Недвига покорно переоделась, разложила мокрую одежду на повозке, – в дороге высохнет, – все молча. Сели завтракать, но кусок не лез в горло, так и просидела, не евши, у костра, согреваясь, пока буртасы не собрались в путь.

Хорошее настроение покинуло Недвигу. Она старалась заставить себя не думать о будущем, но на душе становилось все муторнее и горше. Сегодня ее уже не радовало, что она окажется в родном краю, где все родные давным-давно забыли о ней, смирились с ее потерей. Намного лучше жить там, где она привыкла – среди степного простора с ковылем и дикими стадами тарпанов и сайгаков. Там живут простые добродушные люди, не умеющие врать и изворачиваться, а если что-то обещают, то выполняют, несмотря ни на что. Покидать эту землю было мучительно. Чем дальше отряд удалялся от степи, тем тоскливее сжималось женское сердце, не желавшее расставаться с этим краем.

Часть третья

Крепость – защита и любовь

Глава первая

881 г. (от Р.Х.)

В конце мая вступило в свои права лето, отбирая у весны нежные ласковые денечки, наполненные благоуханием садов, ласкающие взор зеленью мягких трав. На смену им неумолимо надвигались пыль и зной.

Белава проснулась от невыносимой духоты и лежала, боясь потревожить сон мужчины, привалившегося к ее большому круглому животу.

Она лежала и думала. Какую же безмерную власть над людьми имеет простая похоть. Вот мытник – человек незаурядный, владеет несколькими языками, знает письмо и счет, принимает у себя иноземных купцов, чтобы из первых уст узнать о новых далеких землях, – а весь дом поставил в услужение ей, рабыне, за то, что она делит с ним ложе и носит под сердцем его ребенка. Никто не смеет обидеть ее или ослушаться. Впервые за много лет домочадцы почувствовали, что хозяин может проявить твердость. Он жестоко расправлялся со всяким, кто осмеливался пренебрежительно обойтись с Белавой.

Первое время Белава боялась жены мытника, но напрасно. Вскоре она поняла, что не тяжелый нрав мытника был причиной ее затворничества, а еврейский обычай, принижающий женщину до узницы в четырех стенах своего дома, лишенной любого внешнего общения. Белава подозревала, что хозяйка даже не догадывается, где муж пропадает по ночам. А старая рабыня-няня хоть и сверлила Белаву злыми глазками, но, как и все слуги, ни словом, ни делом не задевала ее.

Вроде бы покорность и повиновение царили в мытниковской усадьбе, но Белава всем сердцем ощущала тревогу. Ей казалось, что скрытая угроза исходит от Заккая, презрительно поглядывавшего на ее выпирающий живот. Всякий раз, встречая его, Белава замирала, ожидая, что он во всеуслышание заявит, что дитя, которое она вынашивает, его, а не мытника.

Честно сказать, Белава сама не ведала, чье оно. С тех пор как хозяин приноровился навещать ее по ночам, Заккай прекратил с ней любовные отношения, но именно тогда она и заметила первые признаки зарождавшейся жизни. Оставалось только гадать, кто явился виновником беременности.

В любом случае признаваться мытнику в связи с Заккаем женщина не собиралась, опасаясь не за себя, а за будущее своего ребенка. «Ну какая разница, кто отец? – утешала она себя. – Богам было угодно зародить его, и не людям перечить их воле».

Тем более она знала, что мытник будет прекрасным отцом. Его добрый нрав известен всем. В нем нет и тени легкомыслия, небрежности. Белаву удивляет его здравая рассудительность, во всех сторонах жизни он видит только хорошее, поскольку прожил спокойную, обеспеченную жизнь и в результате бережливости к старости накопил немалые богатства.

Он будет любить своего ребенка, в этом Белава не сомневалась. Как бережно он теперь к ней относился, предугадывая любое желание. Она просто купалась в его ласковости, теплоте и обожании. Она давно уже не думала о его неприятной внешности, отдавалась ему если не охотно, то и без всякого напряжения и неприязни. Она стала к нему привыкать.

Лучи солнца властно проникли в комнату и коснулись лица мужчины. Он пошевелился, открыл глаза и приподнялся. Сладко потянулся, спустил с постели короткие ножки, повернулся к Белаве, с удовольствием скользнул взглядом по ее животу.

Удивительно порой поворачивается жизнь. Мытник давно уже свыкся с мыслью, что никогда не станет отцом, но Бог смилостивился – и он снова почувствовал себя молодым и полным сил. Одно отравляло радость: ребенок, рожденный в неволе, становился рабом.

Мытник мог бы дать Белаве свободу, если бы не знал наверняка, что, получив ее, она уйдет из этого дома. Сколько раз он просил Белаву принять иудаизм, чтобы без помех жениться на ней. Раввины, что и говорить, не очень приветствовали новообращенных, считая, что только рожденный евреем может им быть. Но ведь сорок лет назад они смотрели сквозь пальцы на то, что толпы хазар становились иудеями. Почему бы им сейчас не принять еще одну душу в свое стадо? Уж мытник в этом случае не поскупился бы.

