Румер все еще сидела на полу. Зеб наклонился, взял ее под мышки и поставил на ноги. Он помнил, как двадцать пять лет назад, развозя утренние газеты, они нашли сбитую машиной кошку. Румер тогда спрыгнула с велосипеда и схватила мертвую кошку на руки, а Зеб сел подле нее и обнял их обеих.

– Почему это случилось? – хлюпала она носом. – Если бы он предупредил меня, то я залезла бы наверх и спасла их.

– Скорее всего, он об этом даже не подумал, – Зеб живо представил себе недоумевающее выражение на лице соседа.

– Я никогда не плачу на работе, – сказала Румер. – То есть очень редко… но когда я увидела, как спилили дерево, как пострадали звери… Белки Мыса Хаббарда; ведь они, наверное, потомки тех, повадкам которых обучала меня твоя мать. И они такие маленькие… они неспособны защитить себя.

– Знаю, – кивнул Зеб.

Он крепко сжимал ее в объятиях, пока она проливала горючие слезы.

– Думаешь, я идиотка? – спросила она. – Раз переживаю по подобным пустякам?

– Вовсе нет. Ты же Румер.

– Что это значит? – прошептала она.

Зеб выпустил ее из своих рук и провел в гостиную. Летний ветерок задувал в открытые окна, принося терпкий запах соли и цветов. Тысячу раз он бывал в этой комнате, сначала как друг Румер, затем в качестве влюбленного в нее, а потом уже как муж Зи и отец Майкла. Повсюду висели семейные фотографии, но стоило ему заглянуть в голубые глаза Румер, как все снимки отошли на второй план.

– Румер, – прижав ладони к ее лицу, сказал он.

– Объясни мне, что это значит, – попросила она.

– Это значит любовь, – пылко ответил он. – Любовь ко всем и ко всему.

– Но посмотри на меня, – сказала она. – Я одна… я не могу быть с кем-то еще.

– И я тоже не могу, – сказал Зеб.

Он никогда не мог быть с кем-либо еще, кроме нее. Как долго он знал, что она та – единственная? Похоже, целую вечность. Ну, по крайней мере, с самого детства уж точно. Но им овладела страсть к ее сестре, и из-за этого он сам все разрушил.

– Зеб, в чем дело? – спросила она.

– Ни в чем, – ответил он, но потом передумал и потянулся к ее руке. Она взяла его ладонь; их обоих трясло, словно осиновые листья.

– Расскажи мне, Зеб.

Зеб никак не мог унять дрожь. Он встал и подошел к барометру, висевшему на северной стене. Постучав по нему пальцем, он увидел, как ртуть медленно струилась по стенкам стекла. Он гадал, где же сейчас был Сикстус, и надеялся, что непогода минует старика. Румер тихо последовала за ним; когда она встала рядом, он ощутил жар от ее тела.

– Пожалуйста, Зеб, – сказала она. – Расскажи мне, что стряслось.

Зебу хотелось привлечь ее к себе и не отпускать до утра. Неужели она не знала, как долго он сдерживал свои чувства? Нечто подобное было у них и раньше; как тяжело им было перейти от дружеских отношений к чему-то большему. И ему и ей это давалось отнюдь не просто. Но много лет назад они шаг за шагом нащупывали путь к новому и неизведанному.

Их ухаживания развивались по стандартному для Мыса Хаббарда сценарию – они оставляли записки друг другу в выдвижном ящике «Фолейс». Перед первым поцелуем он боялся, что она повалится на землю и станет смеяться. Румер была для него совсем как младшая сестра. Чуть позже – как лучшая подруга. Но как можно фантазировать о плотских утехах с сестрами или друзьями? Ведь это считалось верхом неприличия.

В случае с Элизабет все оказалось иначе. Она была для него запретным плодом – но в то же время обыкновенной соседской девчонкой. Из двух сестер Ларкин она была олицетворением риска – подростком Зеб подглядывал за ней, когда она переодевалась у открытого окна. Брея ноги в ванной, она делала все для того, чтобы обеспечить парню самый полный обзор. А выходя из душа, она не сразу брала полотенце, а еще пару минут расхаживала нагишом по комнате. И мало-помалу она свела Зеба с ума.

Но куда ей было до Румер! Румер Ларкин проникла в его мысли и прочно обосновалась в его сердце. Она была частью его, в точности как соленая вода и море. Он знал Румер лучше, чем кто бы то ни было; он знал ее наизусть – ну, так ему тогда казалось. Хотя он с легкостью представлял себе, как целует Элизабет – даже силой овладевает ею, – прикосновения к Румер страшно пугали его. Чтобы от закидывания подружки водорослями продвинуться к жарким поцелуям, ему требовалась помощь.

Здесь его и выручил ящик. Старый ящик из «Фолейс», где все наивные парочки оставляли свои любовные записки. Будучи детьми, они обожали в голос поржать над самыми сентиментальными письменами, сидя на деревянных креслах в кафе. Позже, став подростками, они читали признания на клочках бумаги уже без лишнего гогота, представляя себе свои собственные будущие любовные послания.

Зеб первым решился на этот шаг: его потуги вылились в написанное для Румер школьное сочинение, темой которого было созвездие двух лучших друзей. В этом тексте рассказывалось о живших у моря мальчишке и девчонке (о нем самом и Румер). Спустя многие годы, после ловли крабов и рыбы большими сетями, они во время сильного шторма потеряли друг друга. Решив, что им уже не суждено встретиться, мальчишка лишился последних надежд. Он отправился в свою морскую пещеру, чтобы умереть там, так он тосковал без своей подружки. Но тут поднялись гигантские волны, и внезапно он очутился в воде. И вдруг, в глубине он заметил мерцавшие нити света звезд. Оказалось, что это была сеть девчонки. И она вытащила его на берег и заключила в свои объятия, а потом они улетели на небо, где и стали жить-поживать, и их любовь светила им путеводной звездой.

Румер эта история очень понравилась: он помнил, как она на радостях обвила руками его шею. Пару секунд они крепко держали друг друга; он уткнулся носом в ее шею, чувствуя запах ее лимонного шампуня. Она откинула голову назад, и он поцеловал ее в губы, после чего в их жизнях начался новый этап. Им было по шестнадцать лет.

Через пять лет наступило время для следующего прыжка вперед. Они как раз заканчивали обучение – Зеб в Колумбийском колледже, а Румер в Тринити-колледже. Их отношения развивались по нарастающей, пробуждая в них желание заняться любовью. Даже сейчас Зеб был уверен, что тогда Румер хотела этого не меньше его. Они оба были серьезными и рассудительными, но все выжидали, пока им стало совсем невмоготу.

Однако Румер так и не смогла переступить эту грань. Он как-то даже наведался в ее колледж, они жарко целовались, но она вдруг испугалась, что их застукает ее соседка по комнате. В другой раз, уже в Нью-Йорке, они сидели в комнате Зеба с зажженными свечами, и их обволакивал приглушенный джаз; но тут позвонила Элизабет и попросила помощи в проблеме, разрешить которую было под силу лишь Румер.

И наконец в первый день весны он ждал ее у Индейской Могилы, но она так и не пришла тогда.

Румер осталась дома, а Зеб напрасно надеялся увидеть ее.

Он ждал в палатке любовь всей своей жизни, и она даже не сумела придумать правдоподобную отговорку. Она сказала, что проверила ящик, но не нашла там его записки. Почему же она хотя бы честно и открыто не призналась ему, что по-прежнему любила и желала его, но просто еще была не готова?

Если бы у них все обернулось иначе, то смогли бы они изменить ход дальнейших событий? Он убеждал себя, что в таком случае не переметнулся бы к Элизабет – хотя ведь она сама первая и спровоцировала его. Он был убежден, что если Румер и считала себя обманутой, ее страдания ничем не отличались от того, что пришлось пережить ему в тот час, когда она подвела его.

Прошли годы супружества с Элизабет, и он мог видеться с Румер лишь в те дни, когда она приезжала в Калифорнию навестить Майкла. Они были одной большой счастливой семьей; при встрече со своей любимой тетей мальчуган верещал от восторга. Зеб был вежлив, нежен, но нарочито держался на расстоянии, не желая ворошить старые события. Но когда в прошлом сентябре в космосе прогремел тот взрыв, все его мысли были только о Румер.

Через двор от них, под окном коттеджа стоял мужчина в костюме. Он разговаривал со своим «профи» по ландшафтному дизайну, указывая на те деревья и кусты, которые требовалось спилить.

– От этих сосен придется избавиться, – сказал он. – И от того бамбука тоже.

Взревела бензопила.

Румер подошла к окну и выглянула на улицу. Зеб обнял ее за талию и увлек обратно в комнату.

– Не надо, – прошептал он. – В это дерево попала молния… оно все равно умрет. Видишь обугленную сторону? И как бы то ни было, оно принадлежит ему. Он имеет полное право делать все, что ему взбредет в голову.

– Но я люблю то дерево, – жалобно сказала она. – Мы с тобой лазали на него.

– Мама просила нас не тревожить гнездо малиновки…

– Может, мне все-таки поговорить с ним? Думаешь, я не смогу помешать ему?

– Нет не сможешь, – ответил он. – Он считает, что, избавляясь от растительности, тем самым повышает стоимость наших участков.

– Он так сказал? – ахнула Румер.

Зеб кивнул. Поглядев в окно, он заметил, как новый владелец возбужден и какую испытывает радость. Ведь он недавно купил этот дом и теперь обустраивал его по своему вкусу. И он имел на это право. Но от подобных мыслей Зеба выворачивало наизнанку, и он чувствовал, как Румер дрожала в его руках.

– Стоимость наших участков… – прошептала Румер. – Но при чем тут деньги? Вся ценность в этой земле… в этом чудесном Мысе.

– Ему этого понять не дано. В этом все дело.

Они стояли у окна и глядели на бухту. Люди постепенно покидали пляж; на песке осталось всего несколько ярких зонтиков. Мороженщик позвонил в колокольчик, соблазняя сластями проходивших мимо ребятишек. У брекватера покачивалась пара рыбацких лодок, а в море белели паруса яхт.

– Это чудесное место, – сказал Зеб.

Румер шмыгнула носом и, похоже, удивилась, когда он взял ее ладонь и повел за собой к диванчику. Они уселись, и он тяжко вздохнул. Ценность земли… Новый сосед подвигнул Зеба на философские размышления; он понял, что Румер горевала не только об умерших бельчатах и спиленных деревьях. Источником ее печали было их детство, их воспоминания и все то, что они когда-то упустили.