Мэри Патни - Совсем не респектабелен

Когда они приехали на Эксетер-стрит, Маккензи помог женщинам выйти из экипажа. Он вел себя, как всегда, по-джентльменски, однако Кири даже сквозь перчатку чувствовала, насколько он напряжен.

Как только они вошли в дом, Мак сказал:

— У меня немного болит голова, я хочу отдохнуть. Не ждите меня к ужину. — Он вежливо поклонился, избегая взгляда Кири, и стал подниматься по лестнице.

Она сняла свой плащ и осмотрела его.

— Кровь можно будет счистить щеткой, когда она совсем высохнет, но платье придется как следует выстирать.

— Отдай и то и другое миссис Пауэлл, — посоветовала Кэсси. — Поскольку она служит у Керкленда, у нее богатый опыт в этом деле.

— Охотно верю, — сказала Кири и, почувствовав вдруг усталость, направилась к лестнице. — Мне необходимо принять ванну. Можно, я возьму поднос и поем в своей комнате?

— Пауэллы позаботятся и о пище, и о горячей воде для твоей ванны, — заверила ее Кэсси и зевнула, прикрыв рот рукой. — Думаю я сделаю то же самое. Драка меня утомляет.

— Раз уж ты собираешься принимать ванну, то у меня есть с собой душистые масла, — сказала Кири. — Какой запах ты предпочитаешь: лимон, вербену или розу?

— Масло для ванны! — Лицо Кэсси радостно вспыхнуло. — Все это было так