— Вы там в порядке? — донесся сверху голос.

Сиенна подняла взгляд и увидела гражданского, который смотрел на нее через люк. Она кивнула.

— Все хорошо. Когда прибудут врачи?

— Не знаю точно, но они едут. Здесь военные ребята. Они догнали водителя и охраняют его, пока не приедет полиция.

— Передайте кому-нибудь, что спасателям понадобятся гидравлические ножницы, чтобы вытащить пострадавшего. А еще у него может быть травма головы или шеи.

Мужчина исчез, и они с Крисом снова остались вдвоем. С улицы слышались голоса, но в этот момент ей казалось, что они были единственными людьми на планете.

Превозмогая боль в затекших от неудобной позы коленях и бедрах, она опять повернулась к Крису.

Пока она рассказывала о его состоянии тому человеку, Крис погрузился в себя. Его трясло, он потел, и вряд ли это происходило исключительно из-за травм. Он сказал, что у него клаустрофобия, и ему явно было не весело оказаться прикованным к месту. Плюс еще и она удерживала его.

— Помню, однажды мы приехали на вызов и поняли, что ребенок заполз за котенком в коллектор и застрял там. Конечно, парни, с которыми я работаю, все большие и сильные, но я без всякого обсуждения знала, кто полезет за ним.

Крис не открыл глаза, но Сиенна знала, что он ее слушает. И неосознанно поглаживая большим пальцем его скулу, продолжила:

— Это случилось на следующий день после Рождества, и его мама сказала, что он все утро играл в свой новый гаджет, пока она не заставила его сделать перерыв и погулять. У меня никогда не было клаустрофобии, но когда я заползла в тот коллектор мне стало очень сильно не по себе. Я дотянулась до мальчика, и, признаться, это был ад — пытаться выползти оттуда, держа его за ногу. Он визжал и пинался, и его крики эхом разносились по той тесной сточной трубе. Я чуть не оглохла, пока тащила его.

— Наконец я доползла до выхода, и мои ребята вытянули меня за ботинки, а вместе со мной и мальчика. Мы оба были покрыты грязью и чем-то, о чем даже думать противно, и мальчик — вместо того, чтобы поблагодарить меня — развернулся, и начал кричать, что играл с котенком, и что я не имела права трогать его. А мать, не сказав даже простого «спасибо», погнала его домой. Наверное, снова играть с чертовым подарком от Санты.

Крис наконец-то открыл глаза… но вместо того, чтобы рассмеяться над ее последней фразой, сказал:

— Я работал в тюрьме строгого режима, и однажды там произошел бунт. Я закрылся в комнате наблюдения, но заключенные вломились туда, и это разбитое лобовое стекло чертовски похоже на стекла, которые они разбивали тогда. Они избили меня до полусмерти, а затем перетащили в карцер и заперли. Там было темно, и я слышал крики и вопли, сопровождавшие бунт. Но самым ужасным был запах дыма от устроенного ими пожара. Я знал, что никому не известно, где я, и если бы огонь вышел из-под контроля, я бы сгорел или задохнулся от дыма. Меня словно похоронили заживо.

Сиенна не могла отпустить его голову, но больше всего на свете ей хотелось обнять его. Она переместилась, чтобы наклониться вперед, и прижалась своим лбом к его.

Он продолжил удивительно ровным голосом:

— Потом полиция и спецназ взяли ситуацию под контроль и, обыскав тюрьму камера за камерой, нашли меня. Мне сказали, что я пробыл там три часа, но мне показалось, что прошло несколько дней. С тех пор у меня страх перед тесными пространствами.

Сиенна отодвинулась и посмотрела в синие глаза Криса. У него были русые волосы, которые начали седеть на висках. Морщинки, окружавшие его глаза и рот, намекали, что он много смеется. Его нос был чуть кривоват — скорее всего, был когда-то сломан, возможно даже во время того самого бунта. Он по-прежнему держался за ее запястье, словно она была его спасением — и по-видимому оно так и было.

— Я не оставлю вас, пока вы не выберетесь отсюда, — пообещала она.

— Я в порядке, — тут же отозвался он, но Сиенна видела, что это не так.

— Конечно, — согласилась она. — Расскажите мне о Тони.

Он нерешительно замолчал, а затем уголок его рта приподнялся вверх

— Вы пытаетесь отвлечь меня, — заявил он.

— Ага, — не увиливая, призналась она. — Итак… Тони?

