Во второй половине дня, еще до наступления сумерек, я под проливным дождем отправилась в родильный дом Сен-Фелисите. В огромном многоэтажном здании шестидесятых годов меня встретила монахиня в белом.

– Здравствуйте, мадам, – обратилась она ко мне радостным певучим голосом. – Вы по вопросу поступления?

– Эээ, нет… – запнулась я.

Как сказать ей, что в данных обстоятельствах я больше интересовалась прошлым, чем своим гипотетическим материнским будущим?

Она по-прежнему улыбалась.

– Я хотела бы изучить ваши архивы.

Я достала из сумочки свидетельство о рождении Луи и протянула его монахине.

– Это свидетельство о рождении моего мужа. Он родился здесь в конце шестидесятых годов.

– Я вижу, – ответила она внезапно сухо. – Что вы еще хотите знать об этом?

– У меня есть основания полагать, что свидетельство, выданное в мэрии, было подделано. Я хотела бы убедиться, что предварительное свидетельство, выданное вашим родильным домом, подтверждает, что мой муж является биологическим сыном своей матери.

– У вас есть документ, удостоверяющий личность?

Я показала ей паспорт, а также свидетельство о браке. Сестра ушла, а через некоторое время появилась снова с прямоугольником пожелтевшей бумаги в руках.

– Вот все, что я нашла. Это дубликат.

Документ, который она протянула мне, был озаглавлен как «Сертификат родов» и содержал в себе следующую информацию:

«Я, нижеподписавшаяся мадам Тереза Лелуш, главная акушерка родильного дома Сен-Фелисите, удостоверяю, что названная Гортензия Барле с нашей помощью родила 18 мая 1968 года в 16 часов 20 минут живого младенца мужского пола.

Составлено в Париже, 18 мая 1968 года».

– Сегодня уже больше не делают таких документов, – уточнила служительница церкви. – Только когда ребенок мертворожденный. В противном случае сразу делают временное свидетельство о рождении.

Значит, Луи и вправду был сыном Гортензии. Осталось доказать, кто же на самом деле его отец. Как я и предполагала, Андре, имея на руках этот документ, без каких-либо проблем объявил ребенка своим.


За хорошее поведение Луи добился сокращения срока наказания лишь на десять дней, не более. Вопреки тому, что думали некоторые, успех романа «Сто раз в день» и положительный портрет моего мужа, который я там нарисовала, не имели никакого влияния на правосудие. Луи не делали в тюрьме никаких поблажек, и вышел он оттуда ровно в назначенный день, унылым мартовским вечером в понедельник.

На самом деле его первые минуты в качестве свободного человека совсем не были похожи на праздник. Только я и Зерки ждали его под дождем перед синей решеткой и огромными стенами. Где были друзья, поддерживавшие Луи, когда он туда шел? Альбан, Дэвид Гарчи и прочие, которые держали транспаранты и говорили бунтарские речи?

Выйдя из ворот, он подбежал ко мне, чтобы спрятаться от дождя под большим зонтом-тростью, который я держала дрожащей рукой.

– Куда ты хочешь пойти? – спросила я тихим голосом, прижавшись к нему.

Луи знал, что я покинула Особняк Мадемуазель Марс уже несколько долгих месяцев назад. Какое место он выберет сейчас, чтобы заложить основание нашего семейного очага?

– К Стефан.

Его неожиданный ответ застал меня врасплох. То, что он хотел провести первые мгновения своей свободы с мастером татуировки, было несколько обидно.

– Ты уверен?

Он кивнул.

Ришар быстро привез нас на улицу Руа де Сесиль. Несмотря на то что моя квартирка на улице Маре находилась всего в нескольких кварталах отсюда, я не заходила в салон уже несколько лет. Последний раз я была здесь тогда, когда мы со Стефан придумывали татуировки на лобке, которые появились на наших с Луи телах в день свадьбы. Ничего не изменилось с тех пор, и Стефан по-прежнему носила бейсболку в стиле милитари, повернутую козырьком назад.

Когда Луи закончил излагать свою новую идею, девушка не смогла скрыть разочарования.

– Весь алфавит полностью?

– Да, вокруг моей правой руки.

То есть напротив его пера-кадуцеи на левом предплечье. Ручка, которая исцеляет словами.

Этот новый план полностью разрушал идею проекта «Человек-Алфавит». Изначально идея была такой: на протяжении всей своей жизни Луи станет наносить символы по всему телу таким образом, чтобы каждая татуировка соответствовала важному моменту его существования.

– Но тут будут повторы, – возразила Стефан.

– Я знаю. Это не важно.

– Хорошо, тебе решать. Но могу я тебя спросить: зачем?

Луи повернулся ко мне, немного печально улыбнулся и решительно ответил:

– Потому что никогда не знаешь, сколько у тебя времени в запасе.

Нанося все двадцать шесть букв на свое тело одновременно, он хотел носить мое тело с собой всегда. Наши тела больше никогда не расстанутся, его кожа будет окутана моей. Я поняла это сразу же, и, когда он исчез за ширмой, где собиралась священнодействовать Стефан, я без предупреждения присоединилась к ним.

– Я хочу то же самое, – решительно и громко заявила я.

– Что, прости? – выдохнула Стефан, недоверчиво округлив глаза.

