Он стоял на помосте, и Лючия обратила внимание, что его блестящие черные сапоги были на довольно высоких каблуках, видимо, Боливару хотелось выглядеть хотя бы немного выше ростом. Ожидая представления, Лючия подумала, что, кажется, понимает, почему так много женщин страстно искали знакомства с Боливаром.

Он не был в общепринятом смысле красавцем мужчиной, но обладал необыкновенным обаянием. Его глубоко посаженные глаза антрацитового цвета были властными и дерзкими, а перед белозубой обезоруживающей улыбкой Боливара не могли устоять ни молодые девушки, ни стареющие матроны. Кроме того, его манеры, галантность в общении с дамами и, конечно, каскад слухов и намеков на его любовные похождения подливали масла в огонь. Похоже, что все эти сплетни и пересуды были нужны Боливару как воздух, он просто не мог обойтись без ореола славы не только великого военачальника, но и любимца женщин.

Трудно было поверить, что во время последней военной кампании Боливару хватало времени и на Фанни, и на Изабель, и на Аниту, и на Бернальдину, и на… Но слухи! О! Слухи страшнее войны, их было вполне достаточно, чтобы он снискал такую известность.

«Если даже я слышала про него все эти вещи, то сколько, должно быть, знает Кэтрин!» — пробормотала про себя Лючия. Недаром, как только речь заходила о генерале, ее сестру охватывала нервная дрожь. В последние две недели она не находила никакой другой темы для разговора, и сейчас, когда отец представил ее Боливару, Кэтрин продемонстрировала все свое обаяние.

— Ваше превосходительство! Позвольте мне представить вам мою старшую дочь!

Боливар пожал руку Кэтрин, присевшей в реверансе, и взглянул на нее с нескрываемым восхищением. Он всегда смотрел так на красивых женщин, не имея привычки скрывать чувства, которые возникали у него. Несколько мгновений он, не отрываясь, смотрел ей в глаза, пока она, спохватившись, не отошла в сторону, уступая место Лючии.

— Моя младшая дочь, ваше превосходительство! — продолжал сэр Джон.

Лючия протянула руку генералу, и он пожал ее, улыбнувшись, но девушка чувствовала, что эта улыбка была чисто автоматической и скорее данью вежливости и учтивости человека, получившего прекрасное европейское воспитание. Она отошла, освободив место для следующих гостей.

Как только начались танцы, Кэтрин сразу же была атакована целой толпой молодых людей, желающих пригласить ее. Среди них были и штабные офицеры из окружения генерала, и статные командиры иностранного легиона в темно-зеленых мундирах, обшитых золотом на обшлагах и лацканах.

Лючия услышала чистую английскую речь и поняла, что соотечественники полагают, что обладают первоочередным правом на танец с Кэтрин. Лючию пригласил танцевать Чарльз Соуверби, офицер, который оказался родом из Бруклина. Она быстро пошла ему навстречу, стремясь не столько потанцевать с ним, сколько поговорить.

— Я поражен, что встретил в Кито такую красивую женщину, — любезно начал Чарльз.

— Могу сказать вам то же самое, — легко парировала Лючия.

Чарльз улыбнулся:

— Мой разум слишком медленно отходит от войны.

— Боюсь, мне трудно будет это понять.

Пока они кружились в танце, Лючия узнала, что Чарльз Соуверби служил в армии Наполеона, участвовал в знаменитом Бородинском сражении, а затем примкнул к генералу Боливару и с тех пор следует за ним повсюду.

Услышав это имя, Лючия спросила:

— Вы, я вижу, влюблены в своего начальника.

— Он изумителен! Боливар — лучший солдат в мире и самый замечательный человек из всех, кого я когда-либо знал!

Когда танец подошел к концу, Лючия заметно погрустнела, но Чарльз Соуверби (только сейчас она разглядела, что он полковник) представил ее капитану Хэллоуэсу из Кента, а тот, в свою очередь, — Дэниэлу О'Лери из Белфаста, офицеру, который служил в штабе генерала Боливара с девятнадцати лет.

Лючия поняла, что это был тот самый двадцатидвухлетний капитан О'Лери, который во время боя за Кито водрузил белый флаг на линию обороны роялистов и потребовал от испанцев безоговорочной капитуляции. Ему было всего лишь двадцать два года! Для Лючии возраст не играл никакой роли, ведь этот человек живет насыщенной, полнокровной жизнью.

Просто не верилось, что все эти люди, которые сейчас веселились вокруг, еще совсем недавно рисковали своей жизнью не только под пулями, но и мерзли в Андах, болели малярией, оспой и дизентерией, терпели нужду и лишения на переходах.

Больше всего ей хотелось познакомиться с фельдмаршалом Сукре, но он был окружен плотной стеной женщин, которым не удалось попасть под благосклонный взгляд самого «освободителя». Иногда за спинами женщин она видела его благородное лицо, на котором было несколько обескураженное выражение. Сукре старался выглядеть жестким и властным.

Покинув университет в Венесуэле, шестнадцатилетний Сукре с головой ушел в революцию и сделал головокружительную карьеру от рядового партизана до самого удачливого и талантливого генерала армии республиканцев, на счету которого не было ни одной проигранной битвы.

Всегда спокойный, выдержанный, он производил очень хорошее впечатление. Считалось, что фельдмаршал обладает безупречно тонким вкусом во всем и по части женщин тоже. Многие говорили, что он до беспамятства влюблен в Марианну, любимую дочь маркиза де Соланда.

Лючия представила себе, как удивились и даже возмутились бы все эти люди, если бы узнали, что ее дом стал прибежищем для одного из самых их злейших врагов. Ее отец не интересовался ни войнами, ни политикой — ничем, кроме своего собственного бизнеса. Но, глядя на других англичан, явно симпатизировавших Боливару (да и она сама всем сердцем была на стороне республиканцев), Лючия чувствовала вину при мысли о том, что в павильоне лежит человек, который, возможно, убил товарищей этих людей.

Бал находился в самом разгаре, голоса и смех становились все громче, и вино струилось рекой, когда Лючия увидела Мануэллу Саенз, входящую в бальный зал. Одета она была, как и предполагала Кэтрин, в белое платье из тонкой кисеи с подчеркнуто высокой талией и очень небольшим декольте, оно совсем не было похоже на то платье, которое было на ней днем, на балконе. Через плечо Мануэллы опять же шла красно-белая муаровая лента с надписью «AI patriotismo de Mas Sensibles» и приколотым орденом Солнца.

Как всегда, Мануэлла выглядела великолепно: ее матовая кожа отсвечивала алебастром в свечах канделябров, на щеках горел легкий румянец, а волосы, причесанные в виде тиары, были украшены белыми цветами. Хозяин вечера, сеньор Ларреа, бросился встречать новую гостью и, взяв ее за руку торжественно подвел к возвышению, где все еще стоял генерал Боливар, приветствуя запоздалых гостей.

— Ваше превосходительство, могу я представить вам сеньору Мануэллу Саенз де Торн? — обратился Ларреа к генералу.

Мануэлла присела в грациозном реверансе, и Боливар почтительно поцеловал ее руку.

Лючия понимала, в чем дело, но ей казалось, что происходит что-то странное. Это напоминало круги от камня, брошенного в водоем, когда сам камень уже исчез, но волны на поверхности воды продолжают выдавать его былое присутствие.

Генерал что-то сказал Мануэлле таким тихим голосом, что невозможно было расслышать, затем она отошла от Боливара, но Лючия была уверена, что между ними уже установилась какая-то связь, еле ощутимая постороннему глазу.

Боливар, танцевавший до этого только с Кэтрин, которая смотрела на него возбужденным и откровенно-вызывающим взглядом, теперь уже вовсю вальсировал с Мануэллой, не обращая на Кэтрин ровно никакого внимания. Он с неожиданной легкостью оставил свою прежнюю партнершу и полностью переключился на Саенз.

Мануэлла и Боливар танцевали очень долго, неотрывно глядя друг на друга, однако нередко сбиваясь с такта. Они кружились и кружились по начищенному до блеска полу бального зала, не обращая никакого внимания на окружающих.

Лючия внимательно наблюдала за тем, что происходит между обоими партнерами, между Боливаром и Саенз, и, если ей удавалось на мгновение увидеть темные глаза генерала, она понимала, как много невысказанного есть в этом взгляде.

Сэр Джон Каннингхэм не посчитал нужным задерживаться на вечере слишком долго: он вообще не любил приемы, затягивающиеся далеко за полночь. Кэтрин не хотела уходить ни за что, и убедить ее покинуть бал не удалось бы никому, Лючия же послушно последовала за отцом и сошла с ним вниз по ступенькам.

Еще не было и часа ночи, а бал уже был в разгаре. Лючия неожиданно получила удовольствие от встречи с соотечественниками, которых она никак не ожидала увидеть в Кито.

Мысли ее постоянно возвращались к дону Карлосу. Может быть, он опять пришел в себя и мог поговорить с Педро? При воспоминании о голосе де Оланеты в ней опять проснулись все те же непонятные чувства.

— Хороший вечер! — похвалил бал сэр Джон, вернувшись домой. — Но любой хороший вечер не должен быть слишком долгим.

— Я совершенно согласна с тобой, папа! — ответила Лючия.

— Сомневаюсь, что Ларреа вообще сегодня ляжет спать, кстати, твоя сестра тоже. — По его тону Лючия поняла, что он намерен на этом закончить разговор.

Она попрощалась с отцом. Сэр Джон никогда не целовал Лючию, и она знала, что он, радушно пожелав ей спокойного сна, все равно ненавидит ее. Наверняка он каждый раз вспоминал о том, что при ее рождении ждал мальчика. Он ушел в спальню, плотно прикрыв за собой дверь, и слуга, прислуживающий сэру Джону, уже стоял на своем месте.

Но Лючию, одинокую и, как ей казалось, никому не нужную на этом свете, не ждал никто… Она вошла в свою спальню, невольно смущаясь от мысли, что, может быть, придет время и кто-нибудь будет ждать ее, лежа в постели. Лючия решила зажечь свечу и начала искать ее в темноте, шаря рукой по столу.

Именно в этот момент ей в голову пришла сумасшедшая мысль: все спят, жизнь в доме затихла; кто заметит, как она выскользнет в сад? Лючия решительно открыла дверь спальни и осторожно стала спускаться вниз по ступенькам.