— Витя, забери чемоданы, — выглянула в коридор, и Самарин подскочил с небольшого диванчика. — Мамуль, — тепло обратилась к матери. Наталья неохотно поднялась с кресла, двинулась к дочери тяжело, как двигается сраженный болезнью человек. Юлька обняла маму крепко, прижалась к ней, вдохнула любимый аромат «Шанель». — Прости, мне нужно побыть одной. А потом я тебе позвоню, и мы поедем с тобой по магазинам, купим мне домой кучу всякой фигни — посуду, постельное белье, салфетки. Мне столько всего нужно! — воскликнула бодро, но получилось это слишком наигранно, потому что в глазах снова стояли слезы. Потому что силы сдерживаться почти истощились, кончились, как кончается завод у механических часов.

— Пойдем дорогая, я провожу тебя. Только обещай отвечать, когда я буду звонить, не пропадай, не замыкайся. Иначе я места себе не найду, — с грустью попросила Наталья.

— Обещаю, — твердо сказала Юля.

Мать и дочь вышли из комнаты. Юлька не удостоила отца даже прощальным взглядом. Монахов застыл посреди пустой комнаты. Ноги внезапно сделались ватными, он упал на стул, дернувшись, как будто кто-то ударил его под колени. В душе у него царила такая же пустота.

***

Дверь открыли толчком. Воздух в кабинете взметнулся, и мужчины замолчали.

— Утро доброе, — поздоровался Поспелов и, уловив напряженную атмосферу, остановился у порога. Стал осторожно прощупывать общее настроение: — Увидел твою машину… — посмотрел на Дениса.

— Виталя, дай поговорить, — сразу грубовато прервал его Денис.

— Мне бы тебя на пару слов.

— Через пятнадцать минут.

— Понял.

— Пошли покурим, — мотнул головой Шаповалов, и вместе с Поспеловым скрылся за дверью.

После щелчка замка Лёня подтянул рукава молочно-белого пуловера и достал сигареты. Пальнул зажигалкой, коротко затянулся и долго не выпускал дым из легких, словно ждал, что он растворится внутри него полностью.

— Шаур, я что-то откровенно не врубаюсь, — неторопливо начал он. Редко на лице его можно было видеть такую задумчивость и в движениях такую заторможенность.

— Чего ты не врубаешься? — ответил в его же манере Денис. — Я, кажется, ясно сказал: Стас едет со мной, а ты остаешься здесь – с Монаховым.

— Я все понимаю. Я только не понимаю – почему Стас?.. — в его низком голосе сквозила обида, и Вуич не пытался ее как-то скрыть или замаскировать легковесным тоном. — Мы же с тобой… в какой только заднице не побывали. Я ж всю жизнь твою голову прикрываю. Почему теперь-то Шип?

Денис не спешил отвечать. Помедлил, придавая своим словам больше значимости. Лёня легким движением головы выразил особое внимание.

— Потому что там, чтобы прикрыть голову, мне и Шипа хватит. А здесь у меня сердце — семья, сестра, Юля. Тут мне ты нужен. Только тогда я смогу повернуться спиной и уйти.

Вуич чуть не подавился сигаретным дымом, у него от этих слов дыхание перехватило. Нечасто можно такое от Шаурина услышать – равносильно, что признание в любви получить и в безграничном полном доверии.

Нужно что-то ответить сейчас — пообещать, что Денис может на него полностью рассчитывать. Но впервые в жизни слова не шли на ум.

— Понял-принял, — выдохнул он и, словно боясь совсем расчувствоваться, поспешил заполнить возникшую паузу: — Что-то Сладкий сияет как медный самовар. Может, папа Серёжа ему уже работенку новую подкинул в виде моей фотокарточки в конвертике, — мрачно пошутил он.

— Ладно тебе… Я же тихо уезжаю, значит, и у тебя должно быть все тихо. Все, по коням, еще увидимся. — Подхватил пиджак, лежащий на бильярдном столе, и направился к двери, натягивая его на плечи.

ГЛАВА 47

2003 г., август

— Катюша, привет! Я задержусь, ты меня не теряй, у меня сегодня не день, а одна сплошная несостыковка — дебет с кредитом не сходится, — Юля избавила от обертки и сунула в рот леденец от горла. Щелкнула мышкой, отправив документы на печать. Поддакнула пару раз подруге и повесила трубку. Но телефон тут же затрезвонил вновь. — Да что ж это такое сегодня… — проворчала, нахмурившись, но просветлела, услышав в трубке голос отца. — А, пап, привет!

— Как ты себя чувствуешь? Я себе места не нахожу, — беспокойно говорил он.

— Нормально я себя чувствую, не переживай, — поспешила успокоить дочь. — Правда. Горло немножко першит, а так нормально. Я, кстати, почти закончила с твоими документами…

— Это подождет, даже не вздумай сейчас что-то делать.

— Поздно, я уже все сделала. Можешь кого-нибудь прислать? А то мне самой некогда заезжать. Вроде распланировала день, а все в тар-тарары.

— Пришлю, конечно.

— А ты как?

Отец усмехнулся:

— Порядок.

— Ну вот и славненько, вот и хорошо. Шли гонца, целую. Скоро увидимся.

Положив трубку, Юля некоторое время смотрела на телефон, словно ожидая, что он снова растревожит воздух пронзительным звуком. Но этого не случилось.

Принтер едва слышно жужжал, выдавая последние листы. Хотелось побыстрее покончить с делами. Горя внутри нетерпением, девушка сжала голову ладонями, слегка помассировав кожу, взъерошила волосы, встряхнула их — они пышной гривой накрыли плечи и спину. Пальцы ее тут же ловко свернули их в узел. Вместо шпильки пригодился карандаш.

— Ты же можешь вообще не работать, а жить в свое удовольствие и не напрягаться. Зачем тебе сидеть сутками над документами, практически не поднимая головы?

Юля вскинула глаза на сидящего напротив мужчину.

— Во-первых, не сутками. А во-вторых, чтобы не отупеть.

— И уж тем более, если ты неважно себя чувствуешь.

— От семьи не бывает выходных, отпусков и больничных.

— Не понимаю я этого.

— А мне твое понимание в этом вопросе не-нуж-но, — с милой улыбкой, но твердо сказала Юля. Потом отложила бумаги, покрутила авторучку, напустив на лицо задумчивость. — Когда теряешь близких, начинаешь по-другому смотреть на многие вещи. Я тебе этого от души не желаю. А сейчас, Славочка, пожалуйста, помолчи хотя бы пятнадцать минут, дай мне сосредоточиться и доделать работу.

Около года назад похоронили Юрия. Все очень тяжело переживали его смерть. Особенно отец. Наверное, больше всех переживал отец. У него случился инфаркт — еле спасли. Для Юли тогда в очередной раз мир перевернулся. Она никогда до этого времени не видела отца в таком беспомощном состоянии. Привыкла, что он несгибаем, непоколебим во мнении. Всегда сильный, а тут… И у самой сердце останавливалось и вся жизнь – перед глазами, когда представляла, что больше никогда не увидит его, не услышит, не поговорит, не скажет всего того, что очень хотела, но не могла из-за гордости. Много причин – из-за чего не могла.

Поневоле задумаешься, отчего так поздно приходит к людям понимание. Почему осознание и просветление наступает только если рядом мелькнет смерть.

— Не злись, я не хотел тебя как-то обидеть. Меньше всего, — вздохнул Ярослав.

— Я знаю. И я не злюсь. Помнишь, как в КВН? — «А потому что тишина должна быть в библиотеке! Тихо я сказал, или я тихо сказал!?» Мои слова надо воспринимать буквально. Совсем ты в своем Лондоне русский язык забыл. Если я говорю, что мы не можем сегодня увидеться, значит, мы не можем. У меня все по часам распланировано. Вот столько, — отмерила пространство руками, — на работу. Вот столько – на встречу с Катюшей. А вечером я наглотаюсь таблеток, напьюсь сиропов завалюсь в кровать и буду сутки спать.

— У меня тоже были сегодня дела, но я заехал, потому что беспокоюсь за тебя, — резковато проговорил он. Как и все целеустремленные люди, Славик был слегка самолюбив, и такое отношение его очень задевало.

— Да будь я хоть трижды мертвая… Так, все, — отмахнулась она, изобразив досаду и сосредоточенно уставившись в монитор. — Ладно, котик, — сказала мягче, — ты тоже не злись, сейчас я закончу, и мы с тобой пойдем пить кофе.

Чуть зашуршало белое кожаное покрытие дивана — Ярослав поднялся с места. Поправил голубой свитер, шевельнул широкими плечами. Замер у окна. В каждом его легком движении чувствовалась тщательно сдерживаемая энергия.

Дыхание перехватило, когда краем глаза Юля заметила его движение. Но это мимолетное смущение сковывало ее только до тех пор, пока она не поднимала взгляд и не охватывала его глазами целиком. Пока его смутный абрис не приобретал четкие очертания…

— Если хочешь, посмотри пока телевизор в гостиной, — предложила Юля.

— Нет, — уверенно проговорил он и обратил неспешный взгляд к стеллажу с книгами и фоторамками.

Через некоторое время с расчетами было покончено; кофе сварен. Едва белые чашки наполнились темным ароматным напитком, в дверь позвонили.

Как и предполагала Юля, это отец прислал «гонца» за документами.

— Привет, — растянулся в широкой улыбке Лёня. — Ты, говорят, болеть вздумала? А если ремня для профилактики?

Юлька рассмеялась.

— Мороженого, наверное, на радостях объелась.

— Интересно мне — на каких таких радостях? — Заметил в прихожей мужскую обувь.

— На обычных, Лёня, житейских, других у меня не бывает. Кофе хочешь? Я только сварила, — предложила Юля.

— Да, с огромным удовольствием. Ношусь с утра, как савраска.

— Заметно, — улыбнулась Юля, бросив на него взгляд: черный пиджак небрежно распахнут, синий галстук на белой рубашке схвачен косоватым узлом.

Войдя на кухню, Лёня пожал руку Ярославу:

— Я смотрю, ты надолго в наших краях.

— Да, еще около месяца пробуду.

Мужчины уже сталкивались несколько раз, и хотя внешне ни тот, ни другой никак не выказывал свое напряжение, Юля знала: особой симпатии они друг к другу не испытывают. Что неудивительно, ибо Ярослав ревновал, а Лёня… Лёне просто положено быть недовольным.

— Вот почему я не Ален Делон? А то я б на тебе, Очаровашка, женился. Спортсменка, комсомолка и просто красавица! И кофе варить умеешь. Что еще для счастья надо?