— Я понимаю…

— Если хочешь, поехали с нами. Будешь спать в своей комнате, как когда-то в детстве.

— Нет, мамуль, спасибо, — Глафира откинула одеяло и спустила с кровати ноги. — Мне здесь привычнее. А вы поезжайте.

Мама обняла дочку, цветы, шурша, прижались к Глашиной щеке.

— Ты звони, если что…

— Хорошо, мам.

— А папа уже внизу, машину заводит.

— Передавай ему привет, — чтобы мама услышала, Глаше пришлось повысить голос. Где-то в недрах коридора металлическая ложка для обуви звонко стукнулась о кафельный пол. — И скажи, что я очень люблю вас.

— И мы тебя, дочка, — мама выглянула уже в пальто. Улыбнулась, послала воздушный поцелуй и скрылась. Хлопнула входная дверь.

На Глашу навалилось всем своим неподъемным телом одиночество.

«Наверное, зря я с ними не поехала», — подумала она, надевая тапочки. Пошаркала в туалет как столетняя старуха. В коридоре чуть не наступила на букет, забытый мамой. Он лежал у порога, словно приблудившийся щенок, который с надеждой смотрит на хозяев: «Вдруг впустят?».

Глаше стало стыдно, ведь цветы не виноваты, что превратились в пустую формальность внимания директора к заболевшей сотруднице.

Она забрала букет с собой, положила на подушку и заботливо укрыла влажные стебли одеялом. Легла рядом и смотрела на цветы долго-долго. Пока не заснула.

* * *

— Паспорт с визой принесу ближе к вечеру. Прилет в Пекин утром в десять, через четыре часа из того же терминала самолет на Хайнань, — Петр Иванович раскладывал на столе копии электронных билетов.

— Она успеет? — Скворцов взглянул на настенный календарь, передвижная рамочка на котором напоминала — сегодня уже пятница!

— Не беспокойтесь, Леонид Сергеевич. В Пекине ее встретит Софья и будет рядом до самой посадки в самолет.

— Гуревичи уже там?

Глава охраны посмотрел на часы.

— Два час как.

— Спасибо. Отличная работа. Теперь бы сама Глафира Степановна не подвела. Что говорит врач?

— Так это… Глазунова уже на работе. Я видел ее, когда шел к вам.

Последние слова Петр Иванович произнес в пустоту. Скворцов выбежал за дверь, словно ему сообщили, что на заводе пожар.

В приемной глава охраны застал растерянную Викторию.

— Что? — коротко спросил он.

— Он забрал мои цветы, — секретарь показала на пустую вазу, где еще колыхалась вода. — Их Олежка из лаборатории подарил, а он забрал…

— Красивые были цветы или так себе? — зачем-то уточнил Петр Иванович.

Виктория покраснела.

— Красивые. Очень.

— Значит, еще кому-то влюбленному послужат. Ты-то о своем Олежке уже все поняла?

Вика смущенно улыбнулась.

— Он мне вчера предложение сделал. Вот.

Девушка протянула руку, на которой красовалось кольцо с небольшим камнем.

* * *

— Все! Женюсь! — Олежкина новость буквально взорвала лабораторию. В ней закипели не только моментально забытые образцы битума и кукурузного клея, но и весь коллектив химиков, плотным кольцом обступивший счастливчика. — Победа улыбнулась герою!

Сафронов гордо выпятил грудь, разрешая припасть к ней в дружеском объятии. Широко развернутые плечи с нетерпением ожидали поздравительных похлопываний.

— Орел! — резюмировал техник Вася и погладил мозолистой рукой Олежку по голове. С затаенной надеждой в голосе спросил: — И когда обмывать будем?

— Заявление подадим в субботу, плюс три месяца на подготовку: ноябрь, декабрь, январь, — «орел» начал загибать пальцы. С каждым отсчитанным месяцем краснокожий лик техника становился все скучнее и скучнее. — Значит, ко дню Святого Валентина я точно буду окольцован.

— И за полетом орла будет следить уже не Глафира Степановна, а Виктория, — закончила выступление новоявленного жениха Марина Станиславовна. — Глаша, я тебя поздравляю. Сбыла-таки с рук подопечного. Я думала, он до старости за твой подол держаться будет.

Глафира обняла Олега, послушала, как радостно бьется его сердце, даже немного всплакнула на щедро подставленной груди и уступила место другим поздравителям. Вытирать набежавшие слезы отошла к окну, поэтому была единственной, кто увидел Царя, несущегося в сторону проходной с великолепным букетом в руках.

Сердце Глаши оборвалось дважды.

Первый раз, когда осознала, что Скворцов никуда не уехал.

Второй, когда с тоской подумала, что не она та женщина, к которой он летит словно на крыльях.

Неожиданно Леонид Сергеевич свернул к лаборатории, и сердце Глафиры просто остановилось.

Распахнувшаяся настежь дверь потоком воздуха смела со столов лабораторные отчеты, погасила пламя в спиртовках и задрала подол кашляющей Магуты, показав всему отделу ее панталоны с начесом.