Сиенна видела, как Крис старается заставить себя переключиться на сына. И пока он рассказывал о том, как гордится Тони, и о том, чем он занимается в армии, молча оценивала его состояние.

Его сердце билось чуть чаще, чем надо, но в данных обстоятельствах это было естественно. Его кожа была нормального цвета, и он, что хорошо, не был холодным. Говорил он без затруднений, следовательно легкие авария, скорее всего, не задела. Порез на виске кровоточил, но не настолько, чтобы об этом стоило волноваться. Из ран на голове кровотечение всегда бывало обильным, и сейчас оно помогало очищать рану. Крису предстояло наложить швы, но никакой сложной работы не требовалось. Его руки хорошо двигались, а хватка на ее запястье была достаточно сильной. Сиенну слегка беспокоило то, что со своей позиции она не может проанализировать состояние его ног — ей мешал руль.

— Вы меня не слушаете, верно? — помолчав, спросил Крис.

Ее взгляд виновато взлетел на него.

— Конечно слушаю.

Он усмехнулся — и она смогла только шокированно уставиться на него. Когда он улыбнулся, все его лицо озарилось. И ей понравился этот его тихий гортанный смешок.

Устыдившись своей реакции — как можно испытывать притяжение к человеку в ситуации, когда он в буквальном смысле застрял в тонне металла? — она попыталась взять эмоции под контроль.

— Тогда сколько лет мне было, когда я узнал, что стану отцом? — спросил он.

Сиенна озорно улыбнулась.

— Двадцать один. Мать Тони вам нравилась, хоть вы и не были уверены, что хотите провести с нею всю жизнь. Но все равно женились, а затем родился ваш сын.

— Верно, — недовольно подтвердил он. — Что ж, полагаю, вы все-таки слушали.

— Я женщина, — горделиво сказала Сиенна. — А женщины умеют делать множество вещей одновременно. Как ваши ноги?

— Ступни покалывает, — ответил он сразу. — Это плохо?

— Лгать не буду, это не очень хорошо, но и не ужасно. Прекрасно, что вы можете чувствовать их.

— Но меня зажало.

Не желая, чтобы он пережил еще одну вспышку клаустрофобии, она поспешно сказала:

— Я встретила Рэнди, когда мне было тринадцать, а ему семнадцать. Тогда я не понимала, что это недопустимо, но если бы и понимала, мне было бы все равно. Я любила его и думала, что он любит меня. Однако вышло, что он любил секс… и неважно, с кем. Когда мне исполнилось восемнадцать, мы стали жить вместе. Я считала нас взрослыми. Но когда забеременела, оказалось, что он все-таки не желает взрослеть…

— Он бросил вас? Вот мудак, — прорычал Крис. — Мой брак с Мирандой был далек от идеала, но во всем, что касалось Тони, мы с нею всегда объединялись.

Сиенне не хотелось признавать, насколько ей стало приятно, когда он встал на ее защиту.

— Да, он меня бросил. Но не жалейте нас. Я вернулась к родителям, и они помогли мне вырастить Сару, а потом посоветовали закончить наш местный колледж. Я собиралась стать медсестрой, но после первого же выезда на скорой поняла, что это мое. Мне понравилось то, как лихо и слаженно действуют парамедики, чтобы сохранить человеку жизнь до приезда в больницу. Это был сумасшедший выброс адреналина. Сначала я получила медицинскую лицензию, а затем диплом фельдшера. С тех пор я не оглядывалась назад.

— Насколько я успел понять, вы хороши в своем деле, — с улыбкой промолвил Крис.

Сиенна не ответила, но улыбнулась. Она не могла поверить в то, что начала испытывать к этому мужчине столь сильные чувства. Это было какое-то сумасшествие. Но она не могла отрицать, что будет не против по возвращении в Теннесси узнать его ближе.

— Спасибо, — сказала она, помолчав.

Они сидели в коконе разбитой машины, глядя друг другу в глаза, и Сиенна гадала, о чем думал Крис.

Но едва она открыла рот, чтобы спросить, как снаружи кто-то закричал, испугав их обоих. Сильнее сжав голову Криса, она сказала:

— Прибыла помощь.

— По-моему, она уже давно здесь, — сказал Крис, и в его глазах засияло восхищение и что-то еще, чего она не смогла распознать.

Сиенна вспотела, и ее волосы прилипли ко лбу. Сидеть, изогнувшись, и удерживать в неподвижности его голову было, наверное, неудобно. Но все ее внимание было сфокусировано на нем, а не на собственном комфорте — или отсутствии такового.