Что случилось — скажите мне, кто–нибудь

Только осень в окно мне расплачется

Уматурман «Проститься»

Он стал приходить по ночам, но больше не касался меня так, как прежде — осторожничал. Просто лежал рядом, гладил мою спину, перебирал рёбра и позвонки пальцами, вдыхал запах моих волос.

Он не говорил много, не называл своего имени, хотя я рассказала всю свою подноготную. Рассказала о своей семье — маме, которая растила меня одна; о муже, который предал и ушёл к другой; о своих мечтах и желаниях. Он улыбался, хмурился, иногда заливисто смеялся забавным историям из моей, в общем–то, ничем не примечательной молодости. С интересом наблюдал, как нанизываю бусины на нитку и леплю их из полимерной глины.

Я готовила нам ужины, каждый раз что–то новое и необычное: лазанью со шпинатом и соусом бешамель, гриль овощи и мраморную говядину, тайскую рисовую лапшу с креветками в сливочном соусе, ризотто с крабовым мясом и шампиньонами. Он всегда жадно ел, чуть ли не облизывал тарелку и улыбался. Помогал помыть посуду, благодарил за еду искренне и с нежностью — целуя в макушку и сжимая в объятиях.

Иногда мы пили кофе, и потом смотрели глупые французские комедии — мои любимые — до самого восхода.

А наутро я просыпалась одна, всегда разбуженная запахом свежезаваренного кофе и тостов.

Затем он пропал. Я не находила себе места, перестала готовить и судорожно ждала по ночам того момента, когда повернётся его ключ в замке. Днём стала уходить, сначала на пару часов, затем почти на всё время — надеялась, что придёт неожиданно.

Мобильный трезвонил без устали: звонила мама, Светка, бывший муж — я редко отвечала на их звонки. Одиночество снова навалилось суровой реальностью — холодное, жалкое, беспросветное и жестокое. Слёзы текли по щекам, когда засыпала и просыпалась одна; хотелось кричать от душевной боли, которая разрывала на части.

Мне не хватало его сильных, умелых рук; жадного рта и мягких губ, которые мгновенно краснели и опухали от жарких поцелуев. Не хватало синяков по всему телу — прежние пожелтели и почти исчезли с моей кожи. Не хватало его колючих волосков, и запаха. Запаха, пожалуй, не хватало больше всего.

Понимала, что влюбилась. Вот так — глупо, наивно, в совершенно незнакомого человека, но влюбилась. Потеряла себя, растворившись в воспоминаниях. Вздрагивала от жара, когда проходила мимо стены в прихожей, где он взял меня в первый раз; обливалась холодным потом, когда стояла, опершись ладонями о кухонную столешницу; жевала губы, смотря на комод в прихожей. Пыталась довести себя до оргазма в душе, под одеялом, но свои собственные руки предавали — пальцы не были такими шершавыми и грубыми, как у него.

Ждала, как побитая, брошенная собака, своего хозяина. И постепенно теряла веру — веру в то, что он снова придёт.

— Выглядишь совсем неважно, — осторожно сказала Светка за чашечкой кофе в кафе, куда вытащила меня в один из первых тёплых весенних дней, — Не приходил?

Я отрицательно покачала головой и спряталась за тёмными солнечными очками, делая вид, что ярко светит в глаза.

— Может, позвонишь ему? — она отпила из своей чашки и забросила в рот несколько шоколадных трюфелей.

— У меня нет его номера.

— Тебе не кажется это странным? Сколько вы встречаетесь — а ты ничего о нём не знаешь. Даже имени, — она бросила мне укоризненный взгляд, — Может, он женат.

— Он не женат, — резко ответила я, — У него никогда не было кольца, и следов тоже нет.

— Может, не носит вообще, и жена не против.

— Он не женат, Светлана, — грубо повторила я.

Светка вздрогнула, я редко была раздражительной. Наверное, в этом моя беда — всегда мягкая, податливая, вежливая. Наступили на ногу? Ничего страшного. Пропустить в очереди, в которой стояла битых пятнадцать минут? Идите, конечно, я ещё подожду. Дать взаймы, зная, что уже никогда не вернут? Естественно. Простить мужа–изменника, помочь ему в бизнесе почти забесплатно? Обязательно.

Наверное, пора меняться. Что–то сделать с собой, прикрутить другую голову. Мыслить иначе.

Я была такой — дочь матери–одиночки. Слишком хорошей, слишком правильной, слишком приторной. В школе больно кричали в спину: «Безотцовщина» — я приносила конфеты на накопленные деньги, чтобы задобрить одноклассников. Учителя смотрели косо — стирала шторы голыми руками, а потом лечила волдыри на коже от хозяйственного мыла. Мальчик посмеялся над слишком длинной юбкой — обрезала её так коротко, что не могла показывать указкой, стоя у доски — едва задиралась, открывала белые хлопковые трусики. Над ними, кстати, тоже посмеивались — в то время у многих уже были кружева.

Назвали серой мышкой из–за неприметного цвета волос — стала платиновой блондинкой. Сказали, что толстая — похудела на пять размеров. Поругали рисунки, мол, никогда тебе не быть дизайнером — руки–то из жопы растут — пошла на экспресс курс для начинающих художников и поступила на бесплатный факультет архитектуры и дизайна.

