Пришло осознание: «Да она совсем молодая!».

Первый интерес к ней проявился лишь тогда, когда Глазунова вдруг горячо запротестовала, приводя веские аргументы против обвинений в адрес поставщика металла, и гнетущий страх, кричащий: «Все пропало, шеф!», схлынул.

«А мы еще поборемся», — понял Скворцов, когда убежденность зама завлаба заразила и его. Он сам хотел предложить поездку на объект, но и здесь заводская Катя Пушкарева проявила инициативу, которую тут же, опережая босса, перехватил Дриз. Скворцов хотел было остановить расторопного помощника, заменив его кандидатурой юриста, который принес бы больше пользы в скандальном деле, но неожиданно отвлекся на глаза Глафиры Степановны: чистые, ясные, светло-серые, не испорченные макияжем, которым так сильно грешат заводские дамы. Юрисконсульт, протягивая на подпись командировочные удостоверения, тут же проиллюстрировала тот самый «нашенский» боевой раскрас, взмахнув неестественно длинными ресницами, оттененными густой подводкой.

Слушая вполуха, о чем спорят Марк и начальник цеха, Скворцов вернулся к рассматриванию лица «химички». Высокий лоб, аккуратный нос, пухлые губы чуть большеватого рта привлекали какой-то детской чистотой линий. Леонид тут же вспомнил, что видел такой свою школьную подругу Таньку. «Только у генеральской принцессы были ямочки на щеках, а у этой на подбородке». И если бы не Дриз, загородивший путь, Скворцов подошел бы ближе и потрогал эту ямочку, чтобы потом поднять лицо женщины и заглянуть в ее хрустальные глаза.

Наваждение спало, когда Глазунова вновь надела очки. И снова ее взгляд стал рассеянным и растерянным. Двигаясь так неуверенно, словно бредет в тумане, Глафира Степановна направилась к выходу, на ходу натягивая рабочую куртку со светоотражающей полосой. «Наверное, и защитная каска где-то здесь», подумал Скворцов, глубоко в душе сожалея о том, что в жизни этой Кати Пушкаревой не нашелся мужчина, способный превратить гадкого утенка хотя бы в милую уточку.

* * *

— Ну что? Царь гневаться изволили? — Сафронов поджидал у дверей и, не заметив ответной улыбки на лице Глаши, взял за руку и повел к креслу, словно больную.

Олежка готовился кинуться на помощь Глафире, даже надел куртку и каску, увидев, как сильно общество БДСМ-щиков подействовало на кремень-мужика в лице начальника цеха: тот пробежал мимо, задавая себе темп речитативом из отборных ругательств.

Глотнув воды из стакана, поднесенного притихшим техником Василием, Глаша вытерла рот тыльной стороной ладони и «убила» собравшихся вокруг нее сотрудников одной фразой: «Дела наши фиговые».

Осушив под нетерпеливые взгляды стакан до последней капли, словно только что пробежала марафон, пояснила:

— Если не докажем, что четко проводим входной анализ сырья, лабораторию разгонят к чертовой матери. Наберут более умных и внимательных. Поставьте в известность Нехлюдова. Скажите, что прислали рекламацию на партию панелей, изготовленную из его металла. Завтра выезжаю на объект, желательно, чтобы Нехлюдовский технолог приехал туда же. Марине Станиславовне я позвоню сама. Олег, проверь переносную лабораторию. Сумку передашь помощнику директора, поедем на его машине.

— Мрак! — только и сказал Сафронов, вынимая из шкафа объемный пластиковый контейнер со множеством заполненных склянками делений, походным микроскопом и прочим мелким оборудованием, могущим помочь в полевых условиях.

Глафира вытащила шпильку, засунула руки в волосы, растрепала их, чувствуя, как собравшееся напряжение потихоньку уходит. Закрыла глаза, давая себе короткую передышку и возможность осмыслить все то, что видела. И не фотографии проржавевшего металла возмущали мысли Глазуновой, а пустой взгляд, с которым ее встретил директор.

«Оделась как чучело, вот и получила по заслугам», — упрекнула себя Глаша. Судя по ситуации, грозящейся обернуться катастрофой, пусть и не вселенского масштаба, но ощутимо бьющей по репутации «Стройдома», поведи себя Глафира как распутная красотка или забитая лабораторная мышь, результат был бы одним и тем же — увольнение за профнепригодность. Именно такие мысли пришли к ней в голову, когда Скворцов начал задавать свои вопросы.

«Это наша продукция?» — передразнила саму себя Глазунова, и презрительно фыркнула. Повела себя словно полоумная. Чертовы очки.

Никогда прежде она не заглядывала в глаза Леонида с такого близкого расстояния.

«А они у него карие, с редкими зелеными точечками. И ресницы длинные. Брови густые и аккуратные. По ним хочется провести пальцем, чтобы почувствовать плавность изгиба».

Глаша вздохнула. Если уж говорить о желании потрогать, провести пальцем, прикоснуться губами, то спокойно можно описывать любую деталь внешности Скворцова. И прямой нос, и хорошо очерченные губы, не узкие и не полные, но такие притягательные. И скулы с двухдневной ухоженной щетиной. И даже мочки ушей — небольшие, прижатые к голове. И вихры темных волос, уложенные с нарочитой небрежностью. И взгляд. Умный, оценивающий.

