– Я отправляюсь с ними, – вымолвил он так тихо, что сперва ей показалось, будто она ослышалась.

– В Сибирь? – ошалело переспросила Анна. Она явно не понимала, о чем ей толкуют. Что он хочет сказать?

– Я получил разрешение поехать в одном поезде с ними и сразу же вернуться назад. Анна, я не могу их сейчас бросить. Я должен быть с ними до конца, пока они не окажутся в безопасности. Пока не придет согласие принять их в Англии, они будут ждать в Тобольске. Конечно, в Ливадии им было бы намного лучше, но правительство считает необходимым держать их как можно дальше от бунтующих провинций – как они твердят, ради их собственного блага. Они очень подавлены таким решением, и было бы нечестно предоставить их самим себе. Пойми меня, пожалуйста. За эти годы они стали для меня как родные.

– Я прекрасно все понимаю, – заверила Анна со слезами на глазах. – И мне ужасно их жаль. Как к ним относятся охранники?

– С огромным уважением! Конечно, большинство слуг разбежалось, но, несмотря на это, в самом дворце да и в Царском Селе почти все осталось по-прежнему.

Однако оба предвидели, что с отъездом в Сибирь все пойдет по-иному, и Анну не меньше Николая заботило состояние Алексея.

– Именно поэтому я не могу не ехать, – негромко сказал доктор, и Анна снова согласно кивнула. – Боткин тоже собрался с ними, и он остается в Тобольске. Так он решил сам, и в какой-то степени это дает мне свободу вернуться к тебе.

Анна кивнула еще раз – теперь уже благодарно, но Николая явно тревожило что-то еще.

– Анна, – начал он, и по его голосу стало ясно, что речь пойдет о чем-то ужасном, невозможном. Кажется, она уже знала о чем. – Я не хочу, чтобы ты снова меняла билеты. Я хочу, чтобы ты уехала на этот раз не откладывая. Здесь становится слишком опасно. В любой момент может начаться бунт, особенно тут, в городе. А я уеду за тридевять земель и не смогу быть рядом, чтобы тебя защитить. – Еще бы, ведь он будет на пути в самое сердце Сибири. А в такое смутное время даже путешествие от Царского Села до Санкт-Петербурга превращалось в опасную и дальнюю поездку. – Я хочу, чтобы ты уехала в Америку первого августа, как и собиралась, а я тем временем доставлю их в Сибирь и вернусь при первой же возможности. Для меня будет большим облегчением знать, что тебе больше ничто не грозит, а Виктор сумеет о тебе позаботиться. Я не желаю слушать никаких возражений, я просто желаю, чтобы ты сделала так, как я велю, – закончил он чуть ли не сурово, готовясь дать отпор ее возражениям и возмущению. Однако Анна несказанно удивила его: она просто покорно кивнула, хотя щеки ее давно стали мокрыми от слез.

– Я понимаю. Я поеду одна… а ты догонишь меня, как только сможешь. – Она знала, что спорить тут не о чем, что Николай абсолютно прав. Но это не уменьшало боли и страха перед новой разлукой, перед необходимостью отправляться одной. А с другой стороны, уж если он намерен сопровождать царскую семью в Сибирь, ей лучше уехать из России заранее. – Как ты думаешь, когда это будет?

– Не позднее сентября – это я знаю точно. И мне будет намного спокойнее знать, что ты далеко от этой смуты и тебе ничто не грозит. – Он обнял ее и прижал к себе что было сил, пока Анна плакала и умоляла его приехать к ней поскорее.

Доктор уже знал, что Мери с детьми в безопасности и очень довольна, что снова оказалась в Англии. А сейчас ему хотелось избавиться и от тревоги за Анну. Виктор уже пообещал, что сделает для них все, что сможет. Николай не сомневался, что на его брата вполне можно положиться. У Анны будет все, что нужно, о ней позаботятся. И это поможет Николаю не падать духом на пути в Тобольск и обратно в Санкт-Петербург. А потом он наконец-то отправится следом за Анной в Америку, чтобы начать там новую жизнь.

Перед расставанием он честно рассказал обо всем Мери, и она отнеслась к его словам с поразительным спокойствием и пониманием и пообещала, что он сможет когда угодно приехать к ним в поместье, чтобы повидаться с детьми. Хотя и Николай, и Мери догадывались, что пройдет не один год, прежде чем ему удастся снова побывать в Европе. Жестокий фарс, в который превратился с годами их брак, слишком затянулся, и в душе Николай давно считал своей супругой не Мери, а Анну. Он привязался к ней настолько, что больше не беспокоился о законности их сожительства и невозможности оформить его по всем правилам. Мери искренне пожелала ему счастья, и Николай и дети не выдержали и расплакались. Глаза Мери оставались сухими, ведь ей наконец-то удалось порвать с Россией навсегда. И несмотря на свое упрямство и жестокость, в глубине души она понимала, что Николай потерян для нее давным-давно. Ему не потребовалось слов, чтобы догадаться о полученной наконец-то свободе. Отныне он волен ехать куда захочет – как только выполнит свои обязательства перед царской семьей.

– На днях я непременно вернусь, – пообещал он Анне на прощание, – и мы поживем в гостинице до твоего отплытия.

