Этот монастырь во многом способствовал тому отвращению, которое Сильви испытывала к монастырям вообще. В обители капуцинок придерживались самых строгих правил во всей Франции и Наварре. Монахини ходили босиком и летом и зимой, никогда не ели ни рыбы ни мяса, а наказание за какой-либо проступок могло длиться целый год. Говорили, что первые невесты Христовы, вошедшие в стены монастыря в день открытия, пришли в столицу пешком, увенчанные терновыми венцами.

Тесная связь между монастырем и домом Вандомов не делала жизнь там более веселой, но для Сильви это все-таки был «дом». Место, где жили три женщины, которых она любила больше всех на свете, — дорогая Элизабет, серьезная и несколько суровая, но такая добрая, сама герцогиня и потрясающая госпожа де Бюр. И это не считая Жаннетты, Она одна станет теперь напоминать ей о доме!

Мадемуазель де Лиль благодаря своему юному возрасту и принадлежности почти что к семье принца получила привилегию иметь при себе собственную горничную.

— Вот я и превратилась в дуэнью! — со смехом говорила Жаннетта, но она тоже была напугана необходимостью жить в королевском дворце. К двадцати четырем годам она выросла в крепкую девушку с приятным, часто смеющимся лицом. Она не утратила своей потрясающей памяти, на что и рассчитывали Вандомы, полагая, что служанка сможет запоминать слухи в коридорах и сплетни во дворце. А все это могло оказаться очень полезным. Но об этом Жаннетта и не подозревала. В ее обязанности входило следить за здоровьем мадемуазель де Лиль, а также за ее нравственной чистотой. К тому же сохранить верность Корантену Беллеку посреди соблазнов королевского дворца тоже требовало немалых усилий. А сейчас, одетая в платье из красивого темно-серого полотна из Юссо с манжетами, воротничком из тонкого белого батиста и в чепчик из того же материала, отороченный узкой полоской кружев, Жаннетта готовилась предстать в достойном виде перед толпой слуг Лувра.

Сильви встретилась с Франсуа на следующий день после приезда в королевский дворец.

Как и накануне, Анна Австрийская собрала придворных в своих парадных покоях. Погода по-прежнему оставалась плохой, но так как король вернулся к себе, дам было больше, чем накануне, и многих сопровождали кавалеры.

Главной темой разговоров стал «Сид». Многие уже видели спектакль и превозносили его до небес.

— Это просто чудо, ничего подобного я больше не видела, — заявила принцесса де Гемене. Эта дама, несмотря на свои сорок пять лет, жила бурной любовной жизнью. — Никогда еще на подмостках не представляли такого благородства чувств. Я сотню раз почувствовала, что сейчас умру от нежности и восхищения.

— Маркизу де Рамбуйе видели вчера в театре вместе с дочерью и всей ее компанией, — подлил масла в огонь старый герцог де Бельгард. В семьдесят пять лет он все еще был влюблен в королеву. — И сегодня в Голубом салоне Екатерины де Рамбуйе, этой королевы «жеманниц», все только и говорят о «Сиде»!

— Только не господин де Скюдери! — оборвала его принцесса Конти. — Он считает, что пьеса плохо написана, у нее никуда не годный сюжет, да и стихи хромают. Вчера, выходя из театра в Марэ, он вещал, что отправит в Академию свои замечания! Маркиза де Рамбуйе была возмущена и потрясена. Она заявила, что он ничего не понимает, и что она никогда не предполагала, что у господина де Скюдери настолько отсутствует вкус. Бедняга чуть не плакал. Тем более что его сестра мадемуазель де Скюдери полностью разделила точку зрения маркизы. Но он хорошо держался. С его точки зрения, пьеса не стоит и ломаного гроша!

Принцесса де Гемене рассмеялась:

— Отличный фарс! Бедняга Скюдери, несомненно, понимает, что его произведениям такой успех не угрожает, вот он и злится. Но этот господин особенно боится тех туч, что могут надвинуться со стороны кардинальского дворца! Его высокопреосвященство пишет и сам. И ему вряд ли понравится такой триумф человека, которого он пригласил принять участие в создании собственных пьес.

— Но, сударыня, — запротестовала госпожа мадам де Комбале, прелестная вдовушка, племянница Ришелье. Поговаривали, что она была для него даже больше, чем просто родственницей. — Его высокопреосвященство слишком хорошо разбирается в литературе и уважает писателей, чтобы не склониться перед таким талантом, который, кстати, признает и всеобщая молва. Знать, буржуа и простой народ — все спешат в театр в Марэ и выходят оттуда ошеломленные.

— Заметно, сударыня, что вы очень близки кардиналу. Но привязанность позволяет не замечать некоторых слабостей… Они есть у всех великих людей.

Тут вмешалась королева:

— Дамы, дамы! Не стоит так поддаваться страстям. У меня есть причины верить мадам де Комбале. Именно кардинал сообщил королю, когда тот был в Сен-Жермен, насколько хороша эта пьеса, и посоветовал пригласить актеров во дворец, чтобы мы могли ее увидеть. Это доказывает, что его высокопреосвященство удовлетворен, — лениво закончила она.

