Этого она не знала. Наступало Рождество; отец и Аксель лежали в могиле. Женевьеве следовало бы презирать Тристана всей душой, но она обязана уберечь ребенка — хотя бы из благодарности. Судя по всему, он не питал ненависти к ней.

— Женевьева!

Она наконец взглянула на него и вновь удивилась тому, что Тристан смотрит на нее так ласково. Она боялась заговорить. «В моем сердце нет места для ненависти! — хотелось сказать ей. — Я не могу ненавидеть тебя. Но должна хранить свою честь и помнить, что ты враг, который пришел, взял то, что пожелал, и погубил моего отца…»

В замешательстве покачав головой, она срывающимся голосом прошептала:

— Милорд, я буду осторожна. И позабочусь о ребенке. — Это признание испугало Женевьеву. Ей не хотелось признаваться в том, что она способна полюбить зародившуюся в ней жизнь и своего врага. Она вскочила, прикрываясь одеялом и смущенно смеясь. — Но это, милорд, не рождественский подарок! — Она грациозно присела. — Вы преподнесли мне драгоценности…

— А ты даришь их мне каждую ночь, — возразил с поклоном Тристан. — Я сплю укрытый этими золотыми прядями. И очень ценю их.

— Пожалуй, их стоит отрезать…

— Не вздумайте, миледи!

— В таком случае попробую снова укрыть вас ими. И немедленно. — Женевьева сбросила одеяло и застыла перед ним — нагая, гордая и прекрасная, не чувствуя стыда. Ошеломленный Тристан молчал.

Она медленно направилась к нему, соблазнительно, как кошка, слегка покачивая бедрами и бесшумно касаясь пола узкими ступнями. Ее волосы, увенчанные сияющим убором, струились вдоль тела и чуть колыхались, сверкал золотистыми искрами, нежно касались груди и бедер, окутывая девушку великолепным плащом.

Тристан замер. Никогда еще Женевьева сама не прикасалась к нему, поэтому сейчас мгновенно воспламенила его. Он изумленно смотрел на нее.

На губах Женевьевы играла легкая и беспечная улыбка под стать ее чувственным движениям. Она казалась искушенной, как Ева, опытной соблазнительницей. Остановившись перед Тристаном, она провела ладонями по бедрам, вызывающе вздернула подбородок и сверкнула глазами.

Привстав на цыпочки, она прильнула к нему, обвила руками его шею — так, что теперь их тела соприкасались. Женевьева ощущала его затвердевшую плоть, но с лукавой усмешкой, едва позволив ему ощутить ее тепло, отстранилась.

— Пожалуй, мне надо одеться! — Она прикрыла грудь волосами, оставив на виду глубокую ложбинку между сливочными холмами. Потом закружилась. Волосы развевались, как золотой водопад, манили и притягивали, скрывали и вновь обнажали ее женственную фигуру, безумно волнуя его. — Пожалуй… — начала Женевьева, но опомнившийся Тристан уже метнулся к ней и заключил ее в объятия.

— Что «пожалуй», миледи?

— О нет, милорд! — с притворным ужасом воскликнула она. — Вы одеты!

— Это легко исправить.

— Мне бы не хотелось доставлять вам лишние хлопоты…

— Вам я ни в чем не могу отказать. Как и самому себе!

С этими словами он бросился на постель. Глаза Женевьевы засверкали от возбуждения, она простерла к нему руки, ее густые волосы покрыли плечи и шею Тристана. Он зарылся в них лицом и начал осыпать торопливыми и пылкими поцелуями ее тело. И вскоре Женевьева забыла обо всем, шепотом призывая его к себе.

— Думаешь, это так просто, плутовка? Ты довела мужчину до помешательства, а теперь не позволяешь ему вкусить медленного и томительного наслаждения! Ну уж нет!

— Тристан… сжалься!

— Увы, миледи, сейчас мне не до милосердия!

Поцелуями и страстными ласками он вновь довел ее до блаженного экстаза, заставил трепетать от нетерпения и умолять… и начал все сначала. В комнате было светло, но Тристан не выказывал ни толики смущения, опуская голову между ее бедер, вызывая в ней дрожь поцелуями и прикосновениями. Наконец Женевьева простонала, что дольше терпеть не в силах.

И сказала правду — она ослабела от наслаждений, но испытывала неутолимое желание. Когда Женевьева попросила его раздеться, он предложил ей помочь ему. К своему удивлению, она обнаружила, что способна без тени смущения касаться языком его груди, опускаться ниже… возбуждать в нем страсть, приближая желанный миг. Рывком притянув ее к себе, Тристан приподнялся и они соединились — так, как никогда прежде.

Услышав резкий стук в дверь и голос Джона, Женевьева вздрогнула. Тристан рассмеялся, натянул на них одеяло и велел Джону войти. Женевьева залилась краской. Джон, стоя на пороге, пожелал им счастливого Рождества, улыбнулся и напомнил, что уже поздно, а гости собрались в зале.

Тристан усмехнулся, привлек Женевьеву к себе и пообещал скоро спуститься. Ни Тристан, ни Женевьева не заметили, что рядом с Джоном в коридоре стоит еще один человек и видит их. Поэтому они не видели и того, что дикая ярость исказила его лицо.

Дверь закрылась. Женевьева вскочила и бросилась к сундуку с одеждой. Тристан тоже встал и начал одеваться. Но, застегивая крохотные пуговки сзади на ее платье, он вдруг повернул ее к себе.

