Антон Тарасов - Сплетение песен и чувств

– Нет, Тём, согласись, что тебе все-таки надо больше отдыхать – заключила Аня. – Ты принимаешь все слишком близко к сердцу. Так нельзя, понимаешь?

– Понимаю – вздохнул Артём. – Только меня не переделаешь, Ань, я такой, какой я есть. Я пытаюсь оградить себя от подобных вещей, успокаиваю себя тем, что якобы это меня не касается. Но когда я в песнях узнаю себя, а кто-то мерзко над этими песнями издевается, то что я могу поделать?

Чем могла возразить Аня? Ей не хотелось менять Артёма, она любила его таким, какой он есть. Ведь если признать в нем какие-то минусы, изъяны, то это означало, что и все чувства, вся симпатия была не настоящей. От всего ненастоящего, действительно ненастоящего, она устала. От притворства, лести, подделки под чувства – всего этого было слишком много в ее прошлом, и пускать в настоящее, а тем более в будущее, она не собиралась ни грамма из того.

– Ты меня любишь? – вдруг спросила Аня и опустила глаза.

Артём молчал.

– Любишь? – повторила она и заплакала.

– Люблю, Аня, конечно, люблю – спокойно произнес Артём. – Почему ты спрашиваешь?

– Не знаю.

– То есть как это не знаешь? – Артём улыбнулся и принялся гладить руки Ани так, как всего каких-то полчаса назад гладила она. – Даже не вздумай сомневаться в том, что я тебя люблю и буду любить. Ты спасла меня от одиночества, подарила мне себя, дала мне все, что у меня есть сейчас. Для меня такого никто не делал еще. А ты еще спрашиваешь, люблю ли я тебя!

– Но ведь любят не за это, Тёмочка.

– Знаю, но за это тоже, Ань. Тоже! А ты, ты меня любишь?

– Люблю, конечно, люблю, – Аня одернула руку и вытерла ею слезы. – Прости. Ну, как тебе сегодняшняя пробежка? По-моему, классно!

– Ага – вздохнул Артём.

Последние ночные смены на хладокомбинате были какими-то нелепыми. Нет, никаких историй, подобных тем, что уже случались, не происходило, но казалось, что все происходит не так, как могло бы происходить, и от этого Артёму становилось грустно.

Артём молча складывал коробки на телегу и слушал музыку. В нескольких метрах от него стояла у конвейера Аня, и изредка поглядывая на Артёма, быстро укладывала мороженое. Она научилась делать это так быстро, что Артём удивлялся, а Василич, как-то раз стоя возле линии, заметил:

– Вот все бы девочки так работали – так цены бы не было!

Кому не было бы цены – Ане или девочкам – Артём так и не понял.

Вообще, какие-то комплименты из уст Василича звучали как-то наигранно и подозрительно. Не в его правилах было подобное. Обычно он ругался и это слышал весь цех: на Жанну, которая была себе на уме, на тех, кого угораздило на пару минут опоздать на смену, или на сбежавших на перерыв раньше времени, когда линия еще не остановилась и нужно было чем-нибудь помочь.

Артём таскал для Ани щербет из тайника в морозильной камере. Ей тоже нравилось это легкое фруктовое мороженое.

– Могу такого съесть хоть десять штук – признавалась она.

– А ты не лопнешь, деточка? – Артём делал такой же дурацкий голос, как у актера в рекламе, где девочка жаждет выпить залпом два литра сока.

«Сок-то этот дрянь-дрянью, девочка, что же ты делаешь?» – подумал про себя Артём, когда однажды в гостях увидел эту рекламу. В комнате в общежитии у Артёма телевизора не было, да и он был совершенно не нужен – смотреть его попросту было некогда. И Артём, и его соседи по комнате обычно так уставали за день, что, посидев немного за учебниками и конспектами, укладывались пораньше спать.

– Не лопну – говорила в ответ Аня, открывая очередную бумажную тубу с мороженым. – Ты мне принеси побольше, а сам отойди.

– Очень смешно – отвечал Артём.

– От смешного и слышу – возражала Аня.

Они сидели на крыше во время большого перерыва и меньше всего ожидали увидеть Василича. Но он показался внезапно, кряхтя, переступил через высокий порог.

– А вы, оказывается, тут! А я-то иду и думаю, чьи голоса тут такие веселые, – Василич сжимал в руке пачку каких-то то ли накладных, то ли каких-то других аналогичных бумаг. – Тёма, я тебя огорчу, а может, и порадую.

– Чем, интересно? – Артём даже привстал с крыши.

– А ты догадайся, – Василич раздражал всех своей манерой недоговаривать самые важные подробности именно в тот момент, когда это было совершенно неуместно. Его небольшое брюшко вдруг начинало покачиваться от смеха, а на лбу проступал пот.

– Не догадаюсь, идиот полный, дурашка, – Артём терпеть не мог подобное отношение. – О чем я должен догадаться? Жанна опять кому-то набила морду? Кому-то оттяпало транспортером палец? Или вот-вот аммиаком завоняет так, что лучше бежать отсюда уже сейчас?

Василич был, конечно, немного раздражен таким ответом, но предпочел не устраивать скандал.

– Сегодня придет не одна, а две машины, – Василич начал ковырять в носу.

– Я Макара уже предупредил. Так что иди, тебе уже надо готовиться, первая машина на подходе. Как покидаете мороженое, можете оба собираться домой, в смысле ты и Макар. И смотри там, копыта не отбрось, Геракл.

