– Она хочет поговорить о моих отметках. Клей засмеялся:

– Этого следовало ожидать, О'Нейл. Ты не открывала книги весь семестр.

Алек положил руку на плечо Клея, останавливая его.

– Я думал, что у тебя по всем предметам отличные отметки, Лейс.

– Это было в прошлом году.

– Почему ты раньше не сказала мне, что у тебя сложности? Я бы помог тебе.

Она снова пожала плечами, легкая судорога пробежала по ее изящной спине.

– Я не хотела тебя беспокоить.

– Беспокоить меня? – он почувствовал, что его лицо мрачнеет. – Ты моя дочь, Лейси!

На стене за его спиной зазвонил телефон.

– Возможно, это она, – сказала Лейси. Ее лицо под веснушками стало белым.

– Вот теперь ты влипла, О'Нейл, – сказал Клей, когда Алек встал, чтобы снять трубку.

– Доктор О'Нейл? – спросила женщина официальным, отстраненным тоном.

– Да.

– С вами говорит Джанет Грин, классная руководительница Лейси.

Он тут же представил себе ее: темные волосы уложены в прическу, ярко-розовая губная помада, улыбка – широкая и фальшивая. Слишком суровая, слишком равнодушная, чтобы работать с подростками.

– Лейси сказала, что вы собираетесь позвонить. Лейси, конечно же, ждала до последней минуты. Он смотрел, как его дочь доедает свой завтрак: голова опущена, длинные рыжие волосы свисают до самого стола, как занавески.

– Я живу недалеко от вас, – продолжала Джанет Грин. – Я бы хотела навестить вас вечером и поговорить о Лейси, чтобы вам не нужно было заходить в школу.

Алек посмотрел вокруг. Стол рядом с мойкой заставлен вчерашней посудой с красными разводами томатного соуса. Кастрюля от спагетти все еще стоит на плите, одна длинная макаронина прилипла к ней сбоку в форме вопросительного знака. Кухонные столы завалены почтой и старыми газетами, и везде разбросаны сделанные им фотографии маяка.

– Давайте поговорим по телефону, – предложил он.

– Ну, хорошо. Лейси сказала, почему я хотела встретиться с вами?

– Она сказала, что у нее не очень хорошие отметки.

– Да, это так. Боюсь, она просто идет ко дну. У нее нет ни одной положительной оценки, и она провалила биологию и алгебру.

– Провалила? – он глянул на Лейси. Та вскочила со стула, как будто он прикоснулся к ней оголенным проводом, схватила со стола свой ранец с книгами и, на ходу закидывая его на плечо, выскочила за дверь. Алек опустил трубку себе на грудь.

– Лейси! – крикнул он, но увидел лишь рыжее пятно ее волос, когда она выбегала на улицу мимо кухонного окна. Алек снова поднес трубку к уху:

– Она ушла.

– Да, я знаю, что она расстроена. Ей придется заниматься биологией и алгеброй летом, если она хочет перейти в следующий класс.

Алек покачал головой:

– Не понимаю, в чем дело. Она всегда училась на отлично. Почему я узнал об этом только сейчас? А что в ее последнем табеле? Я бы заметил, если бы оценки снизились.

– Сплошь «удовлетворительно». Он нахмурился.

– Должно быть, она не показывала его мне. Это так не похоже на нее.

Он никогда не видел удовлетворительных оценок у своих детей. Впрочем, ему не доводилось встречать и оценок «хорошо».

– А ваш сын хорошо справляется с учебой, несмотря на смерть матери, не так ли? Я слышала, он будет выступать от своего класса на выпускном вечере.

– Да, – Алек снова сел за стол, внезапно ощутив усталость. Если бы не собрание по поводу маяка, он бы снова лег в постель.

– Он собирается поступать в Дюкский университет на будущий год?

– Да, – Алек посмотрел на своего сына, который встал из-за стола. Клей взял персик с блюда с фруктами и кивнул ему, выходя из кухни.

– По-моему, Лейси озабочена тем, как вы будете жить, когда ее брат уедет, и вы с ней останетесь одни в доме.

Алек снова нахмурился:

– Это она сказала?

– Нет, просто мне так кажется. Похоже, она никак не может прийти в себя после смерти матери.

– Я… конечно, я понимаю, если у нее такие плохие отметки…

Лейси провалилась на экзаменах, а он даже понятия об этом не имел.

– Я не заметил ничего необычного.

А он вообще ничего не замечал. В последние несколько месяцев он предоставил своим детям самим заботиться о себе.

– Вы ведь ветеринар, доктор О'Нейл?

– Да.

Он хотел сказать ей, что это не ее дело, но, ради Лейси, сдержался.

– Лейси сказала, что вы сейчас не работаете.

– Я взял отпуск.

Он думал, что возьмет отпуск на несколько недель после смерти Энни. Недели превратились в месяцы, месяцы пролетали с головокружительной быстротой, а у него не было никакого желания возвращаться к работе.

– Понятно, – сказала Джанет Грин, и в голосе ее явственно послышался холодок. – Между прочим, вы знаете, что за последние несколько месяцев Лейси два раза заставали возле школы с сигаретой?

Он хотел возразить, что Лейси не курит, но, очевидно, эта женщина знала его дочь лучше, чем он сам.

– Нет, я не знал об этом, – сказал он. – Спасибо, что сказали.

Он повесил трубку и снова сел за стол, чувствуя себя совершенно опустошенным. Эта усталость была необычна для него. Все знали его как человека энергичного, не способного сидеть без дела более одной-двух минут. А теперь у него не было сил даже помыть кастрюлю после спагетти.

