Хедли хотела что‑то произнести, но папа продолжил говорить, не позволяя себя перебивать:

— Естественно, уже по‑другому. Тут еще и чувство вины. И все‑таки я хочу, чтобы ты знала: она мне очень дорога.

— Тогда как ты мог…

— Уйти?

Хедли кивнула.

— Нельзя было иначе, — просто ответил папа. — Но это не значит, что я ушел от тебя.

— Ты остался в Англии.

— Да, знаю, — засмеялся он. — Так ведь ты тут ни при чем!

— Ага, точно. — В ней понемногу начала разгораться привычная злость. — Один ты при чем.

Ей хотелось, чтобы он спорил, возражал, достоверно исполнял роль стареющего эгоиста, которую Хедли для него придумала и лелеяла все эти долгие дни, недели и месяцы. А он сидел, понурив голову и стиснув руки, и даже не пытался оправдываться.

— Я влюбился, — беспомощно проговорил он.

Галстук‑бабочка опять съехал набок. Хедли вдруг вспомнила, что сегодня все‑таки его свадьба. Папа рассеянно потирал подбородок, глядя куда‑то в сторону.

— Я не надеюсь, что ты поймешь. Знаю, я поступил плохо. Я худший отец на свете. Знаю, все знаю, поверь.

Хедли молчала и ждала, что еще он скажет. Ей‑то сказать было нечего. Скоро у него будет новый ребенок — возможность начать все сначала. Этому ребенку он будет хорошим отцом. Его он не бросит.

Папа сжал пальцами переносицу, словно отгоняя головную боль.

— Я не жду, что ты меня простишь. Прежнего не вернуть. Но, если ты не против, я хотел бы начать заново. — Он кивнул на дверь в соседнюю комнату. — Конечно, все изменилось, поначалу будет трудно, но мне правда очень хочется, чтобы ты присутствовала в моей новой жизни.

Хедли опустила глаза. На нее, будто ватное одеяло, разом навалилась усталость.

— Мне и старая жизнь нравилась, — проговорила Хедли, сдвинув брови.

— Понимаю. Но ты и сейчас мне нужна.

— Маме тоже.

— Я знаю.

— Просто…

— Что?

— Лучше бы ты остался.

— Я понимаю, — в тысячный раз повторил папа.

Хедли ждала: сейчас он скажет, что так лучше для них всех. Мама постоянно это твердит во время подобных разговоров.

Но он молчал.

Хедли сдула с лица выбившуюся из прически прядь волос. Как там сказал Оливер? Что ее папе хватило характера не остаться. А может, Оливер прав? Трудно представить, как бы они жили, если бы он тогда расстался с Шарлоттой и вернулся домой к Рождеству. Так было бы лучше? Или вышло бы так, как в семье Оливера, — каждый кутается в свою обиду, словно в душное, тяжелое одеяло, и все молчат? Хедли прекрасно знала, что невысказанное иногда бывает хуже слов, произнесенных вслух. Так вышло у нее с папой; а могло быть и у папы с мамой, случись все иначе. Как все‑таки лучше? Никто не знает наверняка.

Зато Хедли знала другое: сейчас папа счастлив. По лицу видно, даже когда он сидит, обреченно сгорбившись, не смея обернуться и посмотреть ей в лицо. Даже в эту минуту, несмотря ни на что, его глаза сияют. Совсем как мамины, когда рядом Харрисон.

— Пап? — очень тихо окликнула отца Хедли. — Я рада, что ты счастлив.

Отец не смог скрыть своего удивления:

— Ты рада?

— Конечно.

С минуту они молчали, потом папа снова посмотрел ей в глаза:

— Знаешь, что могло бы сделать меня еще счастливее?

Хедли вопросительно подняла бровь.

— Если бы ты хоть иногда приезжала к нам погостить.

— К вам?

Он расплылся в улыбке:

— Ну да, в Оксфорд.

Хедли попробовала представить, какой у них дом. В ее воображении возник образ классического английского коттеджа, — наверное, из какого‑нибудь фильма.

Интересно, есть ли там для нее комната? Спросить Хедли не решалась. Если даже и есть, ее наверняка скоро отдадут новорожденному.

Хедли не успела ответить папе. В дверь постучали, и он сказал: «Войдите!» Появилась Вайолет, чуть покачиваясь на высоких каблуках, с пустым бокалом в руке.

— Тридцатиминутная готовность! — объявила она, взмахнув рукой, на которой красовались часы.

За толпой подружек невесты было видно, как Шарлотта, не вставая с кресла, выгнулась назад.

— Нет‑нет, не спешите! — воскликнула она. — Все равно без нас не начнут!

Папа встал, погладил Хедли по плечу.

— Мы вроде все уже обсудили, — проговорил он.

Хедли поднялась вслед за ним и тут заметила свое отражение в зеркале — опухшие глаза и все тому подобное…

— Мне, наверное, надо бы немножко…

— Верно‑верно!

Вайолет схватила ее за локоть и подала знак остальным дамам. Дамочки тут же вспорхнули и, отставив в сторону бокалы, в едином порыве поспешили в ванную комнату. Там они окружили Хедли плотным кольцом, причем у каждой в руках имелось какое‑нибудь орудие — щетка, расческа, тушь для ресниц или щипцы для завивки. Вайолет приступила к допросу:

— Так, из‑за чего слезы?

Хедли хотела было покачать головой, но побоялась шевельнуться — ее одновременно тормошили со всех сторон дамы с колюще‑режущими предметами.