Артём решил промолчать и не говорить вообще ничего ни Василичу, ни Ане. Лишь взглядом он произнес «Я тебя люблю», подмигнул Ане и, слегка сутулясь, направился по крыше к двери в цех.

«Две машины. Да он с ума сошел! И нас всего двое. Разве мы сможем столько перетаскать. Там тонн двадцать пять, не меньше. И что, больше никто нам с Макаром не может помочь? А он, Василич, еще смеется при Ане, мол, сдохну я, если столько перетаскаю. И все равно отправляет меня. Нет чтобы кого-нибудь из слесарей или механиков, этих старых алкашей, отправить нам в помощь. Всяко была бы какая-то польза. Сидят в своей каморке, курят, выпивают, а линии-то, между прочим, не каждую смену ломаются. И трубы откручивать и прикручивать, и принтер проверять, и фольгу заправлять нужно не каждый час. Вот работа-то не пыльная! – в Артёме медленно закипало недовольство. – Издевается он надо мной, что ли?».

Только после того, как Артём сходил за фартуком и перчатками и через цех и лестницу вышел на улицу, к эстакаде, он немного успокоился. «Чего я психую? – вдруг сообразил он и искренне этому удивился. – Ведь работать мне осталось всего несколько смен. Надо взять себя в руки, все сделать, выдержать, а там будет видно. Может, и не приду больше работать в этот цех, если что-нибудь получится найти получше. Хотя, где я получше найду? Обычный студент, такой же, как и все остальные, каких тысячи. Нет, надо держаться, обязательно надо. Тем более ради Ани. Только ради нее».

У эстакады поджидала фура. Водителей Артём уже знал в лицо – они приезжали поочередно. Оба были молодые, носили примерно одинаковые спортивные костюмы, перепачканные на коленках и локтях чем-то темным, оба курили настолько дешевые сигареты, что Артём еще больше возненавидел курильщиков.

Артём пожал водителю руку.

– Ну, парень, все как обычно, я уже Василичу все рассказал, документы у него, твоему напарнику, кажись, команду дали. Так что вперед! – процедил он, дымя сигаретой, и сплюнул на асфальт.

Скрипнул шлагбаум на проходной – и во двор въехал небольшой грузовичок с кузовом-холодильником.

– Как думаете, сколько войдет в такой грузовичок? – спросил Артём у водителя фуры.

– Хрен знает. Тонн пять, не больше – ответил водитель.

«Пять тонн – это не так и много, так что Василич, может, и не такой садист, как кажется со стороны» – порадовался Артём.

Макар подкатил телегу с коробками к краю эстакады и окрикнул Артёма. Тот нехотя поднялся на эстакаду, достал из кармана плеер, включил погромче, спрятал шнур от наушников под лямки фартука и принялся за уже привычную работу. Спустя полтора часа восемнадцать тонн мороженого были загружены в фуру, двести рублей перекочевали в карман Артёма и образовался небольшой перерыв, передышка перед покорением новой высоты.

Фура долго не могла отъехать от эстакады. Ее переднее правое колесо попало в открытый люк и это случилось в тот момент, когда водитель пытался развернуться на маленьком пятачке перед выездом к шлагбауму. Водитель грузовичка, ожидавший своей очереди подъехать к эстакаде, отыскал где-то кусок доски, подложил его под колесо фуры и дал отмашку:

– Но! Давай легонько!

Послышался треск дерева, но фуре все-таки удалось благополучно развернуться и встать у шлагбаума.

– Ну вот, ребята, теперь моя очередь, – водитель грузовичка нервно потирал руки. – Где ваш начальник с моими накладными? Давайте-ка побыстрее, мне некогда с вами возиться.

Артём почти не слышал его. Его мало интересовало, кто и о чем говорит, что требует, чем раздражен или, наоборот, обрадован. Его дело было за малым – перегрузить коробки. Остальным заправляли Макар и Василич, который, стоя в самом дальнем углу эстакады, следил за тем, как фура пытается выехать со двора. Поверх халата он накинул ватник.

«Ходил в камеру – догадался Артём. – Значит, сам отсчитал коробки и подписал накладные. Минуя отдел реализации, отгружаем мороженое. Ну и махинаторы! И я во всем этом участвую. Смешно! Такое чувство, что ворую. У ребенка отнимаю конфету, точнее, мороженое, много мороженого».

«Снова? Странно. Что-то часто я стал слышать эту песню. Боже, как болят от этих коробок руки, кто бы знал! Ну ничего, еще совсем чуть-чуть. Здесь не больше пяти тонн. Ага, так и есть, Макар толкает телегу, а сзади еще две стоят. Как холодно в этом маленьком кузове. Главное, головой ни обо что не удариться, а то еще и шишку или сотрясение мозга заработаю. Тогда скрипка точно будет тревожить мою душу, такой звон в ушах поднимется, что долго буду унимать. Как там Аня? Нет, мне не хочется за нее волноваться, знаю, что там, в цеху, с ней все в порядке. Да и с чего я постоянно думаю о том, что что-то должно случиться? Забыть, забыть об этом сейчас же».

Когда все пять тонн оказались в кузове и Артём получил от водителя пятьдесят рублей – почему так мало, он не выяснял, просто поблагодарил – утро уже разыгралось вовсю. А Артёма вдруг резко стало клонить в сон.