Она хитро улыбнулась, глядя мне прямо в глаза, и я тоже поняла, о ком идет речь: Дэвид. Как ему удается быть таким душкой? И даже более того. Видимо, я как-то упомянула в разговоре с ним о маминых вкусах, совершенно случайно, безо всяких намеков, а он решил побаловать ее. Он, наверное, не хотел вступать с ней в прямой контакт против моей воли, чтобы не огорчать меня, но знак внимания по отношению к матери невесты за десять дней до свадьбы имел под собой лишь одно разумное объяснение: ускорить момент официального представления, которое из-за меня все откладывалось и откладывалось. Я схватила мобильник и стала набирать эсэмэску, чтобы поблагодарить его:


Спасибо за цветы и печенье. Мама на седьмом небе. Я люблю тебя.


Меньше чем через минуту я получила ответ:


Я тоже тебя люблю. Но цветы? Я тут ни при чем. У твоей мамы, наверное, есть другой поклонник!


Луи! А кто еще это мог быть? Только не Фред. И уж конечно, не ее сосед, старый развратник, который когда-то, сто лет назад, положил глаз на наш домик.

Луи проявляет недюжинные способности внедряться во все, что касается моей жизни, в любую мелочь, в любую сферу, только ему могло прийти это в голову. Мимолетная радость, которую он доставил Мод своим неожиданным подарком, сама по себе была бесценна. По этой причине я не могла поставить странный поступок ему в упрек. И он, коварный, вне сомнений, знал об этом: сквозь нее он сжимал своей тонкой рукой с холодными пальцами мое сердце.

– В любом случае, тебе не стоит мне завидовать. Сегодня и для тебя есть подарок, – добавила мама.

– Подарок? И мне тоже?

Она кивнула на буфет в гостиной, где рядом с моими многочисленными фотографиями лежала маленькая коробочка, завернутая в серебряную бумагу. Я раньше ее не заметила.

– Такое впечатление, что этот директор лицея неровно к тебе дышит, – хитро подмигнула она, мягко улыбаясь.

Я глубоко вздохнула, взяла коробочку дрожащими руками, будто речь шла о подозрительной посылке, которую мне поручено разминировать.

– Ах… Да, вполне возможно.

Из предосторожности я удалилась в свою комнату, чтобы открыть посылку без свидетелей. Когда я доставала из коробочки блестящий металлический предмет, похожий на яйцо, старые плюшевые игрушки неодобрительно смотрели на меня. Есть ли у Сони в коллекции эротических атрибутов подобная модель? Хоть предназначение этого предмета было для меня более чем очевидно, я старалась прогнать от себя способы его использования, один за другим возникающие в воспаленном воображении.

Кроме яйца, в коробочке был конверт, где лежал еще один пластиковый ключ от номера в «Отеле де Шарм», а также злосчастная глянцевая бумажка в форме бабочки, на которой тем же почерком, что и прежде, были нацарапаны такие слова:


Двадцать два часа.

Не забудьте ваш подарок.

Я уверен, что в этот раз

Вы удостоите нас чести прийти на свидание.

16

Однажды я дала себе слово, что при случае найду документальное подтверждение тому, что три худосочных деревца, приткнувшиеся на площади рядом с «Отелем де Шарм», действительно – грабы. Грабы – надо посадить, надо взрастить, надо продать. А я-то готова отдаться почти даром, много ли мне за это надо – всего лишь свободы и покоя.

Но, несмотря ни на что, я чувствовала удивительную легкость, словно намеревалась оставить в номере «Отеля де Шарм» часть себя, ту часть, которая мне больше была не нужна. Мертвую кожу после линьки. Да, именно так! Я собиралась сделать вид, что отдаю Луи то, что он от меня хочет. На самом деле, меня бы там уже не было. Ни с ним. Ни для него. Он бы держал в своих руках лишь ненужную оболочку той, которую все это время дурачил своими непристойными записочками, полагая, что уже заманил в умело расставленные сети. А в действительности ему бы пришлось довольствоваться тем, что он проглотил призрак, фантом. Пришлось бы грызть тень, привидение. А я бы, в конце концов, оставила в этих стенах все, что отдаляло меня от Дэвида, включая то, что я узнала о нем, хотя не должна была знать. И только тогда, пройдя это очищение, я стала бы принадлежать ему безраздельно и окончательно, ему одному. Анабель Барле, жена Дэвида.

Не знаю, кого я хотела обмануть, проворачивая столь наивные мысли в своей голове. Следует полагать, что только мне самой это было необходимо…

Я уже опаздывала к назначенному часу. Выйдя из метро на станции Сен-Жорж, я ускорила шаг. Там на площади снимали кино. Съемочная группа устанавливала свет, декорации. Судя по газетному киоску в стиле ретро и старинному грузовичку, снимали фильм о периоде немецкой оккупации. Случайно попав в полосу, просвечиваемую сильными прожекторами, я почувствовала себя в другой эпохе, как будто почти сто лет назад, хотя шла по мостовой, где накануне днем мы с Луи совершали пешую прогулку.