Жизнь не била, нет. Били люди. Били остро, безжалостно, и я приспосабливалась. Не била в ответ — подставляла щёку. Думала исправятся, одумаются. Не получилось…

Дожилась до того, что скучаю по какому–то психу, который приходит в мой дом без разрешения и трахает меня, как надувную куклу.

Светка что–то говорила, но я не слушала. Поняла, что меня в очередной раз используют — уши для её дерьма и проблем. Хочет очередного халявного ремонта: зарплату задерживают, а просто жизненно необходимо обновить кухню, не найдёшь мебельщиков подешевле? Для меня её «подешевле» значило провести несколько бессонных ночей, рисуя проект и купить материалы для фасадов за свой счёт, потому что крашеный глянец, который она хочет, «подешевле» не делают.

Да, надо что–то менять. Я решила сменить подругу.

— Мне пора, — сухо сказала я, поднимаясь из–за стола, — Насчёт кухни, обратись в любую фирму и тебе сделают ценовое предложение и проект.

— Ааа, — протянула она, хлопая зелёными глазами.

Даже цвет был не настоящим — линзы. Вся она была не настоящей. Именно она полгода знала об интрижке Славы — потом призналась и просила прощения. Я случайно увидела его у дверей женской клиники, куда он шёл вместе со своей молодой округлившейся пассией, прибежала к «подруге» в слезах, рыдать на плече. А она знала. Она всё знала, но молчала.

Я не стала прощаться, просто развернулась и ушла.

Дошла до дома быстро, несмотря на высокие металлические шпильки. Поднялась на этаж, открыла дверь и глубоко вздохнула. Резко вскинула голову — из спальни доносился свежий воздух. Окно закрывала.

Не разуваясь бросилась туда, и нашла его. Кинулась в горячие объятия, начала целовать в шею, подбородок, рыдая от счастья.

— Вернулся… — срывалось с губ, — Вернулся.

Он хрипло рассмеялся, подхватил на руки и смешливо поморщился — мои каблуки впились в его бёдра. Откинул растрёпанные пряди с лица и нахмурился.

— Ты ждала?

— Конечно ждала! Думала всё — ушёл насовсем, — противно пропищала, и спрятала раскрасневшееся от стыдливого признания лицо на плече.

— Глупая. Уезжал я. Дела, — коротко объяснился и поставил на пол, — Соскучился.

Не стала медлить — начала снимать одежду, гладить обнажённую грудь руками — как же сладко. Какой он большой, горячий. Мой.

Стянул тонкий плащ с плеч; задрал платье; хрипло выдохнул, увидев кружевную резинку телесных чулок; провёл по ней пальцами. Завёл руку за спину и потянул молнию, одежда упала к моим ногам. Присел на корточки — расстегнул ботильоны и осторожно снял их, поддерживая меня одной рукой.

Я сжала его короткие волосы на макушке, потянула голову назад — наклонилась, чтобы поцеловать. Рывком опрокинув меня на кровать, он устроился сверху, между моих ног. Посмотрел обжигающим взглядом, облизнул губы. Провёл языком по шее, я ахнула; спустился ниже и нашёл грудь, припал жадным ртом к соску. Извивалась, как змея под ним — так жарко было, плавилась, словно воск, под его руками.

Его шершавые пальцы отодвинули кремовые кружевные стринги, скользнули вглубь, погладили осторожно.

— Зажило? — спросил напряжённо, оторвавшись от моей груди.

— Да, — ответила, и повела бёдрами.

Приглашая. Подзывая. Прося.

Он отстранился, выпрямился и ловко спрыгнул на пол. Потянул резинку трусиков по ногам, отбросил их в сторону, следом за ними снял чулки. Развёл бёдра широко в стороны и наклонился, проводя языком по коже. Я приподнялась на локтях и замерла.

— Мне ещё ни разу не делали, — прохрипела, распахнув глаза.

— Я знаю, — ответил с улыбкой, спускаясь ниже.

Закружил языком по клитору — меня как током прошибло. Вдарило 220 вольт, стояла бы на ногах — точно рухнула бы навзничь. Застонала протяжно, а он продолжал лизать — ненасытно, рыча. Всосал комок нервов, как будто иголками проткнули — так остро. Закричала пронзительно, поняла, что ещё одно движение мягкого языка — и всё.

— Ох, — выдохнула, зажмурившись.

Он облизал влагалище, просунул язык внутрь и застонал, когда начала вздрагивать и сокращаться. Трахал меня нежно, мягко; крепко держа за бёдра руками. Не успела опомниться, навалился сверху — вошёл глубоко.

Его лицо было влажным, пахло мной, и я начала лизать его, как кошка. Мой вкус на его коже был лучше любого швейцарского шоколада. Вылизала дочиста, пока он вздрагивал, глубоко двигаясь во мне. Накрыл мои губы, вторгся языком в рот — кисло–горький, я и он.

Двигался, как обычно — жёстко. Глубоко. Я кричала в традициях лучших порнофильмов: «Ещё, сильнее, глубже, трахни меня». Орала, как будто рвут надвое — он накрыл лицо подушкой. Царапала грудь и руки ногтями, пока вонзался в меня и рычал над головой.

Убрал подушку, пропустил руки под спину и поднялся на колени. Ладони опустил на ягодицы, развёл их в стороны, и стал поднимать и опускать — прямиком на свой член. Глубоко, невыносимо глубоко. Я скулила ему в шею, слёзы текли по лицу от сладкой боли.