Иван на замечания «мелкого» внимания не обратил:

– По просьбе Насти я сделал и хочу показать вам некоторые снимки.

– Не надо ничего показывать – всполошилась Лена.

– Почему? – удивился Володя. – Какие снимки?

– Показывай, показывай, – кивнула Настя, – папа сильный, он выдержит.

Лена собрала посуду, чтобы уйти на кухню.

Она не хотела видеть, как изменится лицо мужа и друзей, когда они увидят Настю, позирующую полуобнаженной. Но потом передумала и осталась: вдруг понадобится стать на защиту дочери от гнева разъяренного отца.

Иван достал первый снимок из конверта:

– Семейство Ивановых около своего дома и в полном составе: отец, мать и два их сына.

Порядочные мерзавцы. Я отпрысков имею в виду. Побираются в метро – вот видите, на этом снимке. На груди таблички: мы, мол, немые, мама в больнице, папа в тюрьме, бабушка вчера умерла, хоронить нет денег.

– Я пять ошибок насчитала, – вставила Настя, – орфографических и пунктуационных.

– Неплохо, – одобрил Родион работу «фоторепортера».

– Есть настроение и любопытный ракурс, – поддержала Алла.

Володя не слушал их объяснений, он смотрел на фотографии. Та самая Иванова, и клипсы те же, застыли в полете, как маленькие ядра.

Рядом с ней толстяк под стать. Он точно не из списка изобретателей. Этого Иванова Володя никогда не видел.

– Дети, – растерянно проговорила Лена, – чем вы занимались? Что это такое?

– Дети, продолжайте! – велела Алла.

Инициативу захватила Настя.

– Следующая группа фотографий, – говорила она, явно наслаждаясь моментом, – должна внести в отношения моих родителей ясность и умиротворение. Демонстрирую:

Иванов и наша соседка тетя Лена с пятого этажа, любовники, входят в подъезд. Они же, выходят из подъезда.

– Мы ждали меньше часа, – сообщил Ваня.

– Век скоростей! – хмыкнул Гена. Заработал строгий взгляд жены и, кашлянув, подобострастно заявил:

– Таких надо выводить на чистую воду!

– Частный сыск, – со знанием дела сказала Мила, – начинает у нас развиваться, лицензируются фирмы. Но не особо процветают, так как в основном занимаются поиском оснований для разводов.

– То ли еще будет! – оптимистично брякнул Гена и скис под недовольным оком жены.

– Не перебивайте, – попросила Настя и продолжила выкладывать на стол фотографии. – Петька, отгреби посуду. Это – гвоздь программы. Целуются. В нашей арке. Они думали, что их никто не видит, а мы с Ванъкой за мусорными баками сидели.

– Классный снимок, – похвастался Иван. – Смотрите: ей, чтобы до его губ дотянуться, его же живот и мешает. А? Как стоят! Прямо буква "Л", между ногами расстояние точно больше метра. Здорово получилось. Я на конкурс пошлю.

– А сколько, интересно, за эти фотки дядя Валера, муж тети Лены, даст? – задумчиво произнес Петя.

Его вопрос вывел родителей из растерянности, они снова хором воскликнули:

– Петька!

– По шее он тебе даст, – сказал Володя.

– Как минимум, – тихо сказал Гена. – В этой семье не портрет Пушкина должен висеть на стене, а Павлика Морозова.

– Как на конкурс, так можно, – надулся Петя, – а как правду, ну за маленькую там плату, сразу «набью, набью». А кто с уроков сбегал, чтобы караулить?

– Кто? – строго спросила Лена.

– Никто, – ответила Настя и ткнула брата кулаком в спину. – Ой, посмотрите на этих Ивановых, – она взяла один из снимков, – в этом семействе есть нечто гоголевское. Он – вылитый Собакевич, а она – настоящая Бобелина.

– Точнее, Боболина, – поправил ее Родион. – Кстати, в жизни Боболина не была столь мощного телосложения, как ее изображали на русских лубках. И Гоголь тоже ошибался.

– Кто такая Боболина? – спросила Мила.

Никто, кроме Насти и Родиона, не знал.

– Господи, ну кто сейчас читает Гоголя? – презрительно пожала плечами Алла.

– Героиня войны за независимость в Греции, – пояснила Настя. – Купчиха, вдова, все имущество отдала повстанцам, а сама стала капитаном военного фрегата и сражалась против турок. В кабинете Собакевича висел ее портрет, и одна ее нога, как пишет Николай Васильевич, «казалась больше всего туловища тех щеголей, которые наполняют нынешние гостиные», – процитировала Настя наизусть.

«Литературу она сдаст, – подумала Лена. – Но что делать с химией?»

– Подожди, Ванечка! – остановила Лена мальчика, который собрался уходить. – Я тебя конфетками угощу. – Достала из серванта и открыла коробку ассорти, еще Канарейкиным даренную.

– Если отвлечься от Гоголя Николая Васильевича, – признался Родион, – то я ничего не понимаю.

– Аналогично! – поддакнули Мила и Гена.

– Все так просто! – бросилась на защиту Соболевых Алла, которая была в курсе дела. – Еще Фрейд говорил…

Что говорил Фрейд, узнать не удалось, потому что раздался звонок в дверь.