— Или что он умен, — парировала принцесса де Гемене. — Очень трудно идти против мнения всего Парижа. Хотя у него была возможность сослаться на то, что пьеса восхваляет героя-испанца, а мы без конца воюем с Испанией…

— Мой дядя никогда не смешивает искусство с политикой. К тому же с некоторых пор Испания вошла в моду, верно? Плащи, прически, шляпы, романсы, павана и другие танцы. Французам нравится, когда Испания нас вдохновляет. И это естественно, потому что это родина нашей любимой королевы, — закончила мадам де Комбале и присела в реверансе. Но ее величество не была рада ни поклону, ни неискренней тираде. Она едва заметно пожала плечами и знаком подозвала к себе Сильви:

— Мне все это станет нравиться только тогда, когда между нашими странами наступит мир. А пока королеве Франции хочется послушать французские песни. И мадемуазель де Лиль, совсем недавно принятая в число моих фрейлин, споет нам сейчас одну из них…

— Аккомпанируя себе на гитаре, если я не ошибаюсь, — сказала мадам де Комбале, которой явно хотелось оставить за собой последнее слово.

— А почему бы и нет? Мадемуазель де Лиль поет, как ангел, и мило играет на этом инструменте. Это в своем роде символ! То самое согласие, которого так жаждем и его величество король, и я. Садитесь, дитя мое, — добавила королева, указывая на подушку возле ее ног. — Что вы нам споете?

— То, что понравится вашему величеству, — негромко ответила Сильви, настраивая гитару.

Но судьбе было угодно, чтобы в этот вечер она не пела. Слуга, всегда стоящий у дверей в дни королевских приемов, возвестил зычным голосом:

— Герцогиня де Монбазон… Герцог де Бофор!

Рука Сильви заглушила рокот гитарных струн, как будто ей хотелось одновременно усмирить и свое сердце. А его вдруг сжал ледяной обруч, настолько великолепно смотрелись эти двое, вошедшие в зал. Они так удивительно подходили друг другу.

Франсуа, как обычно, выглядел очень элегантно. Камзол и штаны сшиты из черного, расшитого золотом бархата. На пышных рукавах камзола длинные разрезы с ярко-красной окантовкой, сквозь которые проглядывает белый атлас. Огромный кружевной воротник лежит на широченных плечах, а на шляпе, которую герцог де Бофор непринужденно держал в руке, клубится плюмаж из белых перьев, прикрепленных красной шелковой лентой. Герцог де Бофор вел даму необыкновенной красоты — высокую, темноволосую, с очень белой кожей и потрясающими синими глазами, круглым пухлогубым ртом, созданным для поцелуев. Одетая в ярко-красную парчу и белый атлас, блистая ожерельем из рубинов и бриллиантов, она составляла со своим спутником редкую по элегантности пару. Они подошли, чтобы поприветствовать королеву. Франсуа промел перьями у ее ног, а платье дамы распустилось на ковре как огромный цветок.

Анна Австрийская ответила им по-разному. Бофор удостоился благосклонной улыбки, а его спутнице королева довольно сдержанно кивнула.

— Где это вы пропадали, мой дорогой герцог? — Королева подала ему руку. — Вас не видно уже несколько дней.

— Я был в Шенонсо, мадам, с отцом, чье здоровье оставляет желать лучшего.

— Герцог Сезар болен? В это с трудом верится. Он так полон сил, что его нездоровье трудно себе представить.

— Его грызет тоска, ваше величество. Я часто спрашиваю себя, не умрет ли он от этого.

— В Шенонсо не умирают. Это было бы чересчур экстравагантно! Я мало видела столь же прелестных дворцов. И к тому же там теплее, чем в Париже.

— И все-таки мой отец предпочел бы оказаться в столице, с ее грязью, снегом, вонью и прочими неудобствами, чтобы только служить вашему величеству!

— Не ведите себя, как чересчур усердный придворный, друг мой. Вам это не к лицу. — И, изменив интонацию, королева обратилась к молодой женщине:

— А вы, герцогиня, не сообщите ли нам какие-нибудь новости о губернаторе Парижа?

— У него подагра, ваше величество. Отличное средство от всякого рода тоски. Могу его порекомендовать герцогу Вандомскому. Хорошо помогает против черных мыслей. Мой супруг проклинает все и вся, ругается, устраивает скандалы несколько раз в день, бьет слуг, но ни минуты не скучает.

Непочтительный тон отлично давал понять, что красавица ничуть не заботится о своем муже. Выданная в восемнадцать лет замуж за шестидесятилетнего Эркюля де Рогана, герцога де Монбазона, обремененного двумя детьми, Мария д'Авогур де Бретань отнюдь не заботилась о том, чтобы хранить мужу верность. Она считала ее вышедшей из моды, тем более что ни одна из женщин этой семьи не отличалась подобным качеством.

Дочерью Эркюля была та самая неугомонная герцогиня де Шеврез. Она оказалась старше мачехи и тем более рьяно продолжила коллекционировать любовников. А вторым его ребенком был принц де Гемене, один из самых острых умов эпохи. Но его жена, кстати присутствовавшая на приеме у королевы, с охотою занималась тем же самым. Некоторые лукавые умы интересовались, уж не соревнуются ли эти женщины. В любом случае, с некоторых пор имена Марии де Монбазон и Франсуа де Бофора часто упоминались вместе. Ни та ни другой ничего не опровергали.