Магарыч сидел за столом и давился минеральной водой. Пес расположился на стуле напротив и внимательно следил за действиями мужчины, наклоняя голову то к одному плечу, то к другому, сканируя одновременно с этим пути возможного побега. Стоило поднадзорному развернуться к шкафчику с припрятанными запасами, Уругвай предупреждающе поднимал бровь. Скалить зубы не приходилось, Магарыч вновь хватался за стакан с боржоми.

— Привет! — Скворцов ввалился в коморку папы Карло и с одного взгляда оценил обстановку.

— Родненький! Тебя сам бог послал! Отлить бы, а эта зверюга загрызть грозится!

— Ступай, — кивнул Леонид, запуская ладонь под собачий ошейник. Пес завилял обрубком хоста и с улыбкой (та явно различалась в приоткрытой пасти с вывалившимся от счастья языком) обернулся на хозяина. Магарыч бочком-бочком выбежал на улицу, где домик с деревянным сердечком, вырезанным собственными плотницкими руками, принял в свое тесное нутро.

Через пару минут замученный боржоми вывалился назад с еще более недовольным лицом.

Леонид приветливо ему улыбнулся. Он точно знал, отчего Савелий Макарович хмурится.

— Ничего от тебя, Полкаша, не спрятать. Небось, и тумбочку мою прошерстил?

— И под кровать заглянул, — Леонид кивнул на три пустые бутылки, стоящие на столе. Магарыч потянул носом и понял, что труд одного рабочего дня благополучно слит в кусты. — Спокойной ночи, Савелий Макарович. И да! Если отправитесь искать свою заначку под мостиком у ручья или за баком на летней кухне, то сильно не расстраивайтесь. Я там пару бутылочек боржоми оставил. Пейте на здоровье.

— Злыдень, злыдень ты, Полкаша! — топал ногами сухонький и низкорослый плотник, пока Скворцов, насвистывая, шел по тропинке, ведущей к реке. Собака скакала рядом, преданно заглядывая хозяину в глаза.

К прозвищу Полкаша Леонид привык с детства. Он и его деревенский друг Артем, приезжающий к бабке с дедкой на каникулы, как-то напросились поиграть со старшими пацанами в пограничников. Деревянного оружия им никто не доверил, на посту стоять оказалось делом скучным, а вот роль служебных собак, хоть и была на первый взгляд унизительной, позволила отличиться и почувствовать себя героями: Мухтар и Полкан задержали вражеского лазутчика.

Им оказался тот самый Магарыч, перелезающий через забор в попытке спрятаться от жены, бегущей за ним со скалкой в руке. Команду «Держи его!» служебные псы выполнили молниеносно, за что и были вознаграждены тазиком ватрушек и бидоном компота. Вся пограничная застава гуляла до позднего вечера. Ватрушки забылись через месяц, а клички приросли намертво. Мухтар пошел по избранному в детстве пути и теперь нес службу где-то на северной границе, а Полкан со знанием дела руководил полком заводчан, парочка из которых сейчас сидела у старой мельницы плечом к плечу.

«Непорядок», — коротко, по-военному подумал Леонид, заметив, что рука Дриза скользит по перилам, чтобы по собственнически обнять плечи «химички». Он сразу узнал своих подчиненных: чубчик помощника серебрился под лунным светом, а конский хвост Глафиры как никогда хотелось накрутить на руку. Присев на корточки, Скворцов что-то быстро зашептал на ухо псу. Уругваю отводилась важная миссия по стабилизации обстановки в шатком мире.

* * *

В семье Марка с самого момента знакомства будущих родителей с переменным успехом шла Третья мировая война, в которой интеллигентный немец явно проигрывал еврейке из древнего рода негоциантов. Все бы хорошо, пусть бы себе воевали, разжигая остывающие чувства и разгоняя по венам кровь, но фронт проходил через щуплое тело их сына.

Как всякая приграничная зона несет признаки двух стран, так и Марк Дриз сочетал в себе внешность истинного арийца и мозги народа, пережившего Всемирный Потоп и прочие библейские катаклизмы. Голубые глаза, блондинистый чуб, четко очерченные скулы и прижатые к голове уши — это досталось от инженера Альберта Дриза, а вот тонкая кость, прозрачная кожа, ум и желание победить в любой ситуации — от домохозяйки Цецилии Давидовны.

Противостояние между непримиримыми сторонами чувствовалось во всем. Они рвали сына надвое, поселяя в нем кошмарную мысль «Лучше бы я был сиротой». Если отец пытался закалить хилого с детства мальчишку и засовывал под ледяной душ, то бой с веником в руке неизменно выигрывала мама, после чего уносила синего Марка на руках и начинала пичкать лекарствами, чтобы жертва геноцида смогла пойти в школу, и таки набраться мудрости. Если отец собирался показать сыну горы, чтобы тот почувствовал дух свободы, то жена выпускала дитя из дома только при условии, что Альберт возьмет с собой все, что она посчитает нужным. В итоге пики оставались непокоренными, так как тяжелый рюкзак не позволял подняться выше двадцати метров над уровнем моря. Циля умудрялась вместе с любимыми мужчинами отправить в поход трехлитровый термос с какао, кастрюльку с рыбой, приготовленной на пару, пуховое одеяло, сменную обувь и три пары теплых кальсон, чтобы мальчик мог иметь наследников после безумной папиной авантюры.

