Прямо сейчас я хочу только одного – забраться обратно в кровать. И не стошнило меня исключительно потому, что уважение к Тейт не дает мне вывалить свой завтрак на пол. Но если экскурсовод не прекратит все время говорить о пирах и соусах, то я могу и не сдержаться.

Наконец он заканчивает хвалебную оду импрессионизму и предоставляет нам возможность самостоятельно изучить произведения в зале. Все разбредаются по углам, чтобы рассмотреть полотна.

– Мисс Эльстон! – Недовольная миссис Теннисон быстро подходит к Иви, которая держит в руке с френчем на ногтях свой маленький серебряный телефончик. – Не думаю, что вам удастся в полной мере насладиться искусством, уткнувшись носом в телефон.

Миссис Теннисон, забирая у Иви мобильный, цепляется браслетом с подвесками за ее мягкую кожаную сумку. Сумка съезжает у Иви с плеча и падает, все ее содержимое рассыпается по полу. Среди флакончиков с лаком для ногтей и блесков для губ я вижу три разные расчески и штук двадцать ярких пластиковых телефонных карточек с названием «Пиши-болтай».

Миссис Теннисон переводит взгляд с Иви на карточки и обратно. Глаза у моей одноклассницы расширяются от ужаса, а кожа мгновенно бледнеет, лишь нанесенные с утра румяна придают ей цвет. Семья у Иви обеспеченная, но даже я слышала леденящие душу истории о том, какой у нее строгий отец. Если миссис Теннисон решит ему позвонить, то кое-кто лишится своей «ауди».

– Мисс Эльстон, что я говорила? – рявкает миссис Теннисон.

– Э-э… о чем именно? – едва слышно лепечет Иви.

– Об использовании телефона, мисс Эльстон! – Миссис Теннисон тяжело вздыхает, а потом повышает голос, чтобы все могли ее услышать: – Класс! Все подойдите ко мне.

Мы собираемся вокруг учительницы. От кого-то пахнет омлетом с луком, который подавали на завтрак. От этого запаха меня начинает подташнивать, и приходится сделать пару шагов назад. Визгливый голос миссис Теннисон разрезает прохладный воздух в зале. Она держит телефон Иви высоко над головой:

– Мисс Эльстон, как я вижу, восприняла просто как пожелания мои инструкции насчет того, для чего следует использовать телефон и для чего не следует. Позвольте я еще раз вам все разъясню. В течение всей поездки от вас требуется не только физическое присутствие, но и все ваше внимание. Так что все телефонные разговоры, сообщения, твиты и тому подобное строго запрещены, если только вы не оказались в чрезвычайной ситуации. Не забывайте, что ваше поведение во время поездки повлияет не только на ваш средний балл в конце года, но и на ваше личное дело. Вам не удастся по возвращении избежать наказания после уроков, если вы позволите себе нарушать правила.

– Простите, мне очень жаль, – пробормотала Иви.

И я отчетливо услышала в голове мамин голос: «Ей ничуточки не жаль. Она переживает лишь из-за того, что ее поймали». Ненавижу, когда мама говорит такое, но не стану врать: глядя на бледное лицо Иви, на мгновение я даже почувствовала злорадное удовольствие. Тем временем миссис Теннисон убрала ее телефон в свою старую страшную гобеленовую сумку, набитую путеводителями.

– Да уж, не сомневаюсь в этом, – ответила миссис Теннисон. – Но, боюсь, извинениями положения не исправить. Я оставлю ваш телефон у себя, а если вдруг вам понадобится сделать звонок в чрезвычайной ситуации, попросите телефон у партнера.

Одноклассники разбрелись по залу, и я перестаю злорадствовать из-за неприятностей Иви. Меня вдруг прошибает холодный пот. Наказания после уроков? Я открываю телефон и прокручиваю сообщения. Узнает ли миссис Теннисон? Я пытаюсь придумать, как в случае чего можно связать их с изучением культуры Лондона, но мысль о вчерашней вечеринке только усиливает пульсирующую головную боль. Нужно будет непременно пополнить баланс телефона, уменьшившийся после этой переписки.

Я кидаю мобильник обратно в сумку и возвращаюсь к тому, чем занималась с самого приезда в музей: притворяюсь, что с интересом рассматриваю экспозицию, а на самом деле пялюсь в пустоту, стараясь сохранить равновесие и побороть тошноту. Пока мне удается скрывать похмелье от одноклассников и миссис Теннисон. Но, скажу честно, это не так уж и легко. Я ждала этой экскурсии несколько месяцев, а теперь не могу насладиться ею. Мне так плохо, что кажется, глазные яблоки сейчас выпадут, а мозги вытекут через уши. И это я описала лишь то, что касается ощущений выше шеи. Желудок танцует ча-ча-ча. Мне удалось впихнуть в себя один тост по пути в галерею, и сейчас он отчаянно просится наружу.

Я замечаю лавку в зале, удобно расположенную прямо напротив огромной скульптуры. Я доползаю до лавки и с облегчением вздыхаю, плюхнувшись на прохладный мрамор. Пристально вглядываюсь в статую, делая вид, что наслаждаюсь этим шедевром, а на самом деле просто держу закрытым рот и пытаюсь усилием воли успокоить желудок. Потом вспоминаю сообщение, которое отправила утром, и мне становится хуже, хотя казалось, что хуже уже быть не может.