Улыбающийся Олежка, не выпуская из объятий очередного поздравителя, медленно обернулся к двери, отчего халат на его груди натянулся. Не выдержавшая напряжения пуговица сорвалась, тонко тренькнула о пробирку и в полной тишине оглушающе громко покатилась по загвазданному битумом полу.

— Асоль! Это за тобой! — одними губами произнес Олежка, настолько встреча двух людей напомнила ему сцену из фильма. Не хватало еще, чтобы взволнованная Глаша помахала своему не менее взволнованному Грею платочком.

Скворцов, нетерпеливым взором найдя среди дюжины синих халатов Глашу, шагнул к ней и, чуть помедлив, порывисто обнял.

Сафронов сразу узнал свой букет, который еще утром преподнес Виктории, но видя, какие эмоции полыхают на лице школьной подруги, поклялся, что скорее зашьет себе рот, чем признается, что Царь спер его цветы.

— Глафира Степановна! — выдохнул Скворцов в ее ухо. — Вы здесь!

Глаша не ответила. Она просто не могла. Тысячи фраз пчелиным роем носились в ее голове, мешая озвучить хотя бы одну из них. Все начинались с неверия, что Глафира Глазунова — та самая женщина, к которой летел Скворцов, а закончились уверенностью, что она готова расстаться с жизнью лишь бы состояние абсолютного счастья не растаяло туманной дымкой.

Через долгие пять минут Царь очнулся.

Поднял голову и огляделся, не понимая, что здесь делают все эти люди. Вернулся к широко распахнутым глазам Глафиры, вдохнул-выдохнул и сдавленным голосом, не позволяющим говорить громко, произнес:

— Товарищи! Разрешите поздравить работника нашей лаборатории Глафиру Степановну Глазунову с профессионально выполненной задачей. За отстаивание чести предприятия в деле Хакимова дирекция премирует ее поездкой на остров Хайнань.

Скворцов в подтверждение своих слов неловко подвигал рукой, в которой были скомканы листы с распечаткой электронных билетов.

Все дружно захлопали, хотя продолжали пребывать в недоумении. С каких это пор директор предприятия произносит пламенную речь, не выпуская отличника производства из своих объятий?

— Так! Всем по местам! — скомандовала Магута, и загородила своей пышной прической самое интересное — директор медленно склонялся к губам Глафиры Степановны. Химики нехотя разошлись.

— Хайнань это где? — шепотом спросил Вася. — Вьетнам, что ли?

— Чуть-чуть правее, — подсказал Сафронов.

А Скворцов не мог остановиться. Стоило ему посмотреть на Глашины губы, как неведомая сила подтолкнула к тому, о чем он мечтал с августа месяца. Если бы не Марина Станиславовна, вовремя напомнившая о существования других людей на земле, неизвестно, чем бы закончился этот сумасшедший поцелуй.

Скворцов как внезапно появился, так и внезапно скрылся. Глафира осталась стоять на том же месте, где недавно утирала слезы по Сафронову, и лишь букет и помятые билеты в ее руках служили доказательством, что все произошедшее с ней не сон.

Она смотрела вслед удаляющемуся Леониду, чьи полы расстегнутого пальто раздувал осенний ветер.

«Мои алые паруса», — заводская Асоль глупо улыбалась.

— Глашка, ты знаешь, что такое куни? — голос Сафронова стер с лица подруги улыбку. Ловко увернувшись от собственного букета, который вскользь хлестнул по спине, а не по физиономии, Олежка театрально свел брови к переносице. — Я всегда знал, что ты развратная девчонка. Жаль, что на собственном опыте проверить не смогу. Отныне я занят-с. Упустила ты свое счастье, Глафира Степановна.

Глаша снова замахнулась. Сафронов сделал шаг в сторону и спрятался за склабящимся Василием.

— А я совершенно свободен, — техник с готовностью раскрыл объятия. — И являюсь супер-мастером по куни.

— Идиоты, — Глафира резко развернулась, достала из шкафа с лабораторными склянками дежурную вазу для цветов и пошла к раковине.

Сафронов, продолжая, словно щит, удерживать перед собой техника, двинулся следом.

— Я хотел тебя просветить, а ты обзываешься, — обиделся Олежка, стараясь перекричать шум воды. — Теперь я знаю, что случится с тем китайцем, который скажет тебе «куня». А это всего лишь на их тарабарском языке означает «девушка». Вась, прикинь, как гордый представитель желтый расы удивится, когда он к ней с лаской, а она его по морде?

— Гы!

— Курва…

— Сафронов, я тебя убью, — Глаша оторвала взгляд от цветов, которые задумчиво поправляла в вазе.

— Вот опять ты со своими угрозами! А курва — простое китайское слово, которое означает «лукавый, лицемерный». Ну, а сейчас, Глазунова, я открою тебе великую истину, которая поможет выжить на чужбине. Ты, наверное, не раз слышала, как наш Василий, — тут Сафронов похлопал техника по плечу, — говорит: «Пойдем, братан, почифаним»?

— Ага! — подтвердил Вася.

— Так вот «чифань» — в прямом смысле «кушать». Стоит тебе произнести «чифань», и любой китаец поймет, что ты хочешь есть. Скажи мне спасибо, Глашка, иначе так и пропала бы среди миллиарда аборигенов.