– Да, конечно, – ответила я, улыбаясь, тронутая тем, что вижу ее такой, очарованной малейшим открытием.

Я почти завидовала тому, что она проживала, в свою очередь, это пуантилистское творение, где каждый новый мазок приносил больше красок ее зарождающейся любви. Разве я не прошла через то же самое с Луи годом ранее, в умиротворенном заточении «Жозефины»? После того как были забыты развратник, манипулятор, безумец, обращавшиеся ко мне со своими анонимными записками и вынуждавшие меня при помощи шантажа участвовать в непристойных эксцессах, я достала из оболочки то, что, как мне казалось тогда, представлял из себя настоящий Луи: богатый, сложный, пылкий, преданный, правильный, прежде всего такой страстный. Но последние недели убедили меня, что моя задача еще далека от завершения. Может, она даже никогда не будет завершена. Каждая дополнительная деталь, над которой он соглашался приподнять вуаль, сразу же уравновешивалась другой, состоящей из лжи и сумерек.

Своей подруге я мысленно желала, чтобы Маршадо не оказался в итоге таким же обманщиком.

– Ты хочешь услышать самое интересное? – спросила она. – С тех пор как мы увиделись таким образом, мы ничего не делали.

– Вы больше не спали вместе?

– Нет… Как-то не довелось.

Создав ритуал своих любовных игр даже до того, как они познакомились, они запретили себе всякое естественное и спонтанное проявление эмоций. Опасность, которую я и Луи обошли, целый год не покидая кровати. Целый год на приручение другого, без всяких приспособлений, кроме собственных тел, без стимуляторов, кроме жажды открытия, без постановок, кроме ритма дней, ночей и желаний.

Ночь, которая последовала за этим разгулом поедания сладостей и откровения, оказалась так же целомудренна, как предыдущая волнительна. К десяти часам с пунктуальностью, которая удивила меня, Ивон из Кельмера – его фамилия была Денуэ – появился на пороге «Рош брюна».

– Я думал, что эта проклятая вилла заброшена с тех самых пор… – заявил он резко.

– Почему «проклятая»?

– Со всей этой историей, которая произошла тут…

– Да уж, точно. Я покажу вам катер?

В том, как он рассматривал «Риву», я увидела столько же презрения, сколько зависти. Его социальные комплексы были видны невооруженным взглядом. Если он восхищался этим судном, вершиной плавающего изящества, наверное, ему было больно осознавать, что есть люди, которые могут вкладывать бешеные суммы в подобные роскошные игрушки.

С ловкостью, которой сложно было от него ожидать, Ивон перешагнул через разнородные предметы, наваленные под навесом, и поднялся на борт катера. Исследуя его, он хранил сдержанное молчание, кивая время от времени головой, словно соглашаясь с какими-то своими мысленными выводами.

– Был не прав, – бросил он, не отрывая глаз от кормы «Ривы».

– Что там?

– Ну, когда пришел ваш друг, я ему дал понять, что тот, кто управлял этим судном, напоролся на скалы.

– А сейчас вы так больше не думаете?

– Нет, мадам, то, что у меня перед глазами, наводит на другие мысли.

Такая манера затягивать ключевой момент, чтобы лучше продемонстрировать свою компетентность, раздражала меня в высшей степени, но я старалась сохранить спокойствие.

– И что же у вас «перед глазами»?

– Румпель (рычаг для управления руля). У него ровный слом. И это не может быть случайностью или просто последствием изношенности.

– Вы хотите сказать?..

– Что его испортили преднамеренно, да.

Он бросил на меня быстрый виноватый взгляд, словно сам оказался автором данного злодеяния. Он был особенно огорчен, размышляла я, что снова стал глашатаем таких мрачных новостей.

– Когда румпель сломан пополам, как в этом случае, – продолжил он, – перо руля больше не отвечает на команды и ваш корабль идет в направлении, заданном при последнем положении. В лучшем случае вы можете просто ездить по кругу, как идиот…

– А в худшем?

– Вы устремитесь прямо вперед.

Прямо на то препятствие, которое будет для вас роковым.


После отъезда Ивона я предложила Соне заняться нашим любимым делом в «Рош брюне»: исследованием шкафов и ящиков. Мораль дня: порой семейная память бездонна. Вы думаете, что исчерпали все ее секреты, но каждый раз остаются какие-нибудь незначительные детали, застрявшие в зубах прошлого.

Уже разграбив все ящики второго этажа во время своих предыдущих визитов сюда, я решила обследовать наименее очевидные закоулки, те, где сама попыталась бы запрятать документы. Забавно, но я подумала о маме и о ее мании складывать все записки и билеты в старые коробки из-под пирожных или в горшочки для приправ. Причуда домохозяйки. Может, у Гортензии Барле была такая же? Конечно, мы уже перерыли кухню, равно как и помещение за ней, но что-то неопределенное притягивало меня в них. Что-то знакомое.

К сожалению, ни одна из банок не содержала никаких самородков, и мы уже собирались отступиться от этой идеи, когда Соня спросила:

– В самом деле, ты правда думаешь, что мамаша Барле раскладывала все свои секреты в кладовке?

