Когда Сильви вышла в назначенный час в сад, ей вдруг показалось, что она одна на всем белом свете. Ближе к вечеру прошумела гроза и воздух очистился. Ночь была полна запахами мокрой земли и травы. Из-за стоявшей в последние дни жары окна в аббатстве были распахнуты, и в спальне королевы тоже. Но из осторожности все свечи погасили, как будто домик уже погрузился в сон. В этом молчании, в этом одиночестве чудилось что-то тревожное, и Сильви едва удавалось усидеть на месте.

Неожиданно, когда колокола били полночь, где-то на четвертом ударе раздался условный сигнал, и девушка поспешила открыть дверь. Перед ней в сиянии луны возник высокий силуэт. Учащенное сердцебиение подсказало Сильви знакомое имя. И вдруг человек в одежде монаха отпрянул.

— Вы не Мария! — прошептал он.

— По-моему, это очевидно, не так ли? Входите, я Сильви…

— Ах, мой котенок! Какая радость! А мне сказали, что вы оставили службу у королевы, отправились пожить к вашему опекуну и, вероятно, скоро выйдете замуж.

— А про вас мне сказали, что вы дрались на дуэли и убили вашего противника. Так что же вы делаете здесь, безумец?

Вот оно! Она произнесла это! Сильви почувствовала себя лучше. Ей надо было узнать правду во что бы то ни стало. И тут она расслышала тихий смех Франсуа:

— То, что мы слышали друг о друге, только доказывает, что надо не слишком доверять дворцовым сплетням. Вы не у Рагнеля, а я никого не убивал!

— Так, значит, никакой дуэли не было?

— Почему же, была. Господин де Туар отделался царапиной, но он на меня не в обиде, так как надеется, что при ближайшем удобном случае мы продолжим. Когда у меня будет время!

Герцог собрался уйти, но Сильви удержала его:

— Зачем, Франсуа? Зачем вести себя так неосторожно? Тогда он взял ее за подбородок, как проделывал это частенько, и произнес с бесконечной нежностью:

— Потому что я люблю ее, как сумасшедший, котенок.

И потому что она меня тоже любит. Во всяком случае, так мне кажется… Вы лучше это поймете, когда станете постарше. Вы ведь еще совсем маленькая девочка.

И широким шагом де Бофор зашагал прочь, не подозревая, какая буря отчаяния и ярости бушует в душе «маленькой девочки». Его извиняло только то, что он и впрямь не догадывался о глубоких чувствах Сильви. Девушка успокоилась, пока пыталась найти ему оправдания. В их коротком разговоре прозвучало кое-что, ее утешавшее. Герцог де Бофор не убивал своего противника и, значит, не рисковал попасть в суровые лапы правосудия кардинала.

Но ради чего же тогда ее столь таинственно вызвал герцог Сезар, приехав из ссылки, рискуя быть арестованным, если его младший сын никого не убивал? И для чего тогда пузырек с ядом? Все это совершенно непонятно, очень запутанно… А что, если ее сделали фрейлиной по просьбе королевы не только из-за ее пения и знания испанского языка, а еще и ради того, чтобы рядом с Анной Австрийской был человек, слепо преданный дому Вандомов… и в особенности Франсуа де Бофору?

Она оставалась у калитки до тех пор, пока не запели петухи. Наконец появился лжемонах, неслышно скользнув к двери. Она и выпустила его за ограду монастыря, не сказав ни слова. Но прежде чем переступить порог, Франсуа нагнулся и поцеловал ее в лоб, а потом исчез в густой темноте, которая обычно предшествует рассвету. Этот поцелуй не доставил Сильви ни малейшего удовольствия. Да, Франсуа должен был быть очень счастлив, чтобы у него вырвался такой неожиданный жест! Просто еще один способ поделиться своей радостью. И поблагодарить ее за то, что она открыла для него двери рая…

Сильви свернулась клубочком на скамейке и проплакала до тех пор, пока утренняя прохлада не прогнала ее в постель. Пять дней спустя они наконец выехали из Парижа в Шантильи. Королева напрасно пыталась выиграть время, отговариваясь нездоровьем. Ей все-таки пришлось присоединиться к уже начинавшему терять терпение супругу. Но не успев завершить свои дела в Валь-де-Грасе, Анна Австрийская оставила в Лувре де Ла Порта. Ему предстояло отправить оставшиеся письма. В дорогу двинулись без большого энтузиазма.

— Мне не очень нравится Шантильи, — доверительно сказала королева Сильви. — Это величественное место, пруды просто очаровательны, и лес великолепен. Но все это было конфисковано у семьи Монморанси, после того как по приказу кардинала Анри де Монморанси сложил голову на плахе. Когда я туда приезжаю, мне всегда становится не по себе…

— Ее величество верит в призраков?

— О да! Я в них верю! И самые недавние приносят больше всего печалей.

Прелестные зеленые глаза затуманились. Сильви не осмелилась продолжать этот разговор. Она только спрашивала себя, о ком задумалась Анна Австрийская. О Монморанси или о так и не забытом Бекингеме?

