Кошмар в летнюю ночь

«Все яркое так быстро исчезает[10]. Дж.».

УСИЛИЕМ ВОЛИ Я ЗАСТАВЛЯЮ себя встать со ступеней, пока та семья внутри не заметила рыдающую американку у себя на крыльце и не вызвала полицию. Я иду вниз по улице. Больше всего на свете мне сейчас хочется поговорить по душам с Фиби, но я смотрю на часы и понимаю, что должна быть у театра «Глобус» ровно через двадцать шесть минут. И опоздать никак нельзя. Мы будем смотреть «Сон в летнюю ночь», и если я приду, когда пьеса уже начнется, все заметят. После всего, что я успела натворить за эту поездку, меня, наверное, вообще отправят домой, если я пропущу постановку. К тому же миссис Теннисон точно догадается, что я провела культурные часы без партнера и совсем не по назначению. Тогда мне конец.

Я быстро оглядываюсь по сторонам в поисках наиболее оживленной улицы – кажется, лучше дойти до конца квартала. Я знаю, что стою у дома 42 по Эбари-стрит, но понятия не имею, где вообще этот дом 42 по Эбари-стрит находится и как долго отсюда добираться до «Глобуса».

К счастью, мне удается быстро поймать такси;

в салоне машины я молюсь, чтобы стоимость поездки не превысила двадцати пяти фунтов, потому что больше у меня с собой нет. Следующие двадцать минут самые страшные и нервные в моей жизни, но, когда мы резко останавливаемся у входа в театр за пять минут до назначенного времени, я оставляю водителю щедрые чаевые.

У входа в «Глобус», такого пустынного еще неделю назад, сейчас толпится народ. Такси, подвозящие людей на вечернее представление, пытаются протиснуться по дороге и то и дело сигналят, прогоняя пешеходов. Кругом шум и хаос, повсюду туристы и театралы, все выглядит так, будто в Лондоне проходит Марди-Гра, только тут все трезвые. Я втягиваю голову и пытаюсь протиснуться к дверям. Людей так много, что мне приходится нырнуть и пробивать себе дорожку под локтями, рюкзаками и маленькими детьми на руках у взрослых.

У входа меня встречает чопорный и довольно сердитый билетер. Мое сердце обрывается: должно быть, оба наших билета у Джейсона, и я не смогу попасть внутрь, пока не найду его.

Я поднимаюсь на цыпочки и даже подпрыгиваю пару раз, чтобы увидеть все, что скрывает от меня толпа. Десятки туристов стоят вокруг диорамы «Сна в летнюю ночь» в человеческий рост, ее дополняют манекены в сказочных нарядах и даже фигура осла. Больше ничего не видно. Дурацкие короткие ноги. Я уже готова сдаться, плюхнуться на ступени и рыдать, но замечаю среди сотни других голов рыжую шевелюру. Джейсон стоит рядом с Райаном Линчем, и они оживленно о чем-то болтают. Райан достает старый пыльный мягкий мячик-сокс, и они начинают перекидывать его друг другу ногами, едва не задевая других.

– Джейсон! – кричу я и машу рукой как сумасшедшая, но он стоит ко мне спиной и не замечает.

Я бросаюсь к нему, расталкивая туристов в толпе, и, когда подбираюсь поближе, до меня начинают доноситься обрывки их с Райаном разговора. Джейсон произносит «она», значит, речь идет о девушке, затем следуют «сильно» и «уже давно», но суть пока не уловить. Вокруг разговаривают люди, а на дороге периодически гудят такси, мешая мне подслушивать.

– И она правда очень милая, но – БИ-И-И-ИИ-И-И-И-ИП. Понимаешь? – говорит Джейсон.

– Конечно, чувак, – отвечает Райан, делая странные прыжки и перекидывая мячик через спину. – Думаю, тебе просто надо – БИ-И-И-ИИ-И-И-И-И-И-И-ИП.

Черт! Не могу ничего разобрать. Уверена, они обсуждают ту блондинку из Harrods, но я никак не могу расслышать ничего конкретного. Дурацкие такси.

Райан пинает мяч слишком сильно, он летит далеко, и Джейсон вытягивает ногу, чтобы поймать его, но по мешочку попадает лишь кончик кроссовки. Сокс меняет траекторию, перелетает через голову Джейсона и приземляется прямо у моих ног.

Чтобы поднять мяч, Джейсону надо обернуться. Я понимаю, что он точно меня заметит, а я не хочу, чтобы он подумал, что я подслушивала. Поэтому я резко ныряю в толпу и пячусь назад. Я замечаю сотрудника «Глобуса», спереди и сзади у него висят рекламные щиты с изображением Титании, можно спрятаться за ними. Но я так тороплюсь, что несусь, не разбирая дороги, и врезаюсь в седого пузатого мужчину, который сердито смотрит на меня сверху вниз и ворчит.

– Простите! – пищу я и пытаюсь увернуться, но тут же врезаюсь в того парня с рекламными щитами.

В таком костюме трудно сохранить равновесие, так что парень летит вниз. Я вытягиваю руку, чтобы поймать его, но успеваю ухватиться лишь за лицо Титании. Парень слишком тяжелый. Он падает на спину, а я валюсь на него сверху, и мы сталкиваемся носами. Парень расплывается в сальной ухмылке.

– Привет, милашка, – говорит он, и я вдруг понимаю, что буквально сижу на нем верхом.

Я тут же соскальзываю с него и падаю на попу.