– Признаюсь, я больше уже так не думаю, – ответила я со вздохом разочарования.

– Если хочешь знать мое мнение, думаю, Гортензия была намного хитрее.

Так же, как я сделала это несколькими днями ранее в комнате номер два в «Шарме», мы прозондировали каждый сантиметр стены, каждый квадрат плитки. Безуспешно.

– Или она все уничтожила, – предположила я.

– Хм… Возможно.

Выбившись из сил, я сполоснула руки, черные от пыли, в раковине из облупившегося фарфора, и тут Соня остановила мое движение, обрызгав нас обеих грязью.

– Черт, смотри…

– Что это?

– Смотри, вода уходит очень плохо.

– И что? В таком старом доме тебя это удивляет? Никто, должно быть, не прочищал трубы с…

– Тссс! Послушай.

Она заставила меня замолчать. Я прислушалась к водовороту, который появлялся в глубине водосборника. Наконец я в самом деле различила еле слышное металлическое позвякивание. Прежде чем я успела высказать хоть какое-то мнение, Соня присела на корточки перед дверцей, которая маскировала подвод воды, открыла ее и протянула руку к старым чугунным трубам.

– Могу я узнать, что ты пытаешься сделать?

– Я уверена, что там внутри застряла какая-то штуковина.

– Да, старая шпилька для волос тридцатилетней давности, – заныла я.

– С твоего позволения, – заохала она от напряжения, – я предпочитаю удостовериться в этом лично.

Но ничего не вышло, съемное кольцо, которое поддерживало верхнюю часть сифона, изъеденное ржавчиной, спаянное годами, не сдвинулось ни на миллиметр.

Быстрый осмотр соседней кладовки предоставил Соне необходимый инструмент: разводной гаечный ключ, при помощи которого она сразу же открутила деталь-упрямицу. Невыносимый запах помоев тотчас же охватил все пространство вокруг.

– О, это отвратительно! – не смогла сдержаться я.

– Отвратительно, согласна…

Она убрала металлический колпак сифона и засунула два пальца в темную густую грязь, которая заполняла полость.

– …Но весьма продуктивно!

С победной улыбкой, слегка искаженной из-за поднимающейся к горлу тошноты, она протянула мне совсем маленький круглый ключик.

– Ты серьезно думаешь, что она нарочно положила его туда?

– Этого, моя красотка, мы уже не узнаем, если только не найдем тайник, к которому он подходит.

Установив сантехнику на место и отмыв руки Сони от грязи при помощи древнего куска марсельского мыла, мы занялись поисками загадочной замочной скважины. Речь должна была идти о предмете очень маленьких размеров, которым могла оказаться шкатулка для украшений, чемодан или дорожный сундучок. Однако, осматривая комнату за комнатой, мы не находили ничего похожего на подобный предмет. Ничего, кроме все тех же комодов, буфетов и секретеров, которые мы уже обследовали.

На минутку я пошла в ванную комнату на первом этаже. И там…

– Соня! Нужно, чтобы ты пришла сюда посмотреть на это!

– Эм… Я поняла, что мы перешли некоторую ступень в нашей близости, но смотреть, как ты делаешь пипи…

– Я серьезно, подойди.

Я открыла дверь. Тогда она смогла лицезреть мою находку и оценить мой потенциал: речь шла о маленьком деревянном столике на одной ножке, верхнее отделение которого служило для складирования запасов туалетной бумаги. Нижняя часть была занята миниатюрным встроенным шкафчиком, закрытым на замок. Я вырвала ключ из руки Сони, и, словно по мановению волшебной палочки, он без труда вошел в замочную скважину. Два сдержанных оборота, и дверца наклонилась на петлях, высвобождая обильный поток документов.

– Бинго! – закричала моя подруга.

На самом деле хозяйка поместья не слишком тщательно продумала тайник.

Мы собрали листочки в охапки и разложили нашу добычу на восточном ковре в гостиной, с жадностью принявшись рассматривать каждый документ и еще больше каждый снимок, как зашифрованную картинку, несущую в себе мистическое сообщение.

Раньше я находила подозрительным тот факт, что нигде в доме не обнаружила фотографий с изображением братьев Барле в подростковом возрасте. Особенно тех снимков, которые могли бы запечатлеть их в объятиях своих первых подружек. Теперь этот пробел был заполнен даже выше моих ожиданий. Поскольку именно здесь речь шла только об этом. Или, точнее, о них: Дэвид и Аврора в день свадьбы – какое странное чувство видеть свою копию в платье, которое я сама надевала несколько недель назад. Они были сфотографированы во всех ракурсах, сияющие. Но, кроме того, еще более тревожащими меня оказались некоторые фотографии, которые изображали более молодого и менее стройного Луи, обнимающего Ребекку. Основательница «Ночных Красавиц» выглядела на них как молодая влюбленная женщина, прилипшая к своему жениху, который оставался неподвижен в величественной и не слишком ласковой строгости. Дошел ли тогда Луи до того, чтобы признаться подруге о сжигающей его страсти к другой, будущей свояченице?