Селеста Брэдли - Срочно разыскивается герцог

Как странно. Это выглядело как почти его почерк на клочке бумаги, который высовывался из-под ножки стола. Или это была записка Колдера, которую он украл? Рейф наклонился, чтобы вытащить ее.

Моя дорогая мисс Милбери, я сожалею, что не в состоянии выполнить свое обещание, данное вам…

Что за черт? Рейф быстро подошел к грязному окну, где свет был ярче. Это не была записка Колдера – хотя сходство почерков было необыкновенным – и не что-то из того, что он сам когда-либо писал!

Я передумал жениться на вас…

Здесь была видна и часть другой строчки, а в верхней половине ясно обозначились завитушки.

Я не мог вынести того, чтобы сказать вашим – нет, вам – лично. Эта записка всего – нет, все – что вы по…

Все, что вы получите?

Рейф закрыл глаза, пытаясь вспомнить все, что он слышал из краткого спора по поводу письма.

«Не могу копировать…»

«Подписывался за меня…»

«Могу достаточно хорошо подделать…»

Подделка.

Рейф перевел взгляд с обрывка письма на газетный лист, на котором было нарисовано бледное лицо Фебы.

– О Боже.

Его похитители по какой-то невероятно странной причине и попытались заставить Фебу поверить в то, что он не захотел иметь с ней ничего общего после…

Его желудок сжался при мысли о той боли, которую она должна была ощутить – и особенно после того, что она уже перенесла в своей юности! Неудивительно, что она обратилась к Колдеру…

Свадьба!

Рейф быстро вернулся к столу и с безумной спешкой начал разглаживать морщины на газетном листе, его взгляд метался по тексту, отыскивая дату. Черт побери, где же эта проклятая дата?

Вот. Двенадцатое мая – о Боже, какое же сегодня число? Десятое? Одиннадцатое?

Рейф засунул оба обрывка бумаги в свой карман, затем выбежал из коттеджа, его сердце уже летело впереди него в Лондон.

Подожди меня. О Боже, Феба – пожалуйста, пожалуйста, подожди!

Рассвет утром в день ее свадьбы оказался удручающе ясным и красивым. Феба знала это, потому что наблюдала за тем, как встает солнце после длинной и бесплодной ночи вопросов.

Правильно ли она поступает? Не обрекает ли она себя на несчастье? Что, если она никогда не полюбит снова? Будет ли в ее жизни достаточно других занятий, которые будут стоить того, чтобы дышать, есть и продолжать жить?

Что касается жизни без Рейфа – ну что же, у нее есть воспоминания, хорошие воспоминания, о которых она не могла заставить себя сожалеть. Были и худшие вещи на свете, чем влюбиться в неправильного человека… конечно же, без предварительной подготовки Феба не смогла бы придумать ни одной такой вещи.

Возможно, за исключением собственного бессилия. Девушка приподняла подбородок и уставилась на зеленый сад Брук-Хауса. Ее никогда больше не купят или не продадут, никогда не украдут или не обменяют, никогда не заявят на нее права, чтобы потом отвергнуть.

С этого дня и впредь она сама будет решать свою судьбу.

Рейф устало тащился по дороге в Лондон. Конечно, он был не единственным, кто путешествовал в этом направлении, даже в этот ранний час, когда солнце только выглядывало из-за горизонта. Однако насколько он мог видеть, он был в одиночестве.

Даже если бы повозки и проезжали мимо, Рейф не был уверен в том, что кто-то пришел бы на помощь оборванному, грязному типу, хромающему вдоль дороги в пыльных сапогах. Рейф уже осознал, что он неузнаваем – хотя, учитывая его репутацию, если бы его и можно было узнать, то это не принесло бы ему большой пользы!

Такие мысли совсем не помогали ослабить раздражающую беспомощность, которая угрожала задушить его. Рейф не мог двигаться быстрее, чем двигался сейчас, потому что больше не мог заставить свои ноги бежать. Он несколько дней нормально не ел. Молодой человек с радостью попросил бы помощи, но не увидел ни деревни, ни фермы с тех пор, как небо стало светлее.

Только твердая воля и желание увидеть Фебу удерживали его в вертикальном положении.

Не делай этого, любовь моя.

Подожди меня.

После того, как Патриция помогла ей надеть платье и сделала прическу, Феба отправила горничную помочь Софи. Доброжелательная девушка была мягкой и чувствительной, но Фебе нужно было побыть наедине со всем отчаянием кошки, попавшей во двор, полный собак.

Конечно же, это означало, что викарий должен нанести ей визит.

Он замаячил в дверях в своих обычных темных одеждах и строго повязанном галстуке, как будто собирался на похороны, а не на свадьбу.

Хотя, с другой стороны, возможно, это она слишком разоделась для такого события. Взгляд Фебы вернулся обратно к солнечному саду.

– Однажды я почти убил человека.

Феба с изумлением обернулась.