Справа приближается звяканье браслетов. Миссис Теннисон со своим огромным украшением присаживается рядом. Она вздыхает. Разыгрывать строгую учительницу 24/7, очевидно, весьма утомительно.

– Ну не прелесть ли?

– Потрясающе, – отвечаю я, едва взглянув на огромную скульптуру. Я видела ее в книге по истории искусства, это «Поцелуй» Родена. Скульптура огромная и чудовищно белоснежная. У меня такое сильное похмелье, что мне не помешали бы солнечные очки, чтобы эта белизна не резала глаза. Скульптура изображает двух любовников: обнаженные, они, обняв друг друга, слились в страстном поцелуе. Я молюсь, чтобы миссис Теннисон решила насладиться шедевром в тишине. Но мне не везет.

– Роден был знатоком тела, – начинает миссис Ти, вновь вздыхая. – Он передал все физические проявления влечения. Взгляни, как напряжена спина мужчины, когда он прижимает к себе возлюбленную. Да даже пальцы ее ног выражают сладострастие и негу. Каждый сантиметр этой скульптуры пробуждает страсть.

– Впечатляюще, – отвечаю я, стараясь выглядеть заинтересованной в беседе и не открывать при этом рот слишком широко.

– Знаешь, я часто представляла себя на ее месте, – говорит миссис Теннисон, и мой желудок начинает бунтовать. – Заключена в крепкие объятья – и все же хочет быть еще ближе. Его губы на ее губах, кожа к коже, страстное вожделение…

– Ужасно! – вырывается у меня, и я зажимаю рот руками.

– Что, прости? – Она резко поворачивает ко мне голову и прищуривается так, что я вижу толстый слой бирюзовых теней на ее веках.

– О, ну… – Я в панике. – В смысле, ужасно, что никто, кроме вас, не проникся так этой скульптурой.

– О да. Это так, – произносит она и опять грустно вздыхает. – Я надеюсь, хотя бы один-два человека из вашего класса сумеют действительно насладиться путешествием и почувствовать дух Лондона.

Затем она улыбнулась мне и пошла искать, кого бы еще смутить своим присутствием. Разговор с миссис Теннисон способствовал выбросу немалой порции адреналина в кровь, так что я чувствую себя совсем измученной. Я сгибаюсь и кладу голову на руки, хочу хоть одну минуту провести в тишине и покое, прежде чем придется встать и тащиться в зал поп-арта. Но мне опять не везет.

– Эй, партнер, ты в порядке? – Джейсон плюхнулся рядом на скамейку. Похоже, он давно болтался неподалеку, поджидая, пока миссис Теннисон уйдет.

– Нет, – говорю я, уткнувшись в джинсы. Мне плохо, и я слишком устала для того, чтобы лгать.

– Похмелье? Да, это отвратно, друг, – говорит он, притопывая высокими зелеными «конверсами». Клянусь, этот парень ни одной секунды не может просидеть без движения.

– Почему ты себя нормально чувствуешь? – спрашиваю я и снова захлопываю рот. Я – как сбитое на трассе животное, а у этого парня даже глаза не красные. Я принюхиваюсь, надеясь услышать от него хотя бы запах пива или вчерашнего одеколона. Но чувствую только аромат отельного мыла.

– Практика, – смеется Джейсон. Покопавшись в кармане, он достает белую с фиолетовым бумажку. Обертка от виноградной жвачки. – Как думаешь, доживешь до вечера?

– Не знаю. Я все еще не оправилась от вчерашней эмоциональной травмы, – отвечаю я, выпрямляясь. – Поверить не могу, что позволила тебе убедить меня идти на ту вечеринку. А потом еще и напилась. Боже, выставила себя полной дурой вчера.

– Дурой? Ну уж нет. Мне показалось, ты была звездой. – Он снова и снова складывает фантик от жвачки, до тех пор, пока тот не превращается в песчинку.

– Чего? – спрашиваю я. От фантика исходит легкий виноградный запах, и мне приходится отвернуться, чтобы справиться с тошнотой.

– Ну да. Где-то через час после того как мы пришли, я искал тебя, чтобы забрать, но увидел с тем парнем с гитарой. – Джейсон щелчком отбрасывает смятый фантик в урну, он отскакивает от края и падает на пол. – И ты выглядела такой веселой.

Я выпрямляюсь и поворачиваюсь к Джейсону:

– Парень с гитарой? Какой парень? Ты слышал, как его зовут?

– Эм… Боно? Нет, не слышал. А что?

– Да так… – Я пытаюсь говорить максимально безразлично. Впрочем, дрожь в голосе наверняка выдала меня: Джейсон глядит на меня вопросительно.

– Джулия, в чем дело? Этим утром ты ведешь себя еще более странно, чем обычно.

Джейсон не двигается с места, чтобы поднять обертку, которая теперь лежит примерно в метре от урны. Естественно, Джейсон Липпинкотт намусорил в одном из самых известных музеев мира.

– Сказала же, у меня похмелье, – говорю я. Потом медленно встаю, иду к злосчастной бумажке на полу, поднимаю и демонстративно кидаю в мусорную корзину. Не потерплю, чтобы меня называл странной Джейсон Липпинкотт, который до этой поездки сказал мне всего три слова за всю жизнь.

– Да, только сейчас дело не в этом. – Джейсон встал и пошел за мной. От соприкосновения с полом его кроссовки издают мерзкий писк, похожий на тявканье щенков.