Лена вдруг подумала, что это пришла Иванова – та, что на фотографиях, которые лежат на столе. Ужас! То есть очень хорошо, сейчас бедной монументальной женщине все объяснят. Володя и объяснит.

Перед Володей стояла не Иванова, а бледный, взволнованный мужчина лет пятидесяти, с ухоженной, точно циркулем очерченной, бородкой-эспаньолкой. На свободной от растительности части лица разливалась бледность свежевыстиранной и подсиненной простыни.

– Я могу видеть Елену Викторовну?

– Кто вы такой? – довольно грубо спросил Володя, у которого были основания опасаться непрошеных гостей.

– По личному, очень личному делу.

– Кто вы такой? – еще строже спросил Володя.

– – Моя фамилия Канарейкин.

– Петр Сергеевич? – изумилась Лена, не выдержавшая ожидания и прибежавшая на помощь мужу.

– Елена Викторовна! – простонал Канарейкин в ответ.

Он вытянул руки вперед и, отстраняя Володю, рванулся к Лене с такой силой, словно она собиралась убежать от него.

Лена попятилась в комнату.

– Мне надо с вами поговорить! – заклинал Канарейкин. – Здравствуйте, господа!

Он увидел, что попал на торжество, люди сидят за праздничным столом, смутился, но продолжал свое:

– Умоляю! Пожалуйста, наедине, пять минут!

– Зачем? – растерялась Лена. – Почему наедине? Мне нечего скрывать от семьи и друзей.

Канарейкин продолжал упрашивать ее удалиться для приватного разговора.

– Никуда она не пойдет! – отрезал Володя. – И вы сюда напрасно явились.

– Елена Викторовна, миленькая, все рушится! Поруганное имя, позор, тюрьма, – бессвязно лепетал Канарейкин.

– Петр Сергеевич, успокойтесь, – говорила она.

– Как же успокоиться? Ведь следствие, следствие идет!

– Это по делу Ивановой-Боболины? – тихо спросила Алла Настю, но все услышали.

Петя, которого весь вечер шпыняли, пожелал реабилитироваться.

– Это по другому делу, – сказал он. – Дядя Канарейкин изобретения своровывал.

– Воровал, – автоматически поправил его Родион.

– Все очень просто, – сказал Гена жене. – Соболевы организовали дома филиал прокуратуры.

Миле эта информация решительно не понравилась. Она впервые посмотрела на Гену не покровительственно, а испуганно.

– Не боись! – обнял ее Гена за плечо. – Ты со мной.

– Все знают! – Канарейкин уставился на Петю. – Дети знают. Мое доброе имя, честь! У меня скоро внук должен родиться. – Канарейкин чуть не плакал. – Как он на меня посмотрит? Это была не моя идея!

– Не ваша, – подтвердил Володя, – а двух десятков других людей.

– Вы меня не поняли. – Глаза Канарейкина бегали с одного лица на другое в поисках сочувствия. – Зоя Михайловна, она предложила. Я исполнитель, но ее участие теперь практически недоказуемо. Она давала мне только те отказные материалы, которые шли через Елену Викторовну. То, что потом я приносил Зое Михайловне, получается, она видела в первый раз.

– В моих бумагах рылась! – сообщила Лена ничего не понимающим гостям.

– Давайте по порядку, – предложила Мила. – Кто истец и кто ответчик?

Но Лена почему-то вначале представила Канарейкину своих друзей:

– Родион, писатель. Его жена Алла, редактор. Геннадий, инженер, его жена Людмила, юрист-нотариус. Мой муж Владимир, кандидат технических наук. А также – Петя, Настя и Ваня.

– Петр Сергеевич, – вступил Володя и представил Канарейкина, – выдающийся изобретаюль. Можно сказать, чемпион по количеству патентов. Но есть одна закавыка. Очень многие его патенты вульгарно сворованы, как Петька сказал (Петька гордо распрямился на стуле), у менее удачливых заявщиков.

– Вы сядьте. – Лена предложила Канарейкину стул. – Но подарки свои заберите.

Она взяла открытую коробку ассорти и протянула Канарейкину. Ваня вытащил изо рта надкушенную конфету и вложил ее в ячейку.

Канарейкин непонимающе смотрел на коробку, которую держал в руках.

– Какие подарки? Господи, да я вам... квартиру, дачу мою возьмите!

Все растерялись от этого возмутительного предложения. Все, кроме Пети.

– Берем! – сказал он.

И получил очередную оплеуху от сестры, а родители в очередной раз вскричали:

– Петька!

– Молодое поколение выбирает, – заметил Родион.

– Вы поймите! – быстро заговорил Канарейкин. – Я кабинетный человек… Изобретательство – дело тихое и для избранных. Эдисон! – вдруг сморщился и брезгливо скривился он. – Ну что он придумал? Лампочку накаливания? Да наш Яблочков к тому времени уже несколько лет бился, чтобы в России производство этих лампочек наладить. Эдисон был гениальным организатором и монополистом, на него трудился огромный штат талантливых изобретателей!

– Об Эдисоне поговорим в следующий раз, – прервал Володя. – Петр Сергеевич! Вы, не побоюсь комплиментов, очень способный инженер. Зачем вам эта уголовщина?

– Не все так просто! – воскликнул Канарейкин. – Мои патенты в основном мне не принадлежат.

– Вы их переуступали, продавали лицензии, длительные и временные? – быстро спрашивала Лена.