Каждые минут двадцать или полчаса к ней приходил один и тот же человек. Обычно она старалась не смотреть на него, как не смотрят в глаза бешеным псам, чтобы не разозлить и не спровоцировать. Но в этот раз сама не знала почему, но взглянула. Разум сразу сделался ватным, а тело каким-то безмускульным: наемник, который регулярно заглядывал к ней в комнату, в этот раз пришел без маски, и Юля увидела его лицо. Обычное, чисто выбритое, холодно-остстраненное, равнодушное. Чуть-чуть загорелое. Мужчина с такой внешностью легко затеряется в толпе, смешается с общей массой людей и ничем не выдаст свою сущность. То, что сейчас он пришел без маски, могло означать только одно – что жить ей осталось совсем недолго.

Дверь скрипнув закрылась. И жизнь побежала перед глазами… Не пронеслась, а побежала. Лихо, звонко. Как бежит горный ручеек. Вспоминалось только хорошее. Много хорошего. Много счастливого.

— Денисочка, забери меня отсюда, — не удержалась и прошептала в ужасе. Потом склонила голову на колени.

«…выдали даме на станции четыре зеленых квитанции…»

Снова накатила волна ледяного отчаяния. Такого она не испытывала даже тогда, когда произошло нападение. В тот момент ничего толком не поняла. Все внезапно случилось. Помнила, как вышли из ресторана. А потом раздались выстрелы, и охрана начала падать. Потом упал отец. У самой перед глазами все поплыло. Но успела заметить людей в форме с нашивками «ОМОН» на спине. Очнулась уже здесь, в этой комнате, на полу, на этом матрасе. Еле смогла подняться, чтобы осмотреть себя. Но сначала, скорее, ощупать. Потому что глаза резало так, что открыть было невозможно; веки, словно свинцом налились; и голова звенела дикой болью. Первая мысль была – что с отцом? Жив ли он вообще? Даже про себя не могла допустить, что он умер, отмела это предположение сразу, слепо закрыла глаза, боясь, что с ума сойдет. Сейчас, как никогда, требовалось сохранить хоть какую-то ясность мысли. Хоть как-то ее нужно сохранить, любыми способами восстановить. Несмотря на всю беспомощность ситуации. Несмотря на всю ее чудовищность.

Конечно, ясно как белый день, что ни к каким спецслужбам эти люди не относились. Форма служила лишь прикрытием, этаким фокусом для отвлечения внимания. Для притупления бдительности.

Сколько народу ее охраняло, с точностью не могла сказать. К ней в комнату заходил только один человек. Судя по акустике и слышимости, дом был полупустой, и даже сквозь закрытую дверь, Юля смогла различить несколько голосов. Но больше четырех на слух воспринять сложно, они сливались и казались похожими.

«…диван, чемодан, саквояж, картина, корзина, картонка и маленькая собачонка…»

Юля прижала затылок к холодной стене и поежилась от холода. Холодно было ужасно. Озноб сковывал тело. Откуда-то снизу на ноги набегал сквозняк. Пришлось снять жакет и укутать им босые ступни, оставшись в белой блузе с короткими рукавами. Забавно, вот драгоценности, часы и одежду с нее не сняли — и серьги оставили, и кольца, — а туфли сняли. Наверное, побоялись, что она попытается кому-нибудь из них шпилькой голову проломить. И правильно, она бы попыталась, будь у нее под руками хоть что-то. Но даже бутерброды, которые ей принесли через четыре часа заточения, лежали на пластиковой одноразовой тарелочке. Юлька к ним не притронулась. И не собиралась, даже если придется неделю сидеть голодом. От одного их вида зверски тошнило. Пить хотелось невозможно, во рту пересохло, и голова никак не переставала болеть – уже от обезвоживания. Но Юля все равно не притрагивалась к бутылке с минеральной водой, потому что когда ее принесли, крышка была уже свернута. Боялась, вдруг в воду что-то подмешали. Конечно, если похитители захотят заставить ее выпить что-то, они это сделают. Они могут и вколоть ей… Хоть наркотики, хоть транквилизаторы, хоть сыворотку правды. Теперь Юля прекрасно понимала, почему Шаурин никогда не пил из бутылок, которые распечатывались не при нем. Будь то какое-нибудь обязательное мероприятие или переговоры с партнерами, никогда он не пил с початых бутылок.

Юля не могла решить – хорошо это или плохо, что ее изолировали. Что не может она видеть лица остальных и слышать, о чем они говорят. Узнать, чего ждут, выжидают, каких ждут указаний. Понятное дело, что у этой группы есть координатор. Сначала очень хотела что-то уловить, пыталась подслушать под дверью. Думала, что впоследствии это как-то поможет ей, но вскоре осознала, что помочь в этой ситуации ей может только один человек, и ему будет глубоко наплевать, как выглядят похитители и о чем они говорят.

И все-таки, как ни пыталась храбриться, неизвестность выматывала не хуже, чем знание. Уже шесть часов прошло, или больше… а ничего не происходило. Никакого движения. Только открытое лицо наемника говорило само за себя.

Снова скрипнул дверной замок. Хотя по ощущениям еще рано для обхода. В проеме выросла знакомая фигура. Но на этот раз ее мучитель не постоял привычно пару секунд, оценивая обстановку, а прошел в комнату. Подошел и остановился перед Юлей. Потом присел на корточки.