Но ведь Белава сама не желала принять иудаизм! Уж как он ее уговаривал! Чуть на колени не вставал, но быстро отступил перед неизвестной силой, исходящей от ее веры.

Пожалуй, Белава сама кому угодно может доказать, что единого Бога просто не может быть, когда все вокруг дышит таким разнообразием. Над полями и огородами витают вилы, разнося живительную влагу растениям. Русалки и дивы оберегают леса и реки от вредных посягательств человека на живую природу. Полудницы бегают по полям, передавая всю свою силу хлебным колосьям. Грозный змей хранит под землей несметные богатства. И все эти, и другие божества обязательно должны подчиняться высшим силам, иначе все перепутается: день с ночью, вода с сушей, небо с землей. Да разве одному Богу под силу уследить за всем живым в этом мире?! Только поделив между собой обязанности, боги Род, Велес, Макошь, Перун и Лада могут добросовестно исполнять их.

Мытника умиляла и бесконечная доброта Белавы. Узнав о ее беременности, он сказал:

– Теперь мне придется развестись с женой, чтобы жениться на тебе.

– Как развестись? – не поняла Белава, а когда он разъяснил, испугалась: – За что же выгонять бедную женщину? Разве она виновата в своем бесплодии? Почему ты не можешь взять меня второй женой? Мы вместе с нею воспитывали бы наших детей.

– Иудаизм запрещает многоженство. Мы – не язычники какие-нибудь, а избранный Богом народ.

– Тогда лучше я рабой останусь, – твердо решила Белава и впоследствии пресекала все разговоры о браке.

Каждое утро, видя перед собой соблазнительно потягивающуюся женщину, неприхотливые движения которой сводили с ума, мытник вновь и вновь думал о женитьбе. Он не был простаком и знал, что отказ Белавы больше связан с ее чувствами, чем со здравым смыслом и боязнью навредить его жене. Он часто замечал, как порой она смотрит на него невидящим взглядом…

Критически оценивая себя, мытник понимал, что такая женщина никогда не полюбит его, поэтому и не хочет связывать себя с ним навеки. И это качество тоже нравилось ему. Белава – бескорыстна. Богатство никогда не туманило ей голову, и на роскошь она смотрит равнодушно, иначе давным-давно сама бы женила его на себе.

Он понимал, что лишь рабское положение обязывает Белаву безропотно подчиняться всем его прихотям. Ему было обидно, но он терпел, и в глубине души тешил себя надеждой, что это не так, что Белава пусть не любит, но относится к нему с уважением и принимает его ласки с удовольствием.

И она – мать его ребенка! Нельзя об этом забывать! Если он сейчас не побеспокоится о ней и о дитяти, то кто же позаботится о них, когда он умрет? Кому достанется его добро?

У отца мытника, кроме него, было пять сынов, и все сложили головы за Обадия, выступившего против старых хазарских порядков, не признающих иудаизма. Кровопролитная гражданская война унесла много жизней, но Обадий победил, и иудаизм признали в Хазарии господствующей религией.

Сынов уже было не вернуть, но родители мытника не жалели о том, что приняли новую религию, поэтому судьба наградила их еще одним ребенком. Он, рожденный уже евреем, учился у великих раввинов, приобрел самые лучшие знания, а деньги отца помогли ему продвинуться по службе и занять выгодную должность мытника в Саркеле. Родители подыскали ему жену не из новообращенных, а настоящую иудейку, семейные корни которой уходили в глубокую древность. Род ее перемещался из страны в страну, подвергаясь гонениям, пока не обрел довольно безопасное убежище в Хазарии.

Правда, хорошая родословная не уберегла женщину от бесплодия. Мытник молча переживал это несчастье, ни разу не упрекнув жену. Впрочем, понимая свою вину, она никогда не давала повода для недовольства: почтительно обращалась к мужу, знала свое место и никогда ни на что не жаловалась, даже сейчас, зная о его связи с рабыней, не скандалит и не упрекает его.

После смерти отца мытнику много богатства досталось, и сам он не сидел сложа руки, а добросовестно его приумножал. Но для чего?! Двадцать лет прожил с женой, навязанной родителями. На чужих женщин глаз поднять не смел, иудейские законы, привитые с детства, почитал.

А вот рабыня-язычница всю душу перевернула. Не знает мытник, любовь ли к нему пришла так поздно или еще что, но всякий раз, подумав о том, что Белава может покинуть его, он страдал.

Нет, выход из этого положения он видел только один – брак. И Белава должна подчиниться его твердому решению.

– Вот что, Белава, – мытник посмотрел на женщину, наконец решившись на ответственный разговор: если он еще промедлит, его ребенок родится рабом, – я окончательно решил жениться на тебе.

Белава резко поднялась с постели.

– Но ведь ты говорил, что не можешь иметь вторую жену.

– Я развожусь. Она бесплодна, а по еврейским обычаям и за меньшую провинность жен прогоняют. Я ее жалел да и память родителей своих не хотел беспокоить. Теперь все изменилось. Ребенок должен родиться в законном браке. А вдруг я умру? Кому мое богатство достанется? Жена прав на наследство не имеет, у меня родных нет никого. Растащат добро многочисленные родственнички жены. Заккай вон, например, давно мечтает о богатстве.