Только мы достигаем порога, как мама открывает дверь. На ней фартук, поверх кремовой юбки с цветочным узором и белой кружевной блузки. Ее волосы завиты на концах, вокруг шеи – ниточка жемчуга. Помимо прочего, в руках она держит тарелку шоколадного печенья, ослепительно улыбаясь. Кайден явно изо всех сил старается не рассмеяться над маскарадом в духе сериала "Предоставьте это Биверу".

— Я так рада, что вы решили заглянуть. — Мама обнимает меня, балансируя с печеньем в другой руке, потом отпускает и обнимает Кайдена. Он неловко похлопывает ее по спине, обмениваясь сконфуженным взглядом со мной.

Но я лишь улыбаюсь в ответ. Сейчас я люблю свою маму, с ее печеньем, одеждой в стиле шестидесятых годов, и всем прочим, потому что практически уверена – никто так не обнимал Кайдена, помимо меня. Она предлагает нам печенье. С едва уловимой улыбкой, качаю головой, беру одно, чтобы порадовать ее. Во время одного из наших телефонных разговоров я случайно проболталась о своей привычке вызывать рвоту. Не сомневаюсь, теперь до конца жизни мама будет меня откармливать.

Прощание проходит быстро. Папа с Кайденом успевают даже немного поболтать о футболе. Родители не расспрашивают Кайдена о том, что случилось с Калебом, или его отцом, хотя по городу циркулируют слухи о попытке суицида, покушения на убийство, и обо всех возможных наказаниях за тяжкие преступления.

Мы практически доходим до пикапа, когда к дому подъезжает Джексон. Моя первоначальная реакция – сбежать от него, потому что обычно они с Калебом неразлучны. Только пассажирское сиденье пусто, поэтому я расслабляюсь, громко выдохнув.

— Ты идешь? — спрашивает Кайден, после чего до меня доходит, что я стою посреди двора, глядя на своего брата.

Прошу его подождать, подняв палец.

— Я на секунду.

Кайден смотрит на меня, его зеленые глаза полны беспокойства.

— Уверена?

Я киваю. Джексон выходит из машины, глядя в мою сторону. У меня совершенно не получается прочитать стоическое выражение его лица.

— Да, мне нужно с ним поговорить.

Кивнув, Кайден направляется к машине Люка, проходя мимо моего брата. Они тихо здороваются, после чего Кайден садится в пикап. Он не сводит с меня глаз, пока я бреду к крыльцу и сажусь на нижнюю ступеньку, чувствуя через джинсы холод от тонкого слоя льда на цементе.

Джексон подходит ближе, держа руки в карманах своей клетчатой куртки с капюшоном. Его каштановые волосы падают в глаза, бакенбарды тоже давно нуждаются в стрижке. Он раскачивается на пятках, смотрит на меня с опаской.

— Слушай, Келли, даже не знаю, что сказать, — начинает Джексон. — Наверно… наверно мне стоит извиниться.

Я слегка шокирована его заявлением. Нахмурив лоб, опускаю взгляд в землю.

— Тебе не за что извиняться. Это не твоя вина.

Он садится рядом, вытягивает ноги перед собой, скрестив лодыжки. От него пахнет сигаретами и алкоголем. Не знала, что Джексон курит, хотя, мне вообще мало что известно о брате. Даже когда мы были детьми, между нами всегда существовало некое соперничество, а после происшествия с Калебом рухнули последние надежды на братско-сестринскую привязанность.

— Я сдал его, — наконец заявляет Джексон. Втянув щеки, он делает вдох, затем резко выдыхает.

— Спасибо. Но полиция ничего не сделает. Они уже не могут. Прошло слишком много времени, и, по сути, есть лишь мое слово против его слова.

Качая головой, Джексон проводит ладонью по своей заросшей щеке.

— Не за это… Я знал, что тут уже ничем не поможешь. — Он опускает руку на колени. — Я сдал его за выращивание травки в подвале у родителей. Даже сказал копам, где он хранит свою заначку.

Я потрясена. Лишена дара речи. Сбита с толку. Счастлива. Изумлена. Благодарна.

— Так он… так значит он в тюрьме?

— Пока нет. — Он тяжело вздыхает. — Когда мама рассказала мне о… — Джексон прочищает горло; ему явно нелегко говорить на эту тему, — о том, что с тобой случилось, я был на вечеринке вместе с ним. Как только я потребовал объяснений, он просто сбежал на хрен, мне даже не удалось дать ему по морде. Он даже не попытался все отрицать. — Его глаза тускнеют от воспоминаний. — В любом случае, он давно приторговывает, и тут, и у себя дома, поэтому я решил хоть за что-то его наказать. Если объявится, то влетит по-крупному. Помимо выращивания, у него под половицами спрятано около двух килограмм травы, а это уже расценивается как незаконный оборот наркотиков. — Тень улыбки появляется у Джексона на губах.

— Откуда ты узнал, что она там? Травка?

— Скажем так, удачно угадал.

— Полицейские не стали тебя допрашивать?

— Я оставил анонимное обращение.

