на огромные ворота и сказал Джорджу Бостону:

– До чего же пустая затея – строить новые доки на реке, которая до того обмелела, что в отлив можно вброд добраться до Норт-Шилдс! Смех, да и только! Недаром твердят, что Ньюкасл забирает почти все корабли. Этот док строили десять лет; можно было подумать, что пятьдесят четвертый год научит их уму-разуму, но какое там: втемяшилось кому-то в голову, и вот вам результат!

Розина наблюдала за разглагольствующим мужем. Мало знающие его люди могли вообразить, что он принимает близко к сердцу беды города. Ссылка на 54-й год, о котором Бостон, скорее всего, не имел понятия, подразумевала страшное событие, когда шестьдесят три корабля, пытавшиеся спастись в речном устье от шторма, потерпели крушение и очень много народу погибло, причем на глазах у людей, столпившихся на берегу. На самом же деле Эдмунду было искренне наплевать на город, он просто стремился произвести на Бостона впечатление, чему, если учесть простоватость Бостона и его неважные манеры и речь, могло существовать единственное объяснение. Она не знала лишь, сколь сильно ее супруг задолжал этому молодому человеку и каким образом последний надеется вернуть свои деньги.