— Я хотел бы получить от вас еще один подарок, миледи.

Удивленная его тоном, она молча ждала продолжения.

— Сегодня мне придется уехать, Женевьева. Я возвращаюсь ко двору вместе с лордом Гиффордом и остальными.

— Что?!

— Да, мне придется вернуться ко двору. Генрих призывает меня. Не хочу опять запирать тебя в башне, поэтому пообещай, что больше не попытаешься сбежать.

Женевьева поразилась, почему ее пронзила такая боль при мысли о скором расставании. Утро, начавшееся так чудесно, закончилось бедой… Боже милостивый, неужели вместе со свободой и честью она утратила гордость и достоинство?

— Тристан, это несправедливо…

— Женевьева, не заставляй меня поставить стражников возле твоей двери.

Ее глаза выражали страдание.

— А если я дам тебе слово, ты поверишь мне? Я до сих пор не понимаю, как ты решился спать рядом со мной. Ты же поклялся, что никогда не сделаешь этого!

— Возможно, я ошибся.

— Пожалуй!

Вдруг Тристан протянул ей меч.

— Возьми! — Ошеломленная и встревоженная, она отступила. Его глаза стали почти черными, на шее вздулись жилы. Тристан схватил ее за руку и притянул к себе — так, что меч оказался зажатым между их телами. — Возьмите его, миледи, и немедленно!

— Тристан, перестань! — Женевьева едва сдерживала слезы.

— Дай мне слово! — потребовал он. — Возьми меч и дай слово.

— Хорошо, только отпусти меня, Тристан…

— Поклянись именем всемогущего Бога.

— Клянусь именем Бога и всех святых! Прошу, Тристан, отпусти меня и не смотри так…

Он разжал пальцы, отвернулся и вложил оружие в ножны, а когда снова взглянул на Женевьеву, в его глазах светилось желание.

— Идем, нас ждут.

Окончательно растерявшись, она робко подала ему руку, и они вышли из комнаты.


День еще не кончился, и Тристан не отходил от Женевьевы, но она уже ощущала боль разлуки. Он стоял рядом с ней во время службы, пока священники Томас и Ланг читали проповеди, и она постоянно чувствовала на себе укоризненный взгляд святых отцов.

«Я ни в чем не виновата!» — хотелось крикнуть ей. Но все-таки Женевьеву терзали угрызения совести — ведь уже много ночей подряд она отдавалась Тристану по своей воле, пригревала врага на груди. Она опустила голову, но не могла молиться. Эдвина как-то рассказала ей, будто отец Томас упрекнул Тристана в том, что тот сделал Женевьеву наложницей. Священник требовал, чтобы Тристан либо женился на ней, либо отпустил. Но тот заявил, что и отец Томас не безгрешен — об этом знал, но помалкивал весь замок.

Значит, Тристан не помышлял о браке, и это вполне устраивало Женевьеву. Отказаться от участи его любовницы она не могла, но ни за что не согласилась бы стать женой — тогда ей пришлось бы поклясться любить Тристана и повиноваться ему. Женевьева не решилась бы на такой шаг. Пусть он лишил ее невинности, но она сохранила честь, поэтому считала, что обязана исполнить долг перед отцом, Акселем и всеми, кто погиб при осаде Иденби.

И все-таки ей было страшно. Тристан уже сказал, что никогда и ни на ком не женится. А Женевьева, несмотря ни на что, мечтала о браке. Что же принесет ей будущее? Одно дело — скитаться одной, искать убежища, голодать, но совсем другое — заботиться о малыше. Что делать, когда Тристан пресытится ею? Не желая поддаваться страху, она обычно уверяла себя, что с нетерпением ждет такой минуты.

Но сердце сыграло с ней злую шутку. Узнав об отъезде Тристана, Женевьева ощутила ужас и чуть не расплакалась. Бог свидетель, ей уже сейчас недоставало Тристана, его ласк и поцелуев. Она не могла дождаться, когда вновь останется с ним наедине…

— Женевьева, служба кончилась! — прошептал Тристан. Она кивнула и поднялась с колен. Сказав, что в кабинете его ждет Джон, Тристан грустно усмехнулся и попросил уложить его одежду. Женевьева собрала вещи и спустилась в большой зал, где сегодня намечался шумный пир. В зале уже собрались гости. Женевьева проскользнула в часовню и затаилась за колонной. Отец Томас вышел из алтаря, огляделся и скрылся за дверью. Тогда она направилась к склепу родителей, коснулась его рукой и дала волю слезам.

— Отец, дорогой… я люблю тебя, я не хотела тебя опозорить… — Как только Женевьева коснулась холодного камня, боль и замешательство покинули ее, и она грустно улыбнулась. — Зато теперь у тебя будет внук, его сын. Если бы ты знал его, то наверняка все простил бы. Ты даже пригласил бы его за стол, оказал ему радушный прием, потому что он замечательный… Но с ним сыграли жестокую шутку… — Она осеклась, вспомнив, что отец мертв и не может освободить ее от обещаний. Он не мог встать и сказать, подобно Иисусу: «Возлюби врага своего».

Затем Женевьева приблизилась ко второму склепу, где покоился Аксель. Искусный скульптор сумел передать выражение его лица. Мраморный Аксель выглядел ученым, мыслителем, а не воином. Сквозь слезы Женевьева подумала, что Аксель давным-давно простил ее. Он никогда и никого не осуждал.