– Я хочу, чтобы ты вытатуировала мне такой же алфавит. На моей правой руке. Точно так же, как у Луи.

Муж схватил меня за руку и сжал ее так сильно, что я чуть не закричала. Он ничего не требовал от меня, но это мое желание, вероятно, тронуло его сильнее, чем все слова о любви, существующие на свете. Когда пришла моя очередь, я почувствовала назойливое жжение иглы, которая прокладывала свой путь на моей коже. Не двадцать шесть раз, а как минимум в десять раз больше. Для каждой буквы Стефан прокладывала след по многу раз. Каждый раз чернила и кровь смешивались на нежной коже моего предплечья. Сначала я подумала, что боль будет нестерпимой, но, пережив первый шок, привыкла к ней. Потребовалось более двух часов, чтобы нанести рисунок на каждого из нас. Когда Стефан закончила, наши руки, которые от природы были такими непохожими, выглядели как два близнеца.

– Так вам подойдет? – спросила она нас, смазывая мою покрасневшую кожу успокаивающим бальзамом.

– Это просто прекрасно, – ответила я.

Луи молчал, но я знала, что муж разделял мое счастье. Отныне он был покрыт мною во всем моем разнообразии, от А до Я. Как и я им.

Наша кожа еще горела, когда мы направлялись в сторону «Шарма», где нас ждал праздничный ужин с шампанским, который я заказала у Исиама и который, вероятно, уже остыл. Но это было не важно. Мы не чувствовали голода. Тут же утащив Луи в недавно отремонтированную комнату номер три, я раздела его медленными и осторожными движениями, как обычно стараются делать при крупных ожогах. Я обращала внимание не только на татуировки… Я чувствовала, какой он особенно хрупкий сейчас… Я не хотела, чтобы на него так сразу обрушился весь этот слишком свежий ветер жизни на воле. Я хотела, чтобы каждый кусочек его снова свободной кожи был покрыт поцелуем. Потому что не только его душа вышла из тюрьмы. Но также лицо, губы, живот и член. Я покрывала поцелуями затылок, плечи, торс, лаская Луи везде, где его тело нуждалось в моем тепле.

Я вспомнила, как несколько лет назад, когда мои будущие книги были всего лишь просто отдельными отрывками без структуры и общего сюжета, я описала «5 наивысших моментов наслаждения в “Шарме”». И в этот вечер я хотела воспроизвести их все для того, чтобы наверстать два с половиной года, проведенные без секса.

Когда Луи был полностью раздет, я поцеловала каждую из его татуировок, конечно, кроме той, которую ему только что сделали. Темные ложбинки его тела казались мне воротами, и к ним было достаточно прикоснуться губами, чтобы Луи полностью открылся передо мной. Его тонкий член поднялся. Я встала на колени, чтобы принять его в свой рот, как принимают бродягу, которому больше некуда идти. Глаза Луи были закрыты. Каждый его мускул дрожал под кожей, и от волнения он весь покрылся мурашками. Должно быть, Луи представлял эту сцену тысячи раз. Но сейчас, когда она происходила наяву, сейчас, когда мой язык давил на его член и насмешливо извивался вокруг него, он молча придерживал мою голову. И не двигался.

– Остановись, – прошептал он. – Постой, это слишком хорошо. Я так очень быстро кончу.

И в самом деле, судорога уже пробежала по его члену. Он испытывал такое сильное желание, что все его тело стало настолько чувствительным, что превратилось в одну сплошную эрогенную зону. Сейчас даже простого прикосновения было достаточно, чтобы довести Луи до оргазма.

Тогда у меня появилась идея: чтобы он не мог так быстро кончить, я решила лишить его чувств, которые многократно усиливали возбуждение. Протянув руку за спину, я закрыла за нами дверь комнатки и выключила свет. Наступила почти абсолютная темнота. Мы должны были вновь познать друг друга на ощупь, вслепую. Мы станем обращать больше внимания на запахи, которые усилятся в ограниченном пространстве, на контакт наших пальцев и губ, на мимолетные и неловкие удары между нашими нетерпеливыми телами. Нам потребовалось всего одно мгновение, прежде чем мы оба, на ощупь, нашли свое место рядом друг с другом. Стоя возле меня, его член между моих ягодиц, он погрузил в меня палец. Луи ласкал меня ненасытно, без остановки, до тех пор, пока первая волна оргазма не накрыла меня и не залила всю его ладонь липким соленым соком.

Услышав последовавшие за этим звуки, я догадалась, что он облизывал свои пальцы, наслаждаясь моим удовольствием. Проведя ладонью по обнаженной головке его члена, я заметила истечение семенной жидкости, знак того, что он тоже близок к апогею.

Комната была такой узкой, а складная кровать такой маленькой, что я спрашивала себя, как Арман и Гортензия могли заниматься любовью в таких условиях. Однако именно тут, без сомнения, они зачали мальчика, которого я сейчас прижимала к своей груди. Интересно, в какой позе они это сделали? Какая неудобная позиция произвела на свет существо, которым я так дорожила? Я хотела бы, чтобы они оказались здесь и прошептали мне на ухо секретную формулу, чтобы и мы, в свою очередь, зачали ребенка в маленькой тайной комнате в сердце «Шарма».