Новость была подобна взрыву. Ее сообщил Марии де Отфор господин де Шамблэ, ее кузен, порой служивший для нее курьером. Ла Порта только что арестовали на улице Кокийер. При нем нашли важное письмо королевы, предназначавшееся герцогине де Шеврез. Камердинера заточили в Бастилии, и теперь он там ждет допроса. Но есть новости и еще хуже. В сопровождении епископа Парижского, монсеньора Гонди, хранитель печати и канцлер Франции Пьер Сегье побывал в аббатстве Валь-де-Грас, обыскал домик королевы и подверг аббатису де Сент-Этьенн допросу по всем правилам. Но все эти действия ни к чему не привели. Было найдено несколько старых писем от госпожи де Шеврез и друзей, которых не одобрял король, но ничего, имевшего отношение к Испании. Впоследствии выяснилось, что монсеньор Гонди, большой друг семьи Вандом, не будучи в хороших отношениях с кардиналом, предупредил настоятельницу де Сент-Этьенн. Она-то все и уничтожила. И тем не менее его обязали отстранить аббатису, и монахини избрали себе другую начальницу. После чего настоятельницу и еще трех монахинь перевели в другой монастырь.

Но не в характере гордой испанки было позволить третировать своих верных сторонников. Она не могла оставить это без внимания. Зная, что лучшее средство защиты — это нападение, королева отправилась требовать отчета у своего супруга.

— Все это гнусно! Полицейские штучки, так обожаемые кардиналом. Что они ищут, в конце концов?

— Доказательства вашей непрекращающейся переписки с врагами. То есть сговора с Испанией, а в вашем случае это называется изменой.

— Измена? Вы обвиняете меня только потому, что иногда я пишу моим братьям? Вы разве не знали, что я испанка, когда женились на мне? Следовало выбрать кого-нибудь другого.

— Я вас не выбирал. За меня это сделала политика. И добавлю кое-что еще. Причина не столько в вашей переписке с кардиналом-инфантом. С ней все в порядке, так как она не выходит за рамки семейных привязанностей. Дело в ваших письмах графу де Мирабелю! Он-то ведь не принадлежит к вашим родственникам, насколько мне известно?

Несмотря на снедающую ее смертельную тревогу, королеве удалось сохранить спокойствие.

— Я ни разу не написала графу де Мирабелю после того, как его выслали из Франции в связи с началом военных действий.

Она действовала наобум, не зная, нашли ли во время обыска у Ла Порта тот тайник, где хранились ее шифр и печать. Но, судя по всему, королева сыграла верно. Людовик XIII пожал плечами и повернулся к ней спиной, давая понять, что разговор окончен.

— А вот это мы как раз и выясняем, — только и произнес он. — Желаю вам доброй ночи, мадам!

Несмотря на все свое самообладание, этой ночью королева не сомкнула глаз. И к тому же со свойственной всем придворным чуткостью большинство ее фрейлин вдруг заболели какими-то странными болезнями, настолько же внезапными, насколько и неприятными. Это не позволяло им нести службу при королеве. С ее величеством остались только мадемуазель де Отфор, мадам де Сенсе и Сильви. Мария вся кипела от негодования:

— Трусихи или, что еще хуже, предательницы, продавшиеся кардиналу! — воскликнула она. — Они мне еще за это ответят, как только тяжелые времена пройдут.

— Если они вообще когда-нибудь пройдут! — вздохнула Анна Австрийская.

Но худшее ожидало их впереди. Все произошло на следующий же день. Королеве доложили о неожиданном приходе хранителя печати и секретаря суда. Пьер Сегье стал канцлером Франции полтора года назад и был самым заметным из всех парламентариев. Но, тем не менее, он все равно оставался в глазах титулованной знати всего лишь выскочкой, не наученным хорошим манерам и такту, надувшимся сверх всякой меры от сознания своей власти и, по крайней мере внешне, лишенным всяких чувств. Это была всего лишь грубая машина, существовавшая во имя буквального торжества закона, не признающая никаких нюансов и не думающая о тех, кого она давит своей железной пятой.

Канцлера Сегье проводили к королеве. Та приняла его, сидя в высоком кресле, напоминающем трон. Рядом с ней стояли Мария и Сильви. Хранитель печати приветствовал дам с минимумом положенной вежливости. Для обычной знатной женщины вполне достаточно, но не для королевы. Эта деталь не ускользнула от внимания мадемуазель де Отфор, и та, нахмурившись, немедленно бросилась в атаку:

— Итак, сударь, зачем вы явились сюда в вашем этом красном наряде и с бумагами в руках? Разве вы не знаете, что надо заранее просить об аудиенции, чтобы иметь честь быть принятым королевой?

— Меня извиняет, мадам, срочность порученного мне дела и приказ, отданный мне королем.

— Королем или кардиналом?

— Королем, сударыня. И я прошу вас позволить мне выполнить мои обязанности. Я хочу говорить с королевой, а не с вами!

— Так говорите! Что вам угодно? — спокойно произнесла Анна Австрийская. Ее рука успокаивающим жестом легла на плечо ее верной камер-фрау.

— Как вам известно, ваше величество, господин де Ла Порт, ваш камердинер, был арестован, препровожден в Бастилию и подвергнут допросу, так как при нем обнаружили компрометирующее письмо.

— Компрометирующее кого? Я полагаю, что речь идет о дружеском послании, предназначенном для герцогини де Шеврез. Я узнала о ее болезни…