– Он был моим соперником, одним из поклонников твоей матери. Я забил его почти до смерти всего лишь кулаками и яростью в своем сердце. – Викарий смотрел в окно ее комнаты, его отстраненное выражение лица и такой же тон голоса резко контрастировали с его словами.

Это было невозможно – это ложь – но все же викарий никогда, никогда не лгал. Замалчивал правду, это так, но никогда не лгал.

– Он выжил, но едва-едва. Не думаю, что он по-настоящему поправился, если даже жив и по сей день. – Викарий щелчком сбил пятнышко пыли с драпировки. – Я был бы очень рад заявить, что он заслужил это, что мой соперник совершил какое-то ужасное преступление, или даже предавался бесчестному поведению – но он не сделал ничего из этого. Он всего лишь насмехался над моей собачьей преданностью Одри… Может быть, это было даже добродушное поддразнивание, сейчас не могу вспомнить. Я набросился на него, повалил его на землю и снова и снова наносил противнику удары…

Феба увидела, как у викария задрожали пальцы вытянутой руки. Это был единственный признак эмоций.

– Конечно же, он был совершенно прав. Я был слишком сильно привязан к девушке, которую едва знал – и все это началось с нашей первой встречи. Я прикоснулся к ее руке и все мысли о других вылетели из моего сознания. Я был без ума от нее – и не в том смысле, в котором вы, молодежь, используете это слово. Я совершенно буквально влюбился без памяти. Я не знаю никаких других слов, чтобы выразить это чувство. Было так, словно я не мог дышать, когда ее не было в комнате – словно она была для меня самим воздухом.

Я знаю. О, милосердные небеса, я знаю.

– Тогда она отослала меня прочь. Я просил ее позволить мне остаться, умолял на коленях… Я пугал ее своей страстью, но все же она проявила твердость и настояла на том, чтобы я уехал и вернулся тогда и только тогда, когда научусь контролировать свое безумие.

Викарий отвернулся от окна и от воспоминаний, которые отражались в нем. Он глубоко вдохнул и разгладил отвороты своего сюртука. Его взгляд, как обычно серый и холодный, остановился на лице дочери.

– Я решил стать священником, – продолжил он так, как будто обсуждал что-то не слишком важное, например замену драпировок. – Я обратился к холодным камням аббатства, чтобы они вытянули жар из моей крови, и я отдал свою жизнь на служение человечеству в качестве искупления за совершенное насилие. Когда я закончил обучение, мне предоставили проживание в приходе в Торнхолде. Я послал Одри объявление о моем новом существовании, и она ответила короткой запиской с одним-единственным словом «да».

Феба сглотнула. Кто был этот человек перед ней? Она считала его холодным, лишенным сильных эмоций. Но все это время, он тоже маскировался?

– Папа, я…

Он поднял руку, чтобы остановить ее.

– Я говорю тебе это не просто так, а чтобы предостеречь тебя. В твоих жилах бежит горячая кровь. Я передал тебе свое проклятие. Я увидел это, когда тебе было пятнадцать лет, и испугался за тебя. Я винил во всем себя. А сейчас… – Викарий позволил себе выдохнуть и даже почти – но не совсем – улыбнуться. – Сейчас я знаю, что я носил в себе страх и вину без причины. Ты сильнее, чем я.

Феба ощутила, как ее глаза обожгло острой благодарностью за это крошечное одобрение – слезы, которые викарий не захочет увидеть. Она сморгнула их, пока ее отец продолжал.

– Конечно же, это может быть просто потому, что, будучи женщиной, ты не способна на такие глубокие чувства.

Феба беззвучно рассмеялась, не испытывая горечи. Викарий… это викарий. Колесо жизни продолжает вращаться, мир не меняется.

Девушка сделала шаг вперед и легко положила руку на его предплечье.

– Спасибо за то, что ты рассказал мне, – произнесла она, стараясь говорить ровным голосом. – Я приму твои слова близко к сердцу.

Очевидно, это было все, что викарий по-настоящему хотел услышать от нее. Он кивнул, чуть заметно ослабшее напряжение возле его губ было самым близким намеком на улыбку, которую, как она понимала, ей никогда не удастся увидеть.

– Понимаешь, ты сможешь жить в мире и спокойствии, – добавил ее отец небрежным тоном. – Я сам никогда не отклонялся от этого – кроме одного раза в гостинице в Биддлтоне.

Гостиница в Биддлтоне.

Феба заморгала. В тот день викарий был в ярости, но его ярость выражалась только в более отрывистом, чем обычно тоне, и в том, с какой силой, до побелевших суставов, он схватил ее за руку…

Его рука, обхватившая ее локоть, суставы пальцев были ободранными и кровоточащими…

Побег Терренса, без шляпы, в распахнутом жакете, ни разу не оглянувшегося на окно, у которого она стояла, наблюдая за тем, как он оставляет ее позади…

– Мне потребовался почти час, чтобы снова начать контролировать себя в тот день, – проговорил викарий.