– Вот это грация, зубрила.

Джейсон протягивает мне руку. Он так смеется, что ему еле удается поставить меня на ноги. Я коекак поднимаюсь, лицо заливает краска, будто я обгорела на солнце. Все тело пылает. Я даже забыла, что вообще-то искала Джейсона. Да я бы предпочла сейчас трястись в такси у того водителя-гонщика и паниковать из-за отсутствия билета, а не стоять сейчас здесь.

– Да не расстраивайся, – продолжает Джейсон, изображая британский акцент и похлопывая меня по плечу. – Никто ничего не видел.

Понятно, что он врет. Сотрудница театра пытается помочь парню с рекламными щитами встать на ноги, она недобро посматривает на меня и ворчит себе под нос. Несколько человек посмеиваются, глядя в нашу сторону, а одна дама с ребенком на руках смотрит на меня встревоженно – видимо, думает, что я ушиблась. Я чувствую себя такой нелепой, такой глупой, что вот-вот потеряю контроль и разревусь прямо здесь посреди толпы.

– Эй, Джулия!

Я оборачиваюсь на звук и вижу огромную мягкую голову осла. Она раскачивается и пыхтит, потом осел начинает плясать, изображая лунную походку.

Теперь пялятся уже все окружающие, но, к счастью, не на меня. Райан хохочет, сжав ноги вместе, как будто старается не описаться. Даже я не могу не признать, что Джейсон с головой осла выглядит очень смешно, и криво улыбаюсь. Вдруг миссис Теннисон в ужасе взвизгивает и бросается к Джейсону.

Джейсон снимает голову осла и подмигивает мне. Миссис Теннисон грозит ему пальцем, пустившись в свою фирменную тираду про почему-ты-не-можешь-проявить-должное-уважение (я уже почти выучила ее наизусть). Я чувствую теплую волну благодарности к Джейсону. Но она почти сразу сменяется волной грусти. Все снова стало обычным, если наши отношения вообще можно назвать обычными. Просто двое друзей-партнеров неплохо проводят время вместе.

Я стараюсь не вспоминать о своем сегодняшнем открытии – я давным-давно влюблена в Джейсона, и теперь меня справедливо можно называть грустной, безответно влюбленной девочкой – и концентрируюсь на том, что пора идти в театр. Даже не знаю, что я должна чувствовать. То ли облегчение от того, что все вернулось в норму, то ли грусть от того, что все осталось по-прежнему.

Я иду за одноклассниками к дверям, вернее, стараюсь идти за ними: у входа в театр – бутылочное горлышко, так что в толпе становится все теснее, люди начинают раздражаться и ворчать.

– Вот всегда ты так, – язвительно шипит женщина позади меня. – Я по десять раз напоминаю, ты бесишься оттого, что я по десять раз напоминаю, а потом все равно забываешь. Если б я тебя не любила, клянусь, убила бы.

– Может, в следующий раз попробуешь сказать только один раз? Тогда можно будет избежать этих нелепых претензий, – отвечает мужчина, его резкий голос заглушает шум толпы.

– А может, стоит, наоборот, напомнить двадцать раз, и тогда ты все же не забудешь фотоаппарат, – огрызается женщина.

Наконец мы попадаем внутрь и проходим в зал, места только стоячие, и ссорящаяся пара оказывается прямо позади меня. Отлично.

Гаснет свет, и представление начинается. Меня почти захватывает магия сцены, но я все равно не могу отделаться от странного гнетущего ощущения. Вдобавок к этому я слышу, как посреди второго акта женщина наклоняется к мужу и шепотом произносит: «Как жаль, что сейчас нет камеры», а он только тяжело вздыхает в ответ.

Головная боль, которая проснулась, едва погас свет, стала тупой и ноющей и обосновалась где-то в затылке, потом залила лоб, а к антракту уже билась в висках. К третьему акту я страдаю настолько, что жду не дождусь окончания пьесы. Не верится! Постановка, о которой я мечтала с тех пор, как впервые взяла в руки расписание поездки (моя любимая пьеса Шекспира в театре «Глобус»? Вау, вот это удача!), превращается в чудовищный кошмар. Я чувствую себя просто жалкой и несчастной настолько, что мне становится жалко саму себя.

Толпа вокруг стоит очень плотно. Я смотрю вверх и вижу, что на балконах тоже нет ни одного свободного места. Кругом лица, и это давит. Мне хочется сесть, пускай даже просто на пол, но места слишком мало. Я не могу сосредоточиться на сцене. Фигуры актеров расплываются. Мне кажется, что кто-то засунул мне в уши вату, вымоченную в желе. Из зрительного зала слышатся тихие смешки, отчего голова начинает только сильнее трещать.

Со сцены актеры орут друг на друга: один за другим любовные скандалы сплетаются в странное одеяло из шума и хаоса, и оно ложится на зал. Я опускаю голову, чтобы немного прийти в себя и отстраниться от происходящего, но едва закрываю глаза, их застилает вспышка, а в памяти всплывают звуки.

Я слышу крики, два тихих голоса, приглушенных, потому что они раздаются через дверь. Я зажмуриваюсь сильнее, и мне наконец удается вспомнить: я сижу на полу в своей комнате, свет погашен, розовая рубашка в цветочек натянута на колени. Я прижимаю ухо к двери, чтобы лучше слышать, что происходит в гостиной. Мне давно пора спать, но уснуть я не могу. Родители кричат, и мне необходимо узнать, что там происходит.