Он хотел вновь побыть с нею вдвоем, хотел провести с Анной всю ночь, не выпуская из своих объятий, а потом самому убедиться, что она благополучно поднялась на корабль. Пройдет совсем немного времени, и они снова будут вместе – теперь уже навсегда. Но последние часы перед разлукой ему требовалось провести с Анной. Миновало уже пять месяцев с тех пор, когда заболела мадам Маркова и Анна уехала к ней в Санкт-Петербург из Царского Села. Для обоих влюбленных такой срок был равносилен вечности. Ведь за эти пять месяцев их мир изменился до неузнаваемости, и кто знает, какие новые перемены ждут их в далеком Вермонте. Николаю оставалось уповать лишь на то, что в новой, незнакомой стране эти перемены будут только к лучшему. А пока его долг состоял в том, чтобы позаботиться об императорской семье. Это было не так уж много по сравнению с добротой и щедростью, с которой царственные пациенты относились к своему врачу все эти годы.

Итак, Николай уехал в тот вечер, как и планировал, а потом вернулся в Санкт-Петербург за три дня до отплытия. Анна с мадам Марковой вели занятия в одном из классов, когда тихонько вошел ученик и сказал, что приехал доктор Преображенский. Анна подняла взгляд и увидела Николая, стоявшего в дверном проеме. Значит, наступил час прощания. И ей пора покинуть знакомые стены, несмотря на неуверенность и страх.

От Анны не укрылось, как напряженно застыла на соседнем стуле мадам Маркова. Женщины обменялись долгими взглядами, Анна встала и направилась к Николаю. Она уже совсем перестала хромать. Ее вещи были упакованы заранее, и теперь оставалось лишь забрать их из той комнаты, где она спала. Николай молча ждал, пока саквояжи вынесут в коридор. Подошла мадам Маркова и встала рядом с Анной, не в силах поднять глаза. Пожитки ее ученицы вполне уместились в двух потрепанных саквояжах. Анна грустно смотрела на свою наставницу и подругу, и обе долго не знали, что сказать. Бывшая танцовщица боялась, что голос предательски задрожит и прервется, если она постарается выразить все, что чувствует к этой осунувшейся, постаревшей от горя женщине, заменившей ей мать на целых пятнадцать лет.

– Вот уж не думала, что этот день все-таки придет, – дрожащим голосом начала мадам Маркова. – И что я сама отпущу тебя, если он наступит… Но теперь я счастлива за тебя. Я всегда желала тебе добра и счастья, Анна. И твое место всегда было здесь, с нами.

– Я буду ужасно скучать! – воскликнула Анна, наконец решившись подойти и обнять свою наставницу. – Я обязательно вернусь, чтобы вас проведать!

Мадам Маркова в глубине души понимала, что им не суждено свидеться вновь. Глядя на Анну, она не могла заставить себя поверить в то, что ее любимая ученица еще вернется в эти стены. Сегодня она навсегда прощается с Анной.

– Всегда помни о том, чему тебя здесь научили, что это значило для тебя и кем ты была все эти годы среди нас… и кем останешься до самого последнего вздоха. Постарайся сохранить это в своем сердце, Анна. От этого нельзя отказаться и забыть. Ведь это часть твоей души.

– Ах, как я не хочу уезжать! – невольно вырвалось у Анны.

– Ты должна уехать. А он догонит тебя, как только сможет, и в Америке у вас начнется новая, счастливая жизнь. Я верю в это всей душой. И от всей души желаю тебе счастья.

– Я была бы счастлива забрать вас с собой… – горько прошептала Анна, обнимая ее изо всех сил и не желая расставаться.

– Ты и так увезешь меня с собой… так же, как часть тебя навсегда останется со мной. Вот тут. – И тонкий прямой палец указал туда, где находится сердце. – Тебе пора, Анна. – Мадам Маркова мягко отстранилась и подняла с пола один из саквояжей.

Анне ничего не оставалось, как взяться за второй и выйти следом за ней в коридор, где их поджидал Николай. С первого взгляда он понял, как нелегко дается прощание обеим женщинам, и поспешил забрать саквояжи у них из рук.

– Ты готова? – ласково спросил он у Анны.

Та кивнула и пошла следом за ним к парадному.

Мадам Маркова не отставала ни на шаг. Она не в силах была оторвать взгляд от лица своей ученицы.

Но не успели они выйти, как парадная дверь с шумом распахнулась, и порог балетной школы переступила маленькая девочка. Ей было не больше восьми или девяти лет, в руках она сжимала новенький саквояж, а рядом стояла ужасно гордая своим чадом мать. Милая светловолосая девчушка уставилась прямо в глаза Анне.

– Ты танцовщица? – без всякого стеснения осведомилась малышка.

– Я была танцовщицей. Но больше не танцую, – с трудом проговорила Анна под тревожными взглядами Николая и мадам Марковой.

– А я собираюсь стать балериной и буду жить здесь всю жизнь! – с торжествующей улыбкой заявила девочка.

Анна кивнула, моментально вспомнив свой первый день в балетной школе. По сравнению с этой малышкой она была гораздо больше напугана, вовсе не так уверена в своем будущем и на целых два года младше. Но с другой стороны, с ней не было матери, чтобы поддержать и ободрить в трудную минуту.

– Надеюсь, тебе здесь понравится, – отвечала Анна, улыбаясь и плача. А мадам Маркова по-прежнему не спускала с нее глаз. – Но тебе придется очень много и упорно трудиться. Каждый день. Каждый час. Тебе нужно будет полюбить балет больше, чем все остальное в этом мире, и быть готовой пожертвовать самым дорогим, чего ты хотела и о чем мечтала прежде… так, чтобы теперь танец стал твоей настоящей жизнью.