— Ни из‑за чего, — коротко ответила она.

Тюбик губной помады замер в руке Уитни.

— Из‑за папы?

— Нет.

— Тебе, наверное, тяжело смотреть, как он снова женится, — предположила Хилари.

— Угу, — отозвалась Вайолет откуда‑то с пола. — Только это были не семейные слезы.

Уитни перебирала волосы Хедли.

— А какие?

— Слезы по мальчику, — ответила Вайолет игриво.

Джоселин попыталась ликвидировать пятно на платье Хедли, применяя поочередно то воду, то белое вино.

— Какая прелесть! — воскликнула она. — Давай рассказывай! Хедли отчаянно покраснела:

— Да нет, ничего похожего! Честное слово!

Дамы переглянулись. Хилари засмеялась:

— Кто этот счастливчик?

— Никто, — повторила Хедли. — Правда.

— Ни капельки не верю! — заявила Вайолет, потом наклонилась к Хедли, так что их отражения в зеркале оказались рядом. — Вот что я тебе скажу: после того, как мы с тобой закончим, если этот мальчик сегодня подойдет к тебе ближе чем на три метра, он обречен.

— Не волнуйтесь, не подойдет, — вздохнула Хедли.

Всего за двадцать минут дамы сотворили второе чудо за день. Хедли почувствовала себя уже не развалиной, которая час назад прихромала сюда с похорон. Дамы остались в ванной комнате, чтобы уделить немного внимания и собственной внешности, а Хедли, к своему удивлению, застала в номере только папу с Шарлоттой. Все остальные разошлись наряжаться.

— Ого! — Шарлотта жестом попросила Хедли покрутиться.

Хедли послушно завертелась, а папа захлопал в ладоши и принялся восхищаться:

— Потрясающе выглядишь!

Хедли улыбнулась Шарлотте.

— Это вы потрясающе выглядите, — ответила она, потому что это была сущая правда. На Шарлотте все еще было подвенечное платье, кольцо на пальце играло разноцветными бликами.

— Но я же не провела целые сутки в дороге! — возразила Шарлотта. — Тебе даже покемарить не удалось. Представляю, как ты устала!

Это словечко тут же напомнило об Оливере, и у нее больно заныло в груди. Уже в течение нескольких месяцев от одного только произношения Шарлотты у Хедли мгновенно начинала болеть голова, а сейчас она подумала: пожалуй, она могла бы к этому и привыкнуть.

— Точно, покемарить бы, — согласилась она с бледной улыбкой. — Ну ничего, это все было не зря.

Глаза у Шарлотты сияли.

— Приятно слышать! Надеюсь, ты приедешь к нам еще не раз. Эндрю говорит, что тебя можно ждать в ближайшее время.

— Ну, я не знаю…

— Обязательно приезжай! — Шарлотта вернулась в гостиную, схватила ноутбук, словно поднос с угощением, и, сметая в сторону какие‑то блюдца и салфетки, освободила для него место на барной стойке. — Мы будем так тебе рады! И ремонт только что сделали. Я как раз показывала всем фотографии.

— Золотце, может быть, сейчас не время… — начал папа. Шарлотта оборвала его:

— Всего одну минуту!

И улыбнулась Хедли.

Они стояли рядом перед компьютером, дожидаясь, пока загрузятся изображения.

— Вот кухня! — начала Шарлотта, как только на экране появилась первая картинка. — Окно выходит в сад.

Хедли наклонилась, высматривая хоть какие‑нибудь намеки на папину прежнюю жизнь — кофейную кружку, или дождевик, или старенькие тапочки, которые он никак не желал выбросить. Шарлотта листала фотографии, а Хедли не поспевала за ней, каждый раз пытаясь представить в этих комнатах папу с Шарлоттой: как они едят яичницу с беконом за деревянным столом или ставят зонтики у стены в прихожей.

— А это — твоя комната, на то время, когда ты будешь приезжать, — продолжила Шарлотта, бросив взгляд на папу.

Он стоял чуть поодаль, прислонившись к стене, скрестив руки на груди, и по его лицу ничего нельзя было понять.

На следующем снимке — папин кабинет. Хедли вглядывалась в картинку, щуря глаза. Его старая мебель осталась в Коннектикуте, но новая выглядела точно так же: такой же стол, такие же книжные шкафы, даже стаканчик для карандашей такой же. И расставлено все так же, как раньше, хотя комната и показалась ей чуточку меньше да и окна расположены были иначе.

Шарлотта рассказывала, как придирчиво папа отнесся к обстановке кабинета, но Хедли ее не слушала. Ей было не до того — она разглядывала фотографии, висящие в рамках на стенах.

— Погодите! — воскликнула она, когда Шарлотта собиралась уже перелистнуть картинку.

— Узнаешь? — спросил папа.

Хедли даже не обернулась. Потому что она и правда узнала! На фотографиях, попавших в кадр, был виден их сад в Коннектикуте. Можно было даже разглядеть старые детские качели, которые они так и не удосужились убрать, и кормушку для птиц — она до сих пор висит за окном его кабинета, — и живую изгородь, которую папа с маниакальным упорством поливал в самое засушливое лето. На другой фотографии — кустики лаванды и старая яблоня с корявыми ветвями. Наверное, когда папа сидит в кожаном кресле за новым письменным столом, ему кажется, что он снова дома и смотрит совсем в другие окна.