Доктор Грин поправил очки и спросил:

– Вы говорите, у него проблемы с памятью?

– Поначалу он меня не узнал, – пояснила я. – И я не уверена, что он меня вспомнил, но… – я подняла рукав свитера и показала свою татуировку, – он помнит вот это, потому что у него точно такая же.

– Любопытно, – протянул врач. – Toujours?

– «Всегда» по-французски.

Он кивнул:

– Что ж, полагаю, необходимо сделать МРТ. Мы сможем увидеть, что происходит, и выявим возможные повреждения или следы травмы.

– Если вы что-то обнаружите, возможно ли будет лечить его?

– Травмы головного мозга с трудом поддаются лечению. Но мы проконсультируем его у невролога.

– Огромное вам спасибо, – поблагодарила я.

Доктор Грин улыбнулся:

– Мы сделаем все, что сможем.

Не успела я вернуться к Кэйду, как занавеска смотровой отлетела в сторону, и появилась маленькая девочка, лет девяти.

– Мамочка, – прощебетала она, размахивая пакетиком с конфетами, – мы нашли твои любимые шоколадки!

Она была такая сияющая и милая. Пока она бежала к нам, ее конский хвост прыгал по розовому свитеру. Я посмотрела на Кэйда, потом снова на малышку, и мое сердце сжалось.

– Ой, – спохватилась девочка, поднимая на нас глаза. – Простите. – Она хихикнула. – Кажется, я ошиблась. – Она указала себе за спину. – Моей мамочке только что сделали операцию.

Я улыбнулась.

– Все в порядке, дорогая. Твоей мамочке повезло, что у нее такая красивая дочка.

Девочка направилась к выходу и скрылась в коридоре. Никто не заметил, как я смахнула слезу.


Часом позже, когда Кэйду промыли и обработали раны, медсестра повезла его на обследование. Я осталась в смотровой и воспользовалась моментом, чтобы проверить телефон. Я пропустила два звонка и одно сообщение от Райана.

– Прости, – напечатала я. – Суматошный день. Ты в порядке?

– Привет, – ответил он. – Думаю о тебе. Я вернусь ранним поездом. Встретимся дома в шесть?

Я посмотрела на часы на стене. Было уже четыре, к шести мне домой никак не успеть.

– Извини, но придется задержаться на работе, – напечатала я, и от этой фразы мне стало не по себе.

– О’кей, – ответил Райан. – Значит, увидимся позже?

– Да, – написала я. – Я могу задержаться. Не жди меня.

– Хорошо, – напечатал он.

Опуская телефон в сумку, я почувствовала, как желудок завязался в узел, и снова рухнула на стул. Воздух был стерильным, но тошнотворным, напоминая ужасное сочетание запахов антисептика и подкладного судна.

Прошло несколько часов, прежде чем доктор Грин вернулся. Его сопровождала женщина за пятьдесят в белом лабораторном халате. В ее лице и седых волосах до подбородка было что-то, напомнившее мне о миссис Рэмси, преподавательнице английского в старших классах, которую я всегда любила.

– Это доктор Брэнсон, – представил коллегу доктор Грин. – Она возглавляет отделение неврологии в Харборвью.

Я кивнула:

– Приятно познакомиться. Я Кайли Крэйн, старинный друг Кэйда Макаллистера.

– Я поняла, что мистер Макаллистер живет на улице, – сказала она. – Я попыталась с ним поговорить, но ответа не получила. В этом случае, учитывая тот факт, что у нас нет никаких сведений ни о его семье, ни о его адвокате, я буду считать вас его ближайшей родственницей.

– Разумеется. Я сделаю все, чтобы ему помочь.

– Мисс Крэйн, – продолжала врач, открывая ноутбук, который она держала в руках, и выводя на экран снимки, – у вашего друга определенно сломаны несколько ребер. Хотя селезенка явно увеличена, как вы видите, – она указала на один из снимков, – это не представляет непосредственной опасности. Я предполагаю, что ее состояние нормализуется без нашего вмешательства.

Доктор Брэнсон кликнула на другую иконку, и на экране появился новый снимок.

– А вот это снимок мозга вашего друга, – продолжала она. – На первый взгляд все кажется нормальным. – Невролог увеличила изображение, и я завороженно уставилась на него. – Но если приглядеться, мы можем увидеть, что некоторые участки ярче, что указывает на отек головного мозга. Это может быть последствие недавней травмы. Я рассмотрела все снимки, но все-таки не уверена в этом.

Я посмотрела ей в глаза.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду следующее. Это может быть доказательством того, что некоторое время назад у вашего друга была черепно-мозговая травма. Доктор Грин сказал мне, что когда-то он владел компанией, жил полной жизнью. Это так?

Я кивнула.

– Да, это так. Раньше он таким не был. Я предполагаю, что с ним что-то произошло.

– Я тоже так считаю, – сказала доктор Брэнсон.

Мои глаза сузились:

– Что это могло быть?

– Падение, автокатастрофа, что угодно, – ответила врач, – вариантов множество. Судя по всему, после этой травмы ваш друг так и не оправился. У меня было мало времени для осмотра, но мой предварительный диагноз – ТПМ.

– ТПМ?