Даже гантели, принесенные отцом, надеющимся, что они все-таки помогут стать сыну хотя бы тенью знаменитого Арнольда, пригодились лишь для того, чтобы стать грузом при засолке капусты.

Марк долго не мог понять, почему слабая женщина на раз уделывала пусть жилистого, но сильного мужчину, пока не вычитал — все дело в мамином имени. Интернет предлагал разные трактовки, но одно определение явно было списано с его родительницы, потому как в нем указывалось, что имя Циля означает потребность доминировать. Всегда и везде, и вне зависимости от того, насколько оправдано такое стремление в конкретных обстоятельствах. «Конфликт с тем, кто заведомо сильнее, Цецилию не пугает, а скорее наоборот — раззадоривает» — это уже точно про нее.

Задору Циле хватало, как и стойкости — Альберту, поэтому, как только Марк окончил школу, перебрался на вольные хлеба. Он не выучился на стоматолога, как мечтала мама, не пошел на мехфак, как советовал папа. Дриз получил диплом экономиста и усердно работал, собираясь достичь высот в бизнесе, чтобы жить так, как хочется ему, а не родителям. Ну и заодно делать то, чего не удавалось в прыщавой несовершеннолетней жизни — покорять самых красивых девчонок на свете. Усердное самосовершенствование, бездна обаяния и хорошо подвешенный язык превратили еврейского (да, как бы папа не сопротивлялся, община таки признала Марка евреем) мальчика в интересного молодого мужчину.

Дриз себя сделал и с удовольствием пожинал плоды — получал неплохие деньги, став правой рукой директора компании «Стройдом», позволял родителям вмешиваться в свою жизнь лишь дважды в году (как подарок на их дни рождения), и легко укладывал в постель самых красивых женщин, порой даже замужних. Доставшиеся по наследству энергия мамы и стойкость отца сделали из Марка великолепного любовника.

И лишь однажды в его налаженной жизни вышла осечка: лучшая на заводе девчонка не влюбилась в него с первого взгляда.

Он заметил Глашу в день собеседования. После Скворцовской аварии Марк практически исполнял роль директора и сам занимался отбором значимых сотрудников.

Глазунова пришла раньше времени и тихо сидела в приемной. Острые коленки, узкие щиколотки, аккуратные стопы, упакованные в лакированные туфли на шпильке — именно на них обратил внимание Дриз. Женские ноги — его слабость. Это потом он оценил и круглые бедра, и тонкую талию, и высокую грудь. А после, стоило кандидатуре на пост замзавлаба заговорить, уже не мог оторвать взгляда от ее губ. Таких чувственных, едва подкрашенных. Ему хотелось провести подушечкой пальца по их контуру, чтобы ощутить природную мягкость, потом прижаться губами, пройтись языком…

Марк знал, что это будет невероятно чувственно, на грани оргазма, и шаг за шагом шел к намеченной цели. Он дважды убирал с ее губ след от пены и лишь однажды нежно поцеловал и до сих пор помнил свои ощущения. А теперь желал большего. Гораздо большего. И не мог простить боссу, что тот за раз и в пьяном угаре сделал все то, о чем Марк мечтал целых восемь месяцев. Смял Глашины губы, попробовал их на вкус и… забыл. Он, Дриз, никогда не забыл бы.

Марк наблюдал за Глазуновой и томился в ожидании. Запах ее духов кружил голову, близость тела возбуждала, смех проходился по нервам упругой волной.

Если бы не Скворцов, день рождения Глафиры мог закончиться совсем по-другому. Она сдалась бы Марку и провела с ним ночь. А уж он никогда бы Глашку не отпустил. Женщины из его постели добровольно не уходили.

Но Леонид опять все испортил.

Как испортил когда-то отношения с Ольгой, влез, соблазнив падкую на деньги модельку. Конечно, та выбрала директора, а не его помощника, который первым подкатил к ней на выставке и уже вечером отгулял в ресторане, а потом и в гостиничном номере.

Теперь Ольга звонит, просит помощи, уверяет, что добьется своего, а он и рад. Пусть отвлекает Скворцова, пусть дурит ему голову, злит, что-то вынюхивает, лишь бы босс не разглядел новую пассию Марка и не отобрал, даже не подозревая о присутствии в ее жизни иного мужчины.

Ту испорченную Скворцовым ночь Марк провел в объятиях заводской медсестры, которую привез домой. Они занялись сексом чуть ли не у порога — до такой степени Дриза жгли обида и желание. Он закрывал глаза и представлял, что не другая lady in red лежит под ним, а Глаша. Ее грудь подставляется под мужскую ладонь, ее дыхание смешивается с его, и она кричит в ночи, доведенная ласками до исступления.

Но Скворцов и здесь запорол. Позвонил, заставил сдерживать дыхание, зажимать рот медсестре, чтобы та не выдала своего присутствия.

— Да, босс. Откуда мне знать, почему у вас расстегнута ширинка? Может, отлить ходили?

А когда полупьяный Леонид положил трубку, Марк трахал, трахал и трахал, заставляя ту, что вчера тоже была в красном, кричать и стонать под его неудержимым напором.