— С тех пор как я себя помню, — сказал Джеймс, — я всегда приходил в дом Филиппа, и он давал мне двухпенсовую монету, чтобы я таскал для него камни с округи и сортировал их. Затем, когда я подрос, мне разрешили приносить камни в химическую лабораторию, раскалывать их, или измельчать, или в некоторых случаях растирать в порошок.

Он остановился, задумавшись.

— Я должна была бы помнить, но забыла, — призналась Николь. — Как умерли твои родители?

— В дорожной катастрофе, обычное дело. По дороге домой из Ньюкасла почтовая карета опрокинулась: дышло сломалось, когда они поворачивали. Лошади повернули, а карета упала в овраг.

Он с минуту стоял молча.

— Я оставался с садовником и его семьей. Филипп послал за мной и сам рассказал мне об этом случае. Затем он взял меня за руку и привел прямо сюда. Мои вещи уже принесли. Я стал... Я не помню точно, но по-моему, с девяти лет его помощником в лаборатории.

— Забавно, что мы не узнали друг друга, правда ведь?

Он посмотрел на нее через плечо.

— Но ведь ты проработала здесь только четыре года, как ты говорила, — напомнил он. — Сколько тебе было лет?

— Пятнадцать.

Он рассмеялся:

— Да, но в то время я выглядел как семилетний юнец. Поэтому-то ты и не узнала меня.

— Ты был на улице, а я все время в доме.

— И я больше интересовался собаками из конуры, чем хорошенькими девочками с кухни.

— Как странно, — проговорила она. — Мы были в шаге друг от друга. Как странно иногда случается в жизни.

Он еще раз взглянул на нее, затем повернулся, оглядел ее с ног до головы.

— Взять хотя бы наш случай, да?

Он потянулся, поднял занавески повыше, так чтобы лунный свет осветил его всего. Она увидела его изменившийся силуэт. Его копье приподнялось, став упругим, гладким, красивым, отчетливо выделяющимся. Это было великолепное оружие — с крупной головкой, словно обрамленное шлемом.

Когда он приблизился к Николь, она отступила назад, уводя его к кровати. Там она сдернула покрывало и взобралась на нее. Этот молодой человек, который так смешно воевал со своими штанами, теперь лежал возле нее совершенно обнаженный.

— Двое из племени, — сказал он. И с этими словами он превратился в мужчину, который срывает двери с петель. Он вырос счастливым, загадочно-эротичным.

Все ее прежние понятия относительно разницы между доблестью молодости и свободно чувствующей зрелостью мужчины были разрушены. Он накрыл ее своим телом, и ей показалось, что она занимается любовью с ангелом, его руки были теплыми, губы и язык — горячими, когда он овладел ею. Николь почувствовала, насколько он сильный и мощный. В последние секунды, приподнявшись на коленях, он прижал ее ноги к своей груди и задвигался быстро-быстро, пока комната не закружилась у них перед глазами, а ее тело не стало невесомым. Затем внутри себя она ощутила толчок, чувства отчетливо и оглушительно взорвались. Ее тело выгнулось дугой, задрожало, затем устремилось вперед, руки, ноги прилипли к Джеймсу, к его широким плечам, его сильным бедрам. Он держал ее, пока она вновь не обрела чувство реальности.

Чуть позже, когда он остыл, Николь сказала:

— Не важно, насколько ты пропитался жизнью племени, в большей или меньшей степени, я думаю, что большинство его членов должно было оценить твое мастерство, твою приверженность правилам хорошего тона.

— Я вовсе не думал об этом...

— И твою скромность.

Николь покачала головой, повернулась к нему и улыбнулась в темноте:

— Вы откровенно хороши, Джеймс Стокер. Просто золото. Сердце весом на все двадцать четыре карата.

Они занимались любовью так и этак на протяжении всей ночи, пока простыни не стали влажными, а тела не начали соскальзывать друг с друга. В небольших промежутках между этими занятиями Джеймс вытягивался на канапе, закинув руки за голову.

Он более или менее осознавал, что Николь молоденькой девушкой приехала в этот дом со своей тетушкой. Филипп уже пять или шесть лет был женат, что создавало определенные трудности. Прелестная молоденькая Николь забеременела, поэтому Филипп отослал ее из дома. А что потом? Был ли Филипп способен на это? И почему, пока Филиппа нет дома, Джеймс лежит сейчас в его доме в этой комнате, с его... С кем? Кто Николь для Филиппа сейчас?

Джеймс лежал озабоченный этим и другими смутными тревогами, представляя себя наедине со своими страхами. Как вдруг из темноты раздался голос Николь:

— Филиппу кажется, что он хочет, чтобы я вернулась. — Она дала возможность Джеймсу переварить это внезапно вырвавшееся признание, прежде чем добавила: — Я не останусь здесь надолго, чтобы у него не было возможности сказать мне это. Но он присылает мне цветы. Он приказал слугам открыть эту комнату, когда услышал, что я вынуждена была жить с прислугой, и сам перенес сюда все мои вещи, когда я однажды завтракала с тобой. — Она замолчала, но вскоре продолжила: — Дэвид очень рад. Он доволен, что Филипп хорошо относится ко мне после долгого периода безразличия. Ему нужно отцовское внимание. Ему хочется поближе узнать своего отца. Только... — Она вздохнула, прежде чем продолжить: — Только Филипп гораздо более несчастен, чем я ожидала. Как мне кажется, он думает, что я могу помочь ему. Он хочет вскочить на подножку уходящего поезда... Что-то в этом роде.