Они ели спагетти несколько раз в неделю. Это было просто. Вскипятить воду, открыть банку с соусом. Время от времени готовили дети, но они были ненамного изобретательнее, чем он сам.

Энни все готовила на скорую руку. Даже хлеб. Две медовые коврижки каждую субботу. Дом заполнялся их запахом. Тогда эта кухня оживала. Энни всегда оставляла что-то для красоты: ряд фруктов на столах вдоль стены, красочные упаковки экзотического чая на подоконниках – она любовалась ими, пока готовила еду.

Обычно Энни приходила домой раньше него и готовила что-нибудь замечательное, и часто – теперь ему казалось, что это происходило через день – он, вернувшись домой, приглашал ее в спальню, она вручала ложку кому-нибудь из детей, которые со стонами смирялись с очередным поздним ужином, а Энни, уже с румянцем на щеках от прилива желания, говорила им:

– Помните, дорогие, поздний ужин – это изысканно.

Так жил раньше этот дом. Энни придавала большое значение свободе и непринужденности.

– Это дом без правил, – говорила она. – Мы должны доверять себе. Наше тело само знает, когда спать, когда есть, когда вставать по утрам… когда заниматься любовью.

Только в последние годы дети начали понимать, что в этом доме множество правил. Просто это были не те правила, по которым жили их друзья, а другие, весьма странные, установленные Энни. Она не признавала часов в доме, хотя Алек постоянно носил часы на руке. Лейси и Клей имели возможность самостоятельно сделать выбор, и оба следовали примеру своей матери до тех пор, пока в прошлом году Клей не начал носить такие же часы, как у Алека. До этого Клей и Лейси часто опаздывали на школьный автобус, или, как это произошло в нескольких весьма необычных ситуациях, приходили слишком рано. У них никогда не было «комендантского часа», что вызывало зависть у их друзей. Даже когда они были маленькими, им разрешалось ложиться спать в любое время. На самом деле, они сами довольно успешно регулировали свой распорядок дня, и, возможно, этому способствовало отсутствие телевизора.

Лейси и Клея никогда не наказывали за их редкие проступки, но постоянно вознаграждали просто за то, что они существуют. Поначалу Энни задавала тон в воспитании детей, и Алек зачастую чувствовал себя зрителем. Однако, он быстро включился в этот процесс, обнаружив, что если относиться к детям с уважением, то они начинают чувствовать ответственность за свои поступки. Лейси и Клей всегда подтверждали правильность их методов.

– Самое главное, чтобы вы были веселы и здоровы, – говорил им Алек, когда они куда-нибудь отправлялись. Он испытывал удовольствие от того, что доверяет им, в то время как родители их друзей унижали своих детей предупреждениями, угрозами и выговорами.

Алеку вдруг пришло в голову заглянуть в комнату Лейси. Он встал из-за стола и пошел наверх. Открыв дверь, он с улыбкой покачал головой. Комната напоминала место катастрофы: постель не убрана, повсюду валяется одежда, корзина с грязным бельем в углу переполнена. На столе куча книг, кассет и тетрадей, стены увешаны плакатами с портретами музыкантов упаднического, нездорового вида. На полке, которая шла вдоль трех стен комнаты на уровне его плеча, сидели старинные куклы Лейси, создавая причудливый контраст с порочными молодыми людьми. Всего было тринадцать кукол, аккуратно расставленных по полкам, которые он сделал пять лет назад. Энни дарила ей куклу на каждый день рождения. И сейчас они смотрели на Алека с безмятежными улыбками, навязчиво демонстрируя свои мелкие зубы.

Она курит, черт побери. Должен ли он поговорить с ней об этом? Что бы сделала Энни на его месте? Скорее всего, она устроила бы открытое обсуждение за обеденным столом без каких-либо обвинений, упований или требований. Алек глубоко вздохнул. Он не был к этому готов.

Трипод, хромая, зашел в комнату и тяжело привалился к ноге Алека. Алек почесал собаку за ухом, и они вместе уставились на ту бедственную картину, которую представляла собой комната Лейси. Энни не была слишком усердной домохозяйкой, но она мастерски умела распихать вещи по шкафам и полкам, поэтому дом всегда выглядел аккуратно. Конечно, комната Лейси никогда не выглядела таким образом, пока Энни была жива. Но Алек едва ли мог ругать свою дочь за этот беспорядок, поскольку то же самое творилось и в остальных комнатах.

Он прислонился к дверному косяку и закрыл глаза, чтобы не видеть укоряющие, удивленные лица кукол.

– Я не могу справиться с этим, Энни, – сказал он и почувствовал, что Трипод поднял к нему морду, уловив отчаяние в голосе хозяина.

В десять двадцать Алек заехал на стоянку у «Си Терн» и поставил машину между «БМВ» Нолы Диллард и старым фургоном Брайена Касса. Он опять опоздал, но на этот раз у него была куча оправданий. Во-первых, звонок от классной руководительницы Лейси, который, если честно признаться, занял не так много времени, но заставил его провести целый час в раздумьях о своей жизни. Затем позвонила Рэнди, умоляя его вернуться на работу. Когда он ушел, она взяла на себя почти всю работу и поначалу отнеслась к его уходу с пониманием. Чрезмерная мягкость – это качество, за которое он всегда критиковал ее. Она позволяла людям использовать себя, и сейчас он делал именно это.