Я благодарна, но мне также очень грустно. Теплые слезы скатываются из глаз; я отворачиваюсь, чтобы он не увидел, как я плачу. Кайден тянется к дверной ручке, однако я качаю головой и закрываю глаза; слезинки продолжают катиться по щекам. Если Калеб вернется, у него будут проблемы. Если нет – будет скитаться на свободе. Несмотря ни на что, брат поступил так ради меня, и я буду вечно ему признательна.

— Спасибо, — шепчу, утирая слезы рукавом пальто.

— Не благодари меня, — бормочет Джексон. В его тоне слышится налет вины. — Это ничто не исправит.

— Ты не виноват, — говорю, заканчивая вытирать щеки, и смотрю на него. — Не виноват.

Он не отвечает, лишь поднимается на ноги.

— Отчасти виноват, знаешь. У меня такое чувство, будто мы все видели то, что хотели видеть, а я постоянно обвинял тебя за стресс в семье.

Я тоже встаю, отряхивая снег с джинсов.

— Люди обычно видят то, что хотят видеть, только это не делает их плохими.

Джексон сжимает губы, затем проводит пальцами по своим длинным волосам.

— Да, наверно. — Он выдыхает, и, моргнув, вновь смотрит на меня, меняя тему. — Значит, возвращается в колледж?

Я киваю, шагая обратно в сторону пикапа, стараясь попадать в свои следы, чтобы не увязнуть в сугробе.

— Ага, занятия начинаются в понедельник.

Он смотрит на моих попутчиков.

— Ты едешь назад с ними?

Улыбаясь, киваю.

— Да.

— С кучкой чуваков?

— Да.

— Это не опасно?

Моя улыбка растягивается еще шире.

— Я в большей безопасности в этой машине, чем где-либо еще.

Джексон цинично вскидывает бровь.

— Тогда ладно.

Я машу ему, начиная отворачиваться, когда он окликает: — Я дам тебе знать, как обстоят дела.

Оглядываясь через плечо, снова киваю. Знаю, я могу лишь надеяться на то, что все получится, что правосудие хоть как-то восторжествует, и Калебу придется заплатить. Но несмотря ни на что, я выговорилась, отстояла себя, освободилась от гнетущих воспоминаний, которые руководили мной каждый день на протяжении шести лет. Я нашла свою смелость.

Кайден

— Твою мать, я не понимаю. — Эти слова первыми срываются с моих губ, когда я вхожу в свой дом. Он пуст. Нет ни мебели, ни фотографий, ни книг, ни посуды, ни еды, машины не стоят в гараже. С пола убраны ковры, несколько оставшихся шкафов тоже опустошены, включая мою одежду. Мои родители ее забрали, скорее всего, чтобы наказать меня за существование.

— Они даже жалюзи сняли, — говорю ошеломленно, оглядывая гостиную. — Зачем они это сделали? То есть, на доме нет вывески о продаже, ничего.

Келли останавливается рядом со мной, под люстрой, перед массивным мраморным камином, переплетает свои пальцы с моими, легко сжимая мою руку.

— Они ни разу не упоминали, что собираются переезжать?

Я медленно качаю головой; ее кисть кажется крохотной по сравнению с моей, но невероятно успокаивает.

— Мы с отцом не виделись с тех пор, как он меня избил. — Мне вспоминаются туристические буклеты в мусорной корзине. — Они просто свалили?

— А что насчет твоего брата? — спрашивает Келли. — Он мог остаться здесь? Может, ему известно, куда они уехали.

Покачав головой, поспешно утягиваю ее за собой через открытую дверь. Спустившись по лестнице, обхожу дом вокруг, направляясь к входу в подвал. Раскидав снег ногами, чтобы добраться до двери, хватаю ручку.

Я не расстроен, что больше никогда их не увижу. Просто зол, ведь я все больше склонялся к идее выдвинуть обвинения, но теперь…

— Понятия не имею, что происходит, — бормочу, открывая дверь, в итоге обнаруживая очередную пустую комнату. Остался лишь кожаный диван, на котором мы с Келли и Людом играли в "Правду или действие". Мини-холодильник, телевизор, футон – исчезли. Я вхожу, все еще держась за руку Келли – это заглушает зарождающееся в моем теле чувство одиночества, чувство, что меня бросили.

Стою в дверном проеме, смотрю на комнату, в которой столько раз прятался; моя челюсть отвисает чуть ли не до пола.

— Какого хрена? — Я не двигаюсь, не дышу. Даже думать прямо не могу, мысли путаются. В дальнем углу виднеется вмятина в стене – отец ударил меня головой о гипсокартон, но не заделал повреждение. Я получил сотрясение от "столкновения с другим игроком команды по бейсболу", как сказала мама докторам. В ковре дыра, которую когда-то прикрывала ножка кресла. Тайлер уронил зажигалку, подкуривая косяк, и она прожгла ковер. Чтобы спрятать повреждение от отца, мы передвинули кресло на это место.

— Может, попытаешься им позвонить? — говорит Келли. — Не родителям, но хотя бы брату.

Не в силах поверить, я качаю головой. Как такое могло произойти? Как он мог просто уехать в Пуэрто-Рико, или Париж, или куда там еще? И почему? Нет гарантий, что отца признали бы виновным, если бы я заговорил. Он мог с легкостью все опровергнуть.