— Это так?

Она сделала ужасную паузу, но наконец сказала:

— Да уже совсем ушедшего. Все в далеком прошлом. Но Дэвид... — Она окунулась в свои размышления.

У него возникла сотня вопросов, на которые она могла бы ответить, а может быть, и не ответила бы. Поэтому он задал самый важный из них — после того, как смог выдавить его из себя:

— Хм... а ты его любила, как по-твоему?

— О Джеймс! — вздохнула Николь. — Я была молоденькой свеженькой простушкой с задворок Франции. И вошла в достойный английский дом, более великолепный, чем все, что я до этого видела... И встретила там его хозяина — искушенного богатого виконта. И этот хозяин проявил интерес ко мне — неподдельный, искренний интерес. Любила ли я его? Я даже не уверена в этом. Со временем я поняла, что он был для меня богом. Я чувствовала себя так, словно я вдруг ожила, будто бы я спала все время, пока он не вошел в мою жизнь.

— А что потом?

Она перекатилась на свое место, чтобы посмотреть на него, и коснулась его лица.

— Затем, мой дорогой, — сказала она, — я выросла.

Джеймс зарылся лицом в ее ладони и поцеловал их, стараясь разобраться в чувствах, которые обуревали его.

— А Дэвид...

— У него своя жизнь. Ему не нужен ни этот дом Филиппа, ни его деньги. Я позаботилась обо всем. Он жизнерадостный и находчивый мальчик.

Вдруг наступил странный момент: длинная, отдалившая их друг от друга пауза.

— Это только ради Дэвида, ради того, чтобы он узнал своего отца. Я боюсь разрушить его надежды.

— Каким образом?

Она снова надолго замолчала. Это молчание показалось Джеймсу зловещим и с каждым мигом становилось все более напряженным.

— Каким образом? — спросила она. — Я мечтала, что у нас с Филиппом будут достаточно легкие дружеские отношения. Но думаю, что они с Дэвидом что-то замышляют, чтобы сблизить нас. — Прошло еще несколько длинных минут, прежде чем Николь объявила: — Моя горничная в Лондоне собирает вещи для поездки в Италию. Пчелы и мед вычищены. Действительно, я собиралась проследить за починкой крыши, но решила... Да, я решила уехать раньше и оставить все на Дэвида. Я уезжаю послезавтра, — продолжила она с жаром, — я не ожидала, что случится то, что произошло сегодня. И ни о чем не жалею, хотя... — Она провела ладонью по его руке и добавила: — Но будет лучше, если я уеду.

— Я не согласен.

— Хорошо, ты подумай об этом. Я смогу оставить тебе мой адрес в Италии. — Она приподнялась на локте и посмотрела на Джеймса. — Если бы ты был подлецом, если бы тебе нравилось управлять нашими отношениями... Но ты... — Она провела внешней стороной пальцев по его щеке и продолжила: — Ты красив. Очень красив. Если бы мне было двадцать лет и я была бы из достойной английской семьи, я постаралась бы завлечь тебя. Ты — единственный, кого я хочу. Тебя, и никого больше. Совсем.

Джеймс фыркнул.

— Это самая безрассудная вещь...

Она приложила свой палец к его губам.

— Давай поспим.

— Нет, ты не можешь так просто уехать. Мы должны быть вместе навеки, а не только на сегодняшнюю ночь.

— Я была бы рада этому. Поехали со мной.

— С тобой?

— В Италию.

Ее предложение поставило его в тупик.

— Оставить мою работу?

И все, что он так усердно создавал?

— У меня хватит денег для нас обоих. Дом на итальянском Средиземноморье, еще один — в Лондоне, другой — в Париже. Или мы можем продать их и купить что-нибудь новенькое.

— Ты будешь меня содержать? — спросил он, рассмеявшись.

Николь пожала плечами.

— Ну... я предполагаю... — Замечание смутило ее. — Конечно. Почему бы нет?

— У меня есть идея получше, — быстро сказал Джеймс. Он старался говорить просто, старался не засмеяться. — Ты останешься здесь, со мной.

— О да, — поддержала она его смех в своей обычной саркастической манере, когда находила вещи не очень смешными. — Это будет очень мило. Мы можем блудить под носом у Филиппа. Он будет любить за это нас обоих. А скажем ли мы об этом Дэвиду или сохраним и от него все в тайне? А твои друзья? А королева? Разве я не упоминала, что Виктория самолично вмешалась в дела своего сына, когда решила, что Берти слишком часто появлялся со мной в Парижской опере. Она прислала ко мне какого-то мелкого чиновника с предложением заплатить деньги, чтобы я перестала принимать у себя ее сына.

Он оглянулся на Николь:

— И ты приняла деньги?

Выражение лица у нее мгновенно стало оскорбленным, и она ответила:

— Конечно, нет. Но я попросила его больше не приходить, так как будущий король должен не только быть выше других, но и выглядеть соответственно. — Она фыркнула. — После этого он связался с этой ужасной актрисой.