— Маша, кто это? — быстро спросила.

— Юдин.

— Что за Юдин?

— Дядя Витали.

— Какая неожиданная встреча. И такая приятная. Вы позволите? — будто спросил разрешения присоединиться к ним, но только самого разрешения не дождался.

— Мы уже уходим, Станислав Игоревич.

От нацеленного взгляда Юдина по позвоночнику у Машки пробежали колкие мурашки. Без Виталия в этот момент она почувствовала себя очень неуютно, почему-то стало страшно.

— Мария, неужели вы не уделите мне несколько минут вашего драгоценного времени? — Холодная улыбка растянула тонкие губы, но глаза смотрели пронзительно, словно гипнотизировали.

— Боюсь, что нет. Я спешу, — собралась подняться с места и вздрогнула от неприятного ощущения, когда Юдин положил ладонь на ее руку.

— Я вас надолго не задержу. Вы просто обязаны кое-то узнать. Мы просто поговорим! — засмеялся и вскинул ладони, будто демонстрируя свою открытость. — И желательно наедине. Пусть подруга посидит за соседним столиком.

Маша кивнула Эльвире, и та вышла из-за стола, но не затем, чтобы безвольно наблюдать за этим странным мужчиной и странным разговором.

Случись что с Машкой, Бажин точно ей голову оторвет. Не сомневаясь в правильности решения, набрала номер Мелеха. Жалко, что телефона самого Бажина у нее нет, ему бы позвонила.

Слава богу, ответил Рома быстро, с третьего гудка:

— Уже соскучилась?

— Мне тут вообще не до скуки. Мы с Машкой в ресторане, в котором с тобой тогда были, и какой-то Юдин нарисовался. Мозги ей пудрит. Она напугана, кажется. Что делать?

— Я сейчас приеду. Сиди на месте. С Машки глаз не спускай. Ничего не делай, не дергайся, просто смотри, чтобы она при нем ничего не пила и не ела.

— Хорошо.

ГЛАВА 24

Виталий ждал Марию в кабинете: смирно сидя за столом, но внутренне не находя себе места. Роман сообщил, что случилось. Выходка Юдина ни капли не удивила. Иметь такой козырь и не пустить его в ход было бы глупо. Чего-то подобного Бажин ожидал. Теперь им с Машей предстоял тяжелый и неприятный разговор о том, о чем он добровольно никогда бы не стал рассказывать. Ему этот разговор как пистолет у виска, но выхода не было.

Маша вошла к нему тихо. Стараясь держаться подальше, нерешительно присела на диван в нише между книжными стеллажами. Заплаканная, напряженная. Понятно, конечно, почему. И все же страх, который Виталий заметил в ее глазах, больно резанул по сердцу. Мысль, что она поверила Юдину, отравляла подобно яду.

Начинать разговор не спешил, позволяя ей отдышаться, продышаться и что-то сказать первой.

— Нам надо поговорить, — наконец начала Маша после минутного молчания. Голос дрожал. Хотя видно, что она всеми силами пыталась придать ему твердости.

— Конечно, — согласился Виталий. — Ты, главное, не нервничай. Мы обязательно обо всем поговорим.

— Прямо сейчас.

— Само собой, прямо сейчас.

— Скажи мне всю правду. Я должна всё знать. Юдин мне предлагал уехать, но я вернулась, потому что хочу услышать от тебя правду.

— А ты хотела уехать?

Маша подумала, прежде чем ответить.

— Нет, — все-таки сказала, не зная, стоит ли сейчас говорить ему это. Они еще ничего не выяснили, она еще не получила ответы на свои вопросы. Вернее, на один главный вопрос: есть ли у них будущее?

От этого на душе стало совсем горько: вдруг Юдин сказал правду? Но сердце твердило другое, и на этот раз она своему сердцу поверила.

Вернулась домой, несмотря на то, что была возможность скрыться еще до приезда Романа.

Под взглядом будущего мужа слезы словно растаяли, и Маша не смогла больше держаться отстраненно: заплакала.

— Он мне наговорил о тебе столько гадостей. Столько страшных вещей…

— Я знаю, — кивнул, испытывая странное для самого себя чувство, потому что почти забытое: нерешительность.

С чего начинать? Какие слова найти? Нужные и понятные, не скатываясь в эмоции. Что казалось уже невозможным: хладнокровие постепенно отступало перед черной яростью. И где-то внутри чувствовалось знакомое колючее бессилие. Едкое, отнимающее дыхание.

Вздохнул, набираясь кислорода, которого стало не хватать.

— Я знаю, что он тебе сказал. Про приступы шизофрении. Про психозы и агрессию. Да?

Она медленно опустила подбородок, кивая.

— Он сказал… что нам с тобой нельзя иметь детей… что ты опасен… скажи, что из этого правда? — еле выговорила и положила руку на живот.

Юдин много чего сказал, но все сложные слова и термины вылетели из головы. Теперь радовалась, что память у нее стала такая короткая.

— У меня были приступы. Галлюцинации. Всё как положено. Звуки, изображения, которые казались реальными. Резкие перепады настроения и агрессия. Раздвоение личности, когда видишь себя со стороны словно другого человека. Незабываемое ощущение, скажу я тебе, будто наяву твоя душа отделяется от тела, — мрачно усмехнулся, на глазах переменившись. Стал далеким и чужим. Но спокойным. Даже равнодушным.

