Во дворе и в галерее было совершенно темно, но она, даже не спотыкаясь, шла по знакомому пути. Крупные звезды ярко мерцали на абсолютно черном небе, и если бы, привыкнув к темноте, она могла присмотреться, то увидела бы, что звезды как бы лежат на вершинах гор. Окна павильона были темны — Лючия строго-настрого запретила вечерами зажигать свет, дабы не привлекать внимания. Свет в павильоне рано или поздно выдал бы их. Тем не менее когда она заглянула в окно, то увидела тусклый огонек.
Лючия открыла дверь и осторожно заглянула внутрь: на столике тлел огарок свечи. Лючия поискала глазами Педро — тот спал в углу, завернувшись в старое пончо, в такой позе спят все индейцы Южной Америки. Пончо полностью покрывало его, лицо же было накрыто широкополой шляпой. В слабом, мигающем свете огарка Педро больше напоминал бесформенный тюк, чем живого человека.
Индеец даже не пошевелился. Лючия тихонько подошла к дону Карлосу и опустилась перед ним на колени. Очевидно, он не спал, потому что, едва она положила руку на его лоб, тут же открыл глаза.
— Вы не спите? — смущенно пробормотала Лючия.
— Кто вы? — тихо прошептал дон Карлос. Он произносил слова медленно, словно через силу, но было видно, что больной узнал Лючию. — Я уже видел вас раньше. Вы… вы та, которая спрятала меня здесь.
Лючия улыбнулась в ответ:
— В первый раз вы сказали мне, что мертвы. Как видите, вы оказались неправы.
— Как же я сумел выкарабкаться?
— Очень просто. Мы ухаживали за вами, как за ребенком. У вас были страшные раны, но теперь ваша жизнь в безопасности.
— Вы не испанка?
— Нет, я англичанка.
— Англичанка? — Дон Карлос, похоже, был крайне удивлен.
Казалось, он что-то напряженно обдумывает, внимательно вглядываясь в лицо Лючии. Наконец он спросил:
— Тогда почему же вы сразу не сдали меня республиканцам?
— Потому, что хватит уже убийств, мести и насилия! Потому, что я ненавижу войну!
— Я понимаю вас и не знаю, смогу ли я когда-нибудь отблагодарить. Как ваше имя?
— Лючия… Лючия Каннингхэм. Мой отец снимает этот дом с тех пор, как мы приехали в Кито.
Дон Карлос на какое-то время задумался, но через несколько минут вновь оживился:
— Как вы думаете, я скоро смогу встать на ноги?
— Боюсь, что нет, — быстро ответила Лючия. — Рана на вашем бедре еще не зажила, да и на голове, честно говоря, пока еще оставляет желать лучшего.
— А сколько времени я уже здесь нахожусь?
— Три недели.
— Три недели? Но это невозможно!
— Почему невозможно? Вы же… Вы же были при смерти.
Де Оланета, нахмурившись, взглянул на Лючию.
— Так что ничего не поделаешь, — продолжала она. — Вам придется находиться тут еще не один день. О том, что вы здесь, не знает никто, кроме меня и Педро, нашего садовника. Он-то и присматривает за вами в мое отсутствие.
— А больше никто?
— Еще Жозефина, сестра Педро — служанка.
Казалось, дон Карлос успокоился на этот счет.
— Я хочу пить, — попросил он через секунду.
Лючия подала ему фруктовый сок, который называли в этих местах маранджиллой, — его прекрасно умела готовить Жозефина. Напиток имел своеобразный вкус, напоминающий и лимон, и персик одновременно, и хорошо утолял жажду. Она просунула руку под голову больного и осторожно приподняла ее.
Теперь это действие вызвало у нее некоторое смущение: раньше Лючия заботилась о больном, не обдумывая своих движений, потому что так было надо, потому что раненый был беспомощный, испытывал боль и страдания, и, безусловно, за ним нужен был уход.
Теперь, прийдя в сознание, больной превратился в мужчину. В мужчину, чей портрет странным образом давно завладел ее чувствами и заставлял сильнее биться ее сердце.
Дон Карлос закончил пить и блаженно закрыл глаза.
— Благодарю вас, — прошептал он, когда Лючия так же осторожно опустила его голову обратно на подушку.
Дон Карлос какое-то время лежал не шевелясь, и Лючия поняла, что он снова заснул. Она поставила на место кружку и аккуратно поправила голову де Оланеты. Тут она увидела, что Педро уже не спит.
— Когда сеньор проснется, обязательно накорми его супом, — прошептала ему Лючия. Она знала, что Жозефина каждый вечер подогревает суп в небольшом горшочке, чтобы Педро мог накормить дона Карлоса даже ночью, если понадобится.
Индеец согласно кивнул, Лючия, поднялась с колен и, еще раз взглянув на спящего дона Карлоса, вышла в ночную тьму.
На следующий день к ним в дом пришли несколько молодых леди выпить по чашечке кофе и поболтать с Кэтрин, которая вернулась лишь под утро, но, поскольку та еще не проснулась, они сидели во дворе, не зная, что делать дальше.
Конечно, разговор они вели о Боливаре и Мануэлле Саенз. Наутро уже весь город сплетничал о том, что на празднике они не отходили друг от друга ни на минуту и что наверняка остаток ночи Мануэлла провела в объятиях генерала.