Именно с таким она встретилась, когда вспомнила, что в пылу обсуждения сняла очки. Засуетилась, нацепила дрожащими пальцами и поплыла в ирреальной картине резко увеличившегося мира.

Глафира наклонилась так низко, что задела лбом колени.

Еще полгода назад она впервые поняла, как ей хочется, чтобы именно этот мужчина находился рядом. Она заболела Скворцовым. Заболела так, как болеют фанаты звезд. Любить можно — потрогать нельзя.

Он редко появлялся на заводе, и Глашина душа замирала, когда машина директора проезжала мимо окна лаборатории. Тянула шею, словно гусыня из сказки «Карлик нос», лишь бы увидеть профиль не подозревающего об ее существовании Леонида Сергеевича.

Все надежды, что Скворцов заметит и как-то выделит ее из толпы белых и синих халатов, обрушились в один день. Он заглянул в микроскоп, но ее, сидящую тут же, лишь слегка откинувшуюся на спинку стула, чтобы не мешать, не увидел.

Глаша не знала, понял ли помощник директора, как она расстроилась, или его улыбка была одной из многих, которыми он одаривал женщин, но именно она положила начало их полу-флирту, полу-дружбе. «Классные духи». Всего лишь. Но для нее эти слова прозвучали как внезапная отмена смертельного приговора, как остановка поезда в двух сантиметрах от лица…

Она не невидимка. Она женщина.

Жаль, что разглядеть в ней эту женщину Скворцов способен, лишь залив глаза.

— Глаша, ты чего стонешь? Может опять водички принести? — техник присел на корточки и, сняв испачканные в битуме перчатки, осторожно погладил по растрепавшимся волосам.

— Спасибо, Васенька, все хорошо. Голова немного болит.

— Это все от нервов. БДСМ всегда оставляет след, если не на теле, то в душе, — вставил свои пять копеек «добрый» Олежка.

— Сафронов, прошу тебя, помолчи.

Глава 8. Тяжелый день

Проведя полночи в переживаниях, даже немножко всхлипнув, что, кстати, помогло уснуть, глас будильника Глаша встретила без энтузиазма. Поплелась в ванную. Едва разлепив глаза, осмотрела себя в зеркале. Похлопала губами, засунула в рот зубную щетку и энергично ею задвигала.

— Хватит играть роль Рыбы, — сказала она своему отражению. — Пора вернуть уверенную и задиристую lady in red. Ту, которая может взобраться на стол с грацией кошки, схватить босса за галстук, намотать его на руку… Не улыбайся, — стукнула она зеркальную себя по носу. — Я говорю о галстуке, а не о Скворцове. Этого господина просто так на руку не намотаешь. Но мы знаем тайное оружие, способное вскружить любую голову: красное платье, красные губы и бутылка водки. Жаль, что без последнего ингредиента оружие против босса может выстрелить холостыми.

Чашка кофе и бутерброд с сыром направили мысли в нужную сторону.

Заглянув в шкаф, погладила ладонью мягкий трикотаж красного платья и решительно перевесила в самый дальний угол.

— Сегодня не пригодишься, — сказала она платью. — Сегодня охмурять некого. И вы молчите, — Глаша обернулась к тумбочке, на которой стояла парочка «охмурителей» — флакон с духами и тюбик красной помады. Смахнула, чтобы не мозолили глаза, в ящик.

Натянула джинсы, тонкий свитер, собрала волосы в хвост, мазнула тушью по ресницам, сразу уловив «силу искусства» — взгляд стал выразительнее, чуть подправила коричневым карандашом брови. Гигиеническая помада завершила «походный» макияж.

Вгляделась в едва видные веснушки (летом они проступали ярче) и осталась довольна.

Когда выбежала из подъезда, машина Марка уже поджидала.

— Садись рядом, — буркнул он, стоило Глаше открыть заднюю дверь. — Я тебе не таксист. Развлекать будешь, чтобы не уснул.

* * *

— О, Леонид Сергеевич, дорогой! Какая честь! — Юлдаш Хакимов, как истинный сын своего народа, увидев входящего в кабинет Скворцова, кинулся навстречу гостю, протягивая руки для горячего приветствия. — Как дома? Как здоровье? Как мама?

Не отпуская ладони Леонида, Юлдаш-ака — лысоватый мужчина лет пятидесяти, одетый по-простому — в джинсы и клетчатую рубашку, пуговицы которой едва сдерживали «авторитет» (так называл свой большой живот любитель плова и шашлыка), подвел гостя к креслу и уважительно, но настойчиво усадил.

Мягкая кожа ласково приняла в свои объятия. Когда хозяин устроился с другой стороны невысокого, но массивного столика, дверь открылась, и в кабинет, устеленный от угла до угла дорогим самаркандским ковром, неслышно вплыла пэри: грация восточной женщины, бархатистая смуглая кожа, опущенные вниз глаза газели и смущенная улыбка, заставившая Леонида опомниться и отвести взгляд.

Поставив на стол чайник и пиалы, расписанные золотом, придвинув ближе к гостю орешки и халву, пэри такой же легкой походкой покинула помещение.