— Черт побери, Лидия, теперь у меня нет времени что-либо сказать.

Она рассмеялась:

— До свидания, Филип. Следите хорошенько за собой. Чем вы намерены теперь заняться?

— О! Займусь своей выставкой. Она должна открыться на следующей неделе. Вы позволите послать вам приглашение?

— Спасибо! Очень была бы рада поприсутствовать. Надеюсь, она пройдет с грандиозным успехом.

— Лидия, не предпринимайте больше ничего, касающеюся этой старой женщины или кого бы то ни было, не поставив меня в известность.

— Я вовсе не собираюсь ничего больше предпринимать. Что касается меня, с этим покончено. А сейчас мне надо лететь со всех ног.

Но у него был перронный билет, и он следовал за ней. Поезд вот-вот должен был отправиться. Проводник закрывал двери. Филип отдернул одну из дверей в сторону и помог Лидии забраться в вагон.

— Поехать мне с вами?

Она снова засмеялась, хотя сердце у нее на мгновение сжалось. Судя по голосу, ему очень хотелось.

— Не глупите. Вы можете заняться более важными весами.

— Лидия, я вас вчера вечером обидел, да? Я не хотел… — Но поезд уже тронулся, и, когда Филип начал наконец говорить что-то важное, она ничего расслышать не могла.

Ей оставалось только стоять, махать рукой и улыбаться, пока его высокая фигура не скрылась из виду, и он не мог разглядеть слезы, струившиеся по ее щекам.


В это трудно было поверить, но Липхэм был совершенно таким же, как неделю назад. По темному, заросшему водорослями пруду все еще плавали лебеди, над участками густой тени тяжело нависали ветви деревьев, даже цветы в саду казались неизменившимися, как если бы ни один лепесток с них не слетел.

Миллисент тепло приветствовала Лидию, но предупредила, чтобы она не говорила об Авроре с Джефри, так как он очень болезненно относится к любому упоминанию о ней. Они тут ведут себя так, как если бы ничего не произошло, Аврора находится в Лондоне, где-то работает и не думала приезжать домой, чтобы оформить свадьбу.

«Или так, — подумала про себя Лидия, — как если бы Аврора больше не существовала. Умерла».

Что Аврора и в самом деле умерла, Лидии пришло в голову, когда она вошла в ее спальню и увидела в шкафу ее пожитки, ненадеванное подвенечное платье и одежду, приготовленную к медовому месяцу.

Она поспешно закрыла дверь и решила, что в конце концов, пожалуй, мудрее всех поступил ее отец, решивший выбросить всю эту историю из головы. Она попробует последовать его примеру.

Оставалось только одно дело, которое надо было проделать в связи с запутанными событиями недели, — ответить на письмо мисс Уилберфорс. Ибо, несмотря на учтивое, но твердое «до свидания», написанное ею, Лидия помнила, что старая дама страстно любит получать письма.

Ей хотелось бы написать: «Не позволяйте Бландине вводить вас в заблуждение. Она вовсе не так больна, как прикидывается». Твердая рука, задергивавшая занавеси в тот вечер, не была рукой очень больной женщины. Впрочем, это ее не касается, — главное, чтобы мисс Уилберфорс была довольна.

Если подумать, что бы они могли для нее сделать, если бы не объявился ее племянник, Арманд?

В последнюю очередь Лидия стала размышлять о Филипе и о начатой им фразе, прерванной тронувшимся поездом. Что же он хотел сказать? Извиниться? Поклясться в своей искренности?

Этого она не знала. Ей очень хотелось выбросить из головы и его.

Однако по-настоящему никого из них она из головы не выкинула. В ту ночь в ее снах теснились все те же образы: Филип, Аврора, мисс Уилберфорс, Бландина, Арманд Виллетт и даже садовник с его пристальным каменным взглядом. Смутно она сознавала, что ни от одного из них она не отделалась.

Двумя днями позже, когда прибыл ответ мисс Уилберфорс на ее письмо, она пришла в ужас от собственной глупости и самодовольства. Как же после всего того, что она видела соблюденными глазами, она могла поверить, что там все в порядке? Бландина прикидывалась больной не ради сестры, а ради Лидии, чтобы именно ее ввести в заблуждение. Стоило Лидии удалиться, как она встала с постели, сильная и здоровая, чтобы начать командовать всей обслугой, терроризировать свою нервную сестру и не пускать на порог непрошеных гостей…

Но все это Лидия выбросила из головы, потому что она не думала ни о чем и ни о ком, кроме Филипа, а также своего горя, связанного с ним. Она была эгоистична, труслива и как бы намеренно тупа. Ну а теперь надо что-то делать.

С той же почтой, которая доставила письмо мисс Уилберфорс, принесли приглашение на вернисаж выставки Филипа. Поперек пригласительного билета было написано: «Пришлите обязательно».

Это давало ей удобный предлог для возвращения в Лондон. Ей вдруг стало совершенно непонятно, как могла она оставаться вдали от Лондона.