«…Дама сдавала в багаж: диван, чемодан, саквояж, картину, корзину, картонку и маленькую собачонку…»

Мужчина что-то спросил, но Юля не слышала. И не только потому что смогла настолько отрешиться, повторяя про себя набившие оскомину строчки, а потому что от страха заложило уши. Этот животный страх, словно в оболочку ее заковал, что могла только смотреть в ожесточенное мужское лицо, но слов не понимала. Не понимала, что он говорит, что спрашивает.

Но вот он поднял голос, и эта оболочка враз потрескалась, как яичная скорлупа, и обсыпалась. Облетела.

— Ну, чего молчишь? — спросил лже-омоновец, и до Юли наконец дошел смысл сказанного. Правда это никак не объясняло, что его интересовало до этого.

— А я с трупами не разговариваю, — нашла в себе силы ответить. Вдруг стало все безразлично. И уже не страшно. И совсем не жутко. Хотелось только, чтобы убили быстро, не мучили.

— Чего? — последовал глуповатый, полный скрытого удивления вопрос.

— Я с трупами не разговариваю. Потому что ты уже труп. Он все равно вас найдет. Всех до одного выловит и убьет. Молись, чтобы он сделал это быстро. — Юля и сама поражалась, насколько звонко звучал ее голос.

Но поражалась она не долго. В следующую секунду мощный удар в висок лишил ее сознания. Оно покидало ее как-то необычно медленно. Тело уже отключилось, стало недвижимым и беспомощным, а мозг все еще воспринимал окружающие звуки. Юля даже успела порадоваться своему забвению.

***

— Но все равно, пусть побудет у нас. Это же такой страшный стресс. Мы ей сейчас успокоительное вколем, витаминчики… — умиротворяюще растягивал слова Яков Семенович.

— Сотрясение есть?

— Нет. Ну, по словам Юлии, похоже, что нет. Но беспокоюсь я, а здесь за ней будут наблюдать самые лучшие врачи.

— Переломы? Видимые повреждения? Что-то вкалывали ей там? — забрасывал Шаурин Семёныча вопросами. Жестко говорил, словно клеймил.

— Нет, но…

— Тогда нах*я мне твои коновалы?

Семёныч беспомощно развел руками, будто слов больше не находилось. Вернее, они находились, но как-то вслух их произносить он не решался, ибо Шаурин сейчас был глух и почти слеп. Оно и понятно. Тогда Яков Семёныч посмотрел на Вуича: тот казался более адекватным. Лёня понял его с полувзгляда, шагнул к Шауру, шепнул ему на ухо пару слов. Денис застыл на мгновение, а когда из палаты вышла медсестра, резко шагнул вперед и схватил ту под локоть.

— Со мной поедешь, — приказал он. По-другому это и не назвать – властно произнес, тоном, возражений не допускающим.

Девушка испуганно шарахнулась, покосившись на главврача. Тот прикрыл глаза и едва заметно кивнул соглашаясь.

— Ясноглазая, ну чего стоим? Давай-давай, беги, вещая каурка, переодевай свой белоснежный халатик. И аптечку не забудь, чтоб на всех хватило, — усмехнувшись, подогнал медсестричку Лёня. — Шаур, не пугай девушку.

Юля сунула ноги в тапки, принесенные медсестрой, и отогнала уже не в первый раз появляющееся желание ущипнуть себя. Ущипнуть посильнее, потому что никак не верилось, что все закончилось. Только зычный и отрывистый голос Дениса за дверью убеждал, что все случившееся, - правда. Что это не сон, и она действительно находится в больничной палате, а не в той затхлой комнате. Не думала, что когда-нибудь будет так радоваться больничным стенам. И даже царящий здесь специфический запах вдыхала теперь с наслаждением. Тем не менее чувствовала себя напряженным комком и больше всего на свете желала свернуться калачиком. Или сесть плотно к стене и снова подтянуть колени к груди, от всего мира отгородившись.

Как услышала, что Денис и медсестру готов с собой увезти, поднялась с койки, хотя до этого никак не находила в себе сил пошевелить и пальцем. С него станется, он и правда может к ней сиделку приставить. Только вот меньше всего хотелось ощущать рядом посторонних людей.

— Не надо никого, — вышла из палаты и тихо сказала. Но уверенно. — Все хорошо. Яков Семёныч, выпишите мне что-нибудь убойное от головы. Головная боль – это единственное, что меня сейчас по-настоящему беспокоит. Остальное переживу. Но голова дико раскалывается.

— Юлия, головная боль может быть не только следствием…

— Яков Семёныч… — прервала доктора, чуть скривившись. — Я все понимаю. Но я хочу домой. Домой, — повторила тверже, немного громче. — Там мне будет спокойнее. Выдайте мне все предписания, обещаюсь строго выполнять.

Яков Семёныч сунул руки в карманы белого халата и надул щеки, задерживая во рту воздух.

— Ладно, — сдаваясь, выдохнул он. — Пойдемте в ординаторскую.

— Я в машине, — сказал Вуич и пошел к выходу.

Когда добрались до дома, стояла глубокая ночь. Хоть в чем-то повезло. На самом деле повезло – так Юля считала, ибо не представляла, как выдержала бы рядом с собой скопление людей, взгляды, шумные разговоры.