Во время ужина они сидели рядом, затем вернулись в бальный зал, долго танцевали и одновременно покинули дом Ларреа. Скрыть это в таком городе, как Кито, было невозможно, здесь каждый все знал про всех, тем более и генерал, и Саенз были теми фигурами, которые находились на виду. Лючия не сомневалась, что, как только Боливар и Мануэлла вместе появились в президентском дворце, все слуги, от горничной до последнего поваренка, тут же бросились обсуждать эту новость на всех перекрестках.
Гостьи Кэтрин, сидя во дворе, дружно поносили Саенз, явно завидуя ей.
— Она всегда была бесстыжей девкой! Помните, как в семнадцать лет она сбежала с этим ловеласом?
— Подумать только, даже монастырь не смог ее исправить!
— Говорят, что даже после того, как она вышла замуж, ее продолжал навещать прежний любовник. Он специально перебрался в Лиму, чтобы быть поближе, и приходил к ней, когда Торн находился в разъездах.
— Да и ее мать была не лучше!
— И куда только смотрит ее муж! Итак, похоже, Саенз легко, без каких-либо усилий завоевала героя-освободителя, человека, который был кумиром для многих тысяч горожан, и они, будучи обыкновенными обывателями, считали ее недостойной генерала.
Наконец во двор спустилась Кэтрин, которая сразу ухватила суть их разговора.
— Это просто возмутительно! — с ходу вступила она в пересуды о Мануэлле. — Эта женщина просто захватила его своими цепкими руками. Боливар хотел танцевать только со мной — он сам мне об этом говорил, а эта бесстыдница, выставив напоказ свои прелести, не отступала от него ни на шаг. Боливар — воспитанный человек, не мог же он просто отвернуться от женщины, которая ему что-то говорит.
Лючия засомневалась, что все было именно так, как рассказывает ее сестра; она слишком хорошо помнила восхищенные взгляды, которые генерал бросал на Саенз. Тогда было очевидно, что их души сразу потянулись друг к другу.
Тем не менее гостьи, едва выслушав монолог Кэтрин, тут же подхватили следом:
— Да, да! Какова мамаша, такова и дочка! Она совсем потеряла стыд и совесть!
Пока шло дальнейшее обсуждение непристойного поведения Мануэллы, Лючия обратила внимание на Жозефину, которая шла со стороны павильона.
— Как он? — спросила она вполголоса, когда служанка подошла ближе.
— Лучше, сеньорита, намного лучше. Правда, он очень расстроился, так как во время перевязки он увидел, что его раны еще не зажили. Сеньор встает на ноги и пытается ходить.
— Скажи ему, что он не должен много двигаться, а то еще, чего доброго, ему захочется прогуляться по саду.
— Сеньор не станет гулять по саду без одежды.
Лючия улыбнулась:
— Значит, на этот счет мы можем быть спокойны.
— Кроме того, — спокойно продолжала Жозефина, — у сеньора довольно медленно идет выздоровление, и он может говорить и думать все, что угодно, но из бедра время от времени все еще сочится кровь, поэтому ни о каких прогулках не может быть и речи.
Разговор пришлось прекратить, так как Лючия услышала, что отец зовет ее. Время послеобеденной сиесты еще не подошло, и рассчитывать на то, что ей опять удастся увидеться со своим пациентом, пока не приходилось. Что так сильно тянуло Лючию туда, в павильон? Почему ее сердце начинало биться сильнее при мысли о доне Карлосе? Чем можно объяснить это непроходящее стремление видеть этого незнакомого мужчину?
Эти вопросы нередко проносились в ее голове; ответить на них она бы и не смогла.
Наконец выдался подходящий момент, когда двор опустел и никто не увидел бы ее по пути к саду. Педро, как всегда, возился с цветами неподалеку от павильона.
Войдя в павильон, который стал ей таким знакомым в последнее время, Лючия увидела де Оланету. Он открыл глаза, как только услышал ее легкие шаги.
Лючия присела на стул.
— Как вы себя чувствовали сегодня утром?
— Много лучше. Послушайте, Жозефина сказала мне, что своим спасением я обязан только вам.
— Она не совсем права. Скорее это ее заслуга, нежели моя, Жозефина, а не я перевязывала ваши раны; Жозефина, а не я лечила вас волшебным мулли. Мы не смогли бы предоставить вам другое лечение, даже если бы очень захотели.
— Вы могли бы одним махом освободиться от этих хлопот, сдав меня властям.
— Я уже говорила, быть может, вы не помните, и могу повторить — я ненавижу войну и все, что с ней связано.
— Так говорят почти все женщины, но поступают иначе.
Дон Карлос говорил тихо и медленно, с трудом подбирая слова, словно в его голове еще не рассеялся туман.
— Вам пока нельзя так долго разговаривать, — мягко прервала его Лючия. — Лежите спокойно и ни о чем не беспокойтесь. Когда вы полностью оправитесь, то сможете выбраться в город. Думаю, что там еще остались ваши друзья.
"Спасенные любовью" отзывы
Отзывы читателей о книге "Спасенные любовью". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Спасенные любовью" друзьям в соцсетях.