XV

Мисс Уилберфорс уже второй раз услыхала среди ночи шаги. Она решила схитрить и лежала совершенно неподвижно, притворяясь спящей. А шаги между тем все приближались и, наконец, остановились около ее кровати. Сквозь приоткрытую дверь в комнату проникал свет, и она различила женскую фигуру, а затем руку, протянувшуюся к ее ночной тумбочке, ловко убравшую стоявший там стакан с ячменным отваром и лимоном и заменившую его другим стаканом.

Женщина была очень худая, и на ней было какое-то тонкое одеяние. Оба раза, когда она входила, разглядеть ее было невозможно. Действовала она быстро, молча и выскальзывала прочь так же неслышно, как и появлялась. Мисс Уилберфорс слишком сильно нервничала и была чересчур взволнованна, чтобы сесть в постели и закричать.

В следующий раз, — говорила она себе, облизывая сухие губы, она что-нибудь сделает. Например, скажет: — «Кто это? Бландина, это ты?»

Но она была уверена, что это не Бландина.

Да и зачем бы стала Бландина бродить среди ночи и подменять стаканы с укрепляющим питьем? Она недостаточно здорова, чтобы проделывать такие вещи, да и не настолько склонна действовать тайком. Чем прежний стакан был плох и что еще важнее — все ли в порядке с новым стаканом?

Да, это главное. Действия таинственного существа, двигавшегося крадучись, были крайне подозрительны, и она, мисс Уилберфорс, на удочку не попадется, не станет пить новую жидкость. Как только она сочла это достаточно безопасным, да, по правде сказать, как только ее дрожащие ноги стали наконец ее слушаться, она выбралась из постели, отнесла стакан к умывальнику и вылила туда содержимое. «Это разрушит их планы», — с удовлетворением подумала она.

Тем не менее она все еще чувствовала себя больной. Так было уже несколько дней. Понимая, что больше не заснет, она уселась в постели, поставив возле себя свою большую черную сумку, и попыталась погрузиться в привычное приятное занятие — перечитывание своей корреспонденции. Были там и письма, пришедшие вчера, одно — от той очаровательной девушки, Лидии, которая так мило просила поддерживать с ней связь и дать ей знать, если вдруг снова случится какая беда, а другое — письмо, написанное ею себе самой. Арманд любезно опустил его в ящик в Лондоне, так что в самом деле ощущение было такое, словно она совершила волнующее путешествие в город.

В этом письме, конечно, ничего нового не содержалось, но читать его было утешительно, так как «Гринхилл» начинал казаться таким приятным местом.


«Птички поют, цветет боярышник. Садовник очень старательно ухаживает за садом, хотя он проводит слишком много времени возле дома и, пожалуй, обращает мало внимания на лужайки и клумбы, расположенные подальше. Наверное, он чувствует себя немножко одиноким и ему приятно находиться в таком месте, откуда слышны человеческие голоса. Мой племянник, Арманд, приезжает не каждый день, потому что после работы поездка слишком утомительна. Моя сестра Бландина, учитывая ее слабое здоровье и тот факт, что она находится здесь всего лишь месяц, ведет дом удивительно умело. Я чувствовала себя очень плохо с первого же дня, как приехала сюда, и мне приходилось оставаться у себя в комнате. Но благодаря замечательному уходу мне становится значительно лучше…»


Мисс Уилберфорс улыбнулась от удовольствия, прочитав письмо. Она и в самом деле как будто неплохо проводит время в деревне. Птичье пение, цветущие цветы, уход, которым ее окружили, когда она была больна. Болезнь она приписывала непривычно жирной еде, совсем непохожей на ее обычное питание в Лондоне — она привыкла жить на хлебе, сыре и яйцах.

Она сидела в постели. Седые волосы всклокочены, тощая шея вылезает из шелковой ночной рубашки (принадлежащей Бландине, которая всегда любила хорошие вещи), ее яблочные щечки немножко побледнели, словно бы деревенский воздух, как это ни странно, был ей не на пользу, хрупкие руки ретиво роются в толстой черной сумке.

А это что? Ах, да, письмо Лидии из Липхэма, полное теплой заботы. Сейчас она на него ответит, хотя Бландина и говорила ей, что Лидия не хотела бы продолжать заниматься делами постороннего человека и что ей следует положить конец этой дружбе.

Но совершенно неверно, будто Лидия не желает больше заниматься ее делами: в этом самом письме прямо говорится, что она должна ей написать, если с ней случится какая-либо беда.

Ну а случилась ли с ней беда, если не считать ощущения недомогания, того факта, что незнакомая женщина манипулирует по ночам ее стаканом с питьем, а также того, что Бландина командует куда более резко, чем когда-либо это делала на ее памяти, и притом до невероятия изменилась внешне?

Нет, категорически утверждать, что она попала в беду, нельзя. Но обдумывать, что она может написать Лидии, было утешительным занятием, так же, как и перечитывать ее письмо.

Порывшись в сумке, она вытащила еще один сложенный листок бумаги. Что это за письмо? Вид у него довольно новый, как если бы его не слишком часто читали. Почерк был знакомый. Адреса наверху нет, отсутствует и подпись, и письмо состоит из двух строк. Но что оно обращено к ней, сомневаться не приходится. В письме говорилось: