Румер подняла взгляд на засохшее дерево. Она знала о том, что его уже давно облюбовали морские птицы; они ловили рыбу в устье реки, а потом прилетали сюда, чтобы полакомиться своими жертвами. Подтверждением тому была земля вокруг мощного ствола мертвого дуба: тут крутом валялись рыбьи кости, клешни крабов и хвосты скатов.

– Договорились, – кивнула она.

Зеб развел полы дождевика, словно два крыла. Подкравшись к поморнику сзади, одним быстрым движением он спеленал птицу. У Румер гулко колотилось сердце – хотя поморник потерял много сил, страх подстегнул его, и он опять стал бить своими мощными крыльями. Зеб пытался удержать птицу, развернув ее тело к Румер, чтобы она смогла вытащить крючок.

Поморник вертел шеей, и кровь опять хлынула из его раны. Прекрасно понимая, что ей грозила потеря пары пальцев, Румер метнулась к щелкавшей клювом птице.

Все произошло так быстро, что она с трудом могла в это поверить: она ухватила поморника за шею, раскрыла кусачки, отрезала заостренный кончик крючка и, потянув за леску, извлекла из его горла остатки металла. Вблизи ей удалось разглядеть порез на его шее.

Но действия Румер до ужаса разозлили поморника. И хотя Зеб крепко держал его, птица, избавившись от крючка, обрела утраченные силы и остервенело рвалась на свободу. Дергая головой, она без устали шипела и вращала острым клювом, так и норовя выклевать Румер глаза. Дикая птица в окровавленном дождевике Зеба стала прямо-таки живым торнадо.

– Выпускай его! – отпрыгнув в сторону, крикнула Румер.

Зеб отпустил поморника, и тот, встряхнув чуть ли не каждым своим пером, расправил мощные крылья и полетел – сначала покачиваясь как пьяный, а потом выпрямившись, как стрела, – к устью реки. Девчушки завизжали от восторга, а потом оседлали свои велосипеды в надежде нагнать птицу.

Сердце Румер трепыхалось в грудной клетке, будто это ее ранили. Ей еще никогда не приходилось спасать жизнь животному или птице в столь экстремальной ситуации. Она посмотрела на Зеба, провожавшего взглядом птицу, пока та не скрылась за верхушками деревьев. И тут он в душевном порыве обнял Румер и прижал к себе. Испытывая неземное блаженство, она запрокинула голову. Он стал гладить ее мокрую спину, его губы заскользили по ее щеке. Его разгоряченное дыхание обжигало ей кожу, и они оба – как в детстве – бурно радовались торжеству жизни.

– Ты справилась, Ларкин, – прошептал он. – Ты спасла ему жизнь.

– Мы спасли, – поправила она его.

– Невероятно! Потрясающе! А как он улетал…

– Ты видел? Это было бесподобно.

– Я подумал сначала, что он не сможет лететь из-за своей раны; думал, тебе придется его заштопать.

– Я бы так и поступила, будь у меня со мной мой саквояж – но теперь он выздоровеет сам. Дикие животные попадают в переделки и похуже.

– Правда? – Зеб снова стиснул ее в объятиях, так, чтобы она смотрела ему прямо в глаза. Он сам выглядел раненым поморником, словно пережил нечто такое, о чем Румер и подумать не могла. Он глядел на нее, и она, затаив дыхание, замерла в его руках.

– Правда, – тихо ответила она. Потом, ощутив, что кровь взыграла в ней, Румер заставила себя дышать ровнее и сделала большой шаг назад, отстранившись от Зеба на безопасное расстояние. Она изо всех сил пыталась побороть собственные чувства и избавиться от этого наваждения. – Давай лучше пойдем отсюда…

– Румер…

– Мне надо домой, – промямлила она.

– Ну, еще пять минут, прошу.

– Мне и впрямь надо…

– Слушай, я только что помог тебе, ведь так? Мы спасли жизнь поморнику – и теперь ты прославишься среди ветеринаров и любителей птиц. Поэтому за тобой должок, Ларкин. Подари мне небольшую прогулку.

Румер передернула плечами, но все-таки и пошла за ним. Это было кладбище Мыса Хаббарда, и на многих надгробиях стояли даты еще времен Войны за независимость английских колоний в конце XVIII века. В детстве они с Зебом приходили сюда посетить умерших, которых вовсе не знали. Известно было лишь то, что здесь похоронены останки давних жителей Мыса, и уже хотя бы по этой причине их стоило любить и поминать.

Став чуть постарше, ребятня с Мыса проводила тут спиритические сеансы, играла в «вышибалы» на полянке и быстренько «занимались любовью» в густых кустах, на мягкой траве. Шагая рядом с Зебом и чувствуя, что их объединяла история тех давних лет, Румер запыхалась и покраснела.

На верхушке небольшого холма под каменной плитой с гравюрами ангелов и чаек было могила миссис Вильямс, а рядом – ее мужа.

– Не обижайтесь на Румер – это была не ее идея, – обратился Зеб к той женщине, которой он когда-то пакостил в газете.

– Хотя я вполне могла бы попросить Зеба перестать проказничать, – призналась Румер над надгробьем миссис Вильяме.

– Думаешь, она простила нас?

– Надеюсь, да.

– Я хочу быть прощенным, – пробасил Зеб, взяв Румер за руку. Вдруг до нее дошло, что его слова не имеют никакого отношения к миссис Вильямс. Они побрели дальше и задержались возле могил родителей Зеба. Румер молча помолилась и краем глаза увидела, что Зеб делает то же самое.

Потом они на минутку остановились у могилы Клариссы, матери Румер, что располагалась во внешнем круге, в центре которого покоился ее предок Исай Рэндалл. На надгробии был вырезан маяк Викланд-Рок и выбиты следующие слова: «Кларисса Ларкин, любимая жена и мать, да не угаснет ее звезда».

Эти слова потрясли Румер, потому что они были чистейшей правдой: звезда ее матери будет сиять вечно. Вспомнив, что отец собрался отправиться в опасное плавание, Румер помолилась матери и попросила ее присмотреть за ним. Зеб склонил голову. Румер гадала, что подумали бы их родители, если б увидели их вместе, да к тому же на кладбище.

Когда они спустились с холма вниз, где в траве лежал его велосипед, дождь уже почти перестал. Крупные капли еще падали с ветвей деревьев, но там, в вышине, ветер разогнал облака и подарил Мысу пятна яркой небесной синевы. Зеб прокатил велосипед по грунтовке и вывел его на шоссе. Этот «Ралли» был довольно древним ископаемым – черный, погнутый, с двумя корзинами для газет, прикрепленными по обе стороны заднего колеса.

Здесь, на дороге, Зеб снова подхватил Румер и усадил ее на раму спереди. Удерживая равновесие, чтоб ненароком не опрокинуть велосипед, Зеб вскочил в седло, вцепился в руль, а подбородком прижался к макушке своей любимой. И будто не было тех двадцати лет вдали друг от друга, как давным-давно, Зеб и Румер проехали по Мысу Хаббарда, мимо домов, в которых тогда кто-то дожидался их газет.

Чувствуя прикосновения рук Зеба, она закрыла глаза и мечтала о том, чтоб эта поездка никогда не заканчивалась. Не знать, к чему все приведет, – вот что самое тяжелое в жизни. Двадцать лет назад она твердо верила в то, что они с Зебом так и состарятся, катаясь вместе на этом старом драндулете.

– Спасибо тебе, – сказала она. – За спасение птицы.

– Думаешь, с ним все будет в порядке?

– Не знаю. Надеюсь, что да.

Зеб прищурил глаза. Их подернула легкая пелена тумана, или то были непролитые слезы. Он пристально глядел на Румер, и она чувствовала, как сердце вырывалось у нее из груди. Ключи от пикапа у нее в руке стали похожи на раскаленную головешку. Зеб потрогал пальцем ее плечо, и она чуть не вспыхнула ярким пламенем.

– Я хочу, чтобы с ним было все в порядке.

– Я тоже.

– И я хочу, чтобы у нас все было в порядке – чтобы мы снова стали дорогими друг другу людьми, – прошептал Зеб. – Очень-очень. Держи ухо востро, Румер. В самый неожиданный для тебя момент я постараюсь доказать тебе, что имею в виду.

– Не стоит, – замялась Румер.

– Еще как стоит! – воскликнул он. – Просто будь начеку, ладно? Ты сразу все поймешь, когда увидишь это!

Пытаясь унять дрожь, Румер кивнула. Потом она села в кабину грузовичка. Небо над их головами уже совсем прояснилось. Зеб держал у груди свой испачканный кровью дождевик Во взгляде, которым он буравил лицо доктора Ларкин, читалось незнакомое ей доселе волнующее напряжение. Дрожащими руками Румер крутанула руль и выехала с парковки перед «Фолейс».

Взглянув в зеркало заднего вида, она увидела, что Зеб по-прежнему стоит у магазина, но смотрит не вслед ее пикапу, а в небо, будто надеясь увидеть там спасенного ими поморника, парящего в лазурной синеве.

Глава 13

Первым фильмом летнего сезона на Мысе пустили картину 1962-го года выпуска «Как был завоеван Дикий запад». Его показывали и прошлым летом, и позапрошлым, одним словом – каждый год: хотя в видеопрокатах было полно новых кинофильмов, почему-то сюда всегда притаскивали старый бобинный проектор с такими фильмами, как «Крутящие луну», «Пушки острова Наварон», «Флиппер» и «Мэри Поппинс».

Мистер Филан, пляжный полицейский, самостоятельно устанавливал экран, который представлял собой огромную белую простыню, натянутую между чем-то, отдаленно напоминавшим стойки футбольных ворот. Потом они водружали проектор на променад и ждали наступления темноты. Миссис Ловелл из Женского клуба сидела у входа на пляж и продавала билеты по пятьдесят центов за штуку.

Большинство знакомых Куин считали себя слишком взрослыми для киносеансов на пляже, но только не она. Сеансы под шум моря помогали ей расслабиться и успокоиться – особенно сегодня. Она получила письмо из которого узнала, что ее все-таки упекли в летнюю школу. Та еще радость, откровенно говоря.

Куин пришла на пляж заранее, чтобы подготовить себе место разбросав песок, она вырыла приличное углубление для своей пятой точки и вдобавок соорудила песчаную спинку, дабы наслаждаться фильмом полулежа. Потом она постелила одно одеяло на землю, а вторым укрылась, чтобы было потеплее. Элли ходила за «веселушками» и теперь, прибежав обратно, быстро юркнула к ней под одеяло.

– Какое для меня?

– С поджаренным миндалем.

– Ты супер! – воскликнула Куин, срывая обертку. – А у тебя что?