– Травматическое повреждение мозга, – пояснила доктор Брэнсон. – У него явные нарушения когнитивной функции, амнезия, но, согласно вашему докладу, – она повернулась к доктору Грину, – он временами что-то вспоминает и понимает.

– Да, – подтвердила я. – Я знаю, что он узнал мою татуировку, и полагаю, что он меня вспомнил, во всяком случае, до какой-то степени.

Доктор Брэнсон кивнула:

– Вполне вероятно, что он может помнить больше. Мы называем этот феномен памяти «швейцарским сыром». То есть в целостной картине достаточно много дыр. У многих пациентов с ТПМ даже после выздоровления остаются провалы в памяти. Хотя семья и друзья могут по мере возможности эти провалы заполнять.

Я выпрямилась на стуле.

– То есть вы хотите сказать, что есть надежда на… выздоровление?

– И да и нет, – ответила врач. – У вашего друга впереди долгая и непростая борьба. Ему необходима терапия, новый образ жизни. Но даже при самом лучшем лечении остается неясным, как он на него отреагирует.

– Как мне обеспечить ему такое лечение? Что я могу сделать?

– Мы как раз начинаем новую программу, – сказала доктор Брэнсон, – и я считаю вашего друга наилучшим кандидатом для нее. Мы недавно получили средства для создания реабилитационного центра, ориентированного на пациентов с ТПМ. Он рассчитан на двенадцать человек. Шансы невелики, но вполне возможно, что для него найдется место.

– Это было бы замечательно! – воскликнула я. – Когда он смог бы туда переехать?

Невролог достала из кармана визитку и протянула мне:

– Позвоните мне завтра, и мы начнем процесс оформления документов. Но это при условии, что будет место и что ваш друг даст свое согласие. – Она перелистала бумаги Кэйда. – Одна из моих ассистенток проверит архивы за последние десять лет и выяснит, не лечился ли некий неизвестный от черепно-мозговой травмы. Когда, вы сказали, ваш друг пропал?

Я крепко зажмурилась, потом снова открыла глаза.

– Летом 1998 года. В последний раз я видела Кэйда 1 августа. Он был сам не свой. Мы поссорились. В тот день я ушла из его квартиры, не думая ни о чем плохом. Да, у него были трудности, но я и представить себе не могла, что больше никогда его не увижу. Казалось, он исчез с лица земли.

– Понятно, – резюмировала доктор Брэнсон. – Возможно, что мы будем искать иголку в стоге сена, но все же мы проверим истории болезни всех пациентов без документов за прошедшие годы и посмотрим, не найдется ли какая-то связь. Если нам удастся выяснить, что с ним произошло, или понять природу его травмы, то это поможет составить план его лечения.

Я кивнула:

– Спасибо вам большое.

Было уже почти десять часов вечера, когда в зале ожидания ко мне подошла медсестра. Я почти засыпала.

– Мы перевели его на пятый этаж, – сообщила она. – Хотим оставить его на ночь, чтобы последить за его состоянием.

– Спасибо. – Я встала и начала собирать вещи.

– Я могу поставить в палате еще одну койку, если вы хотите остаться.

Я подумала о Райане.

– Я… не могу. Но мне хотелось бы заглянуть к нему и пожелать спокойной ночи перед уходом.

– Пожалуйста. Идите за мной, я отведу вас в палату.

Лифт устремился вверх. Я чувствовала, что медсестра не сводит с меня глаз.

– Этот человек что-то для вас значит? – спросила она.

Поначалу ее вопрос застал меня врасплох. Я не знала, что ответить. Только Кэйд замечал, что обычно все эмоции отражаются на моем лице, только он видел меня насквозь. «Тебя застали врасплох», – так он всегда говорил.

– Вы очень наблюдательны, – наконец сказала я медсестре. – Он действительно много для меня значит.

Медсестра проводила меня в палату Кэйда. Там было темно, лишь в окно струился свет города, который он когда-то так любил.

– Мистер Макаллистер, – прошептала медсестра.

Он не ответил, и по его дыханию я поняла, что он спит.

– Вот и хорошо, – шепотом сказала она мне. – Ему необходим отдых.

Я кивнула, подошла поближе. Его исхудавшее тело прикрывало тонкое одеяло, лицо было опухшим, раны перевязали. По трубочке через нос поступал кислород, к вене на правой руке подключили капельницу.

– Спокойной ночи, Кэйд, – прошептала я.

– Идите домой, – посоветовала медсестра. – Отдохните немного. Я за ним присмотрю. Не беспокойтесь.

– Спасибо, – поблагодарила я, и глаза защипало от слез. Я догадалась, что женщина это заметила.

– С ним все будет в порядке, – успокоила меня она. – Я это чувствую.

Я глубоко вдохнула, чтобы успокоиться.

– Надеюсь.

Я направилась к двери, но на полпути вернулась. Порывшись в сумке, я нашла айпод. В его плейлист входили сотни песен, которые он когда-то любил – мы когда-то любили. Я осторожно вставила наушники Кэйду в уши и включила музыку. Его веки чуть дрогнули, когда зазвучала песня Follow You Down[29] группы Gin Blossoms[30].

* * *

Домой я пришла после одиннадцати, и Эдди встретил меня у двери.