Я узнавала строения, о которых он мне рассказывал, воссоздавая их историю во всех деталях. Мне даже стало страшно: а вдруг, проходя по улице Ля Брийер, я столкнусь лицом к лицу с Марселиной, прогуливающейся под ручку со своим любовником. Глупая мысль! Под балконом у дома на углу улицы Нотр-Дам-де-Лорет и улицы Ларошфуко барельеф медальона с головой Бахуса показывал мне язык. Вот, хоть один понимает всю комичность ситуации, подумала я. В какой-то момент вместо веселого бога виноделия мне почудилось дьявольски лукавое лицо Луи, который хитро подмигивал мне. Кошмар! Он повсюду следит за мной!

Почему же этот человек выбрал себе неблагодарную роль шпиона и извращенного подстрекателя? Чем Дэвид его обидел? Я ни минуты не сомневалась, что Дэвид сам не мог его спровоцировать и заставить до такой степени озлобиться на меня, невольно ставшую предметом спора в результате их постоянного соперничества. Если бы Луи согласился усмирить свои страсти, памятуя о тех нескольких чудесных мгновениях нашей прогулки, когда ему было весело, подчас забавно, когда, движимый единственным желанием поведать мне то, что известно только ему, он без устали удовлетворял мое любопытство в галантной и изысканной манере. Могли бы мы в память о тех минутах предположить, что станем, он и я… ну, не знаю, друзьями, что ли? Вместо того чтобы быть причиной постоянного раздора между братьями, я могла бы стать посредником между ними и примирить их.

– Добрый вечер, Эль. Не ожидал, что вы так быстро доберетесь, но я этому рад, разумеется.

Прикованный к своей конторке месье Жак, услужливый и обходительный, приветствовал меня как всегда, поклонившись с достоинством, как делают японцы по любому поводу, он был мастер на подобные реверансы. Когда я приблизилась к нему, в ноздри бросился интенсивный запах одеколона с бергамотом.

– Спасибо, – я постаралась свести к минимуму церемонии. – Скажите мне…

Я перебрала в памяти все, что могло иметь отношение к роли, которую месье Жак играет в постановках Луи. По сути, это же – его отель. Электронные ключи от номеров не могут пропадать и болтаться где угодно, так, чтобы он не был поставлен в известность. Месье Жак снабжал ими старшего Барле, закрывая глаза на все остальное, или он был его соучастником? По образу и подобию своего бритого черепа портье оставался таким же ровным, гладким и непроницаемым.


– Похоже, что…

– Есть ли какой-нибудь знак или намек в этот раз?

– Нет. Вот, только это…

Я положила продолговатый предмет в его протянутую худую руку с длинными, паукообразными пальцами, такую тонкую, что страшно было смотреть. Он поднес блестящую стальную коробочку к близоруким, слегка навыкате глазам.

– Мария… – поразмыслив минуту, улыбнулся Жак.

– Мария?

– Мария Бонапарт.

– Дочка… Наполеона III? – рискнула я предположить.

Мне показалось, я заметила вспыхнувший на мгновение блеск в глазах Жака, словно бы замешательство или желание скрыть неловкость, что никак не вязалось с его обычно неподвижно-непроницаемым взглядом, к которому я привыкла.

– Внучатая племянница Наполеона I, – тактично поправил он.

– Хорошо, пусть так. Верю вам на слово. Но при чем здесь яйцо?

Он поднял вверх то, что у других называется бровями, и широко открыл свои безумно голубые глаза.

– Хм… Разве вы ничего не слышали о ее взаимоотношениях с семьей Фрейда?

– Нет, – честно призналась я.

– Мария Бонапарт часто появлялась в салонах, а также вращалась в интеллектуальной среде в конце XIX века. Она была видной светской дамой, и благодаря этому у нее завязались дружеские связи со многими знаменитостями тех лет, среди которых – светило психологии, француз Гюстав ле Бон.

– Никогда о таком не слышала…

– Тем не менее в те времена о нем много говорили. Его труд о психологии толпы тогда был своего рода бестселлером. Именно ле Бон посоветовал Марии почитать «Введение в психоанализ» Фрейда.

Остальное легко проистекало из вышесказанного как само собой разумеющееся, и я уже догадалась, куда познавательное пустословие Жака могло бы меня привести.

– И ей удалось познакомиться с самим Фрейдом.

– Все гораздо интереснее: Мария стала посещать его сеансы, и он занимался с ней психоанализом почти пятнадцать лет подряд.

– Потрясающе! Но при чем тут яйцо?

– Ну, как вам сказать. У Марии Бонапарт были некие причуды. Я имею в виду сексуальные фантазии.

– Да ну?

– Она была неспособна почувствовать настоящее удовольствие. И по причине, о которой еще и сегодня ничего доподлинно не известно, внушила себе, что женская фригидность происходит не из-за перенесенной и часто не осознанной психологической травмы, а в результате особенностей анатомического строения.

Он сделал ударение на последних словах, словно боялся, что я сделаю из этого бог знает какое неправильное умозаключение.

– В результате анатомического строения? Как это понять?

– Мария на полном серьезе утверждала, что клитор располагается слишком далеко от влагалища и потому не участвует в исполнении своей единственной функции – оргазме. Она даже написала несколько статей на эту тему.