Хорошо это или плохо, Маша еще не решила. Сидела замерев. Побледнела вся и судорожно сцепила на коленях пальцы.

Виталий прекрасно видел ее состояние, чувствовал нервозность, но найти каких-то других слов, чтобы успокоить, не мог. Не находились они.

Теплоты внутри не было, чтобы сейчас Машку согреть. Старался говорить спокойно, чтобы не пугать. Но она хотела правду, а такую правду вряд ли можно сказать с улыбкой на лице и горячей радостью.

— Продолжай, — прошептала, когда он замолчал.

— Не боишься?

— Нет, — покачала головой, хотя боялась.

— Самое главное, ты понимаешь, что всё это глюк, но не можешь от него избавиться. Не можешь собой управлять. Не знаешь, как с этим бороться. Не можешь с этим бороться. Просто ждешь, когда закончится. Знаешь, когда начинается, и ждешь, когда закончится… — тихо говорил, глядя Марию. — Всё, что тебе сказал Юдин, правда. Но есть одно большое «но». Я был адекватен и психически здоров. Мои приступы — это не следствие какой-то болезни. Это воздействие психотропных, которые мне подсыпали в еду. Я, разумеется, об этом не знал.

— Это делал Юдин?

— Я жил с ним после убийства родителей, и у него была возможность сделать что-то подобное. Да, это было убийство. Наверное, самое время назвать вещи своими именами. Это было убийство, а не несчастный случай, как принято говорить. Всё, что со мной произошло после смерти отца и матери, дает мне право думать именно об убийстве. Но это бездоказательно. И никаких прямых доказательств я никогда не найду, иначе бы уже нашел. Всю жизнь ищу.

Маша знала, что родители Виталия погибли якобы при пожаре. Подробности трагедии она не выспрашивала, духу не хватало. Чувствовала, что для него это очень болезненная тема и боялась ее затрагивать.

— Любимый дядюшка очень обо мне заботился, — саркастически улыбнулся. — Очень хотел, чтобы в четырех стенах меня закрыли навечно. У него почти получилось. Свое восемнадцатилетие я встретил в психушке. Мигом повзрослел. Лет на десять сразу стал старше.

— Он всё это делал из-за денег? — старалась скрыть ужас от слышанного.

— Конечно. Из-за денег. Из-за моего положения. Из-за возможностей, которые открывает мое состояние. Два месяца я провел в психбольнице, где меня кормили препаратами, подавляющими волю. Я их правда не ел.

— Как же ты смог?

— Научился не глотать. Жить захочешь и не такому научишься. Прятал под язык или за щеку. Запивал водой, язык показывал медсестре: полюбуйся, я все сожрал. Таблетки выплевывал. Если приходилось глотать, вызывал рвоту. Потом старательно изображал спокойного психа, проявляя полную безучастность к окружающему. Вел себя тихо и строил карточные домики. Это единственное, что я мог делать, чтобы не стать психом по-настоящему. Но было трудно, — безрадостно улыбнулся, — очень трудно проявлять малоподвижность и безучастность, когда тебе восемнадцать, у тебя в душе огонь, за спиной крылья, а в голове мозги.

С каждым его словом, страх в глазах Машки таял. В них появлялось понимание. Она чуть расслабилась и села удобнее, привалившись к спинке дивана.

— Главное, режим не нарушать. Спать ложиться вовремя. Есть. Хоть что-нибудь. И не буянить. Иначе ширнут. Таблетки можно вырвать, а после укола препарат гарантированно в организме. Ничего не сделаешь. Не только мозги полетят, но и побочка убийственная будет. Хотя я был психом на особом положении, — иронично усмехнулся, — обращались ко мне только на «вы». Аккуратно и вежливо, без агрессии и насилия.

— Господи, какой ужас… уму непостижимо… — не сдержавшись, выдохнула Мария.

— Мой отец был очень умным человеком. Он хорошо понимал, что большие деньги вызывают большую зависть, Машенька. Большие деньги — большие проблемы. Еще он понимал, что, кроме него, никто меня не защитит. Никто обо мне не позаботится, если с ним что-нибудь случится.

Юдин крупно просчитался, когда решил, что признание меня невменяемым позволит ему хоть как-то управлять моим состоянием. Весь мой капитал пропущен через многоуровневую систему трастовых фондов. Но Станислав Игоревич этого не знал. Чтобы добраться до этих денег, нужно завалить человек сто пятьдесят, включая меня, и нарушать юрисдикцию как минимум пяти стран. И то не факт, что состояние отгребешь. В лучшем случае оно останется лежать на счетах мертвым грузом. А в худшем — его отожмет государство. Последнее невыгодно даже моим врагам.

Если «Гросс» отойдет государству, то в наших бизнес-структурах начнется нехилый передел. Это никому не нужно. Олигархия не хочет терять своих позиций. Сейчас мы используем государственную власть в своих интересах. Вот ты, Машенька, выращиваешь цветы. А я выращиваю людей.

Адвокатов, юристов, судей, депутатов… Могу вложить в человека деньги, поднять его по карьерной лестнице до нужного уровня и ввести в нужную мне структуру, где он пожизненно будет защищать мои интересы. Я не даю взяток, не угрожаю, я плачу людям зарплату, и они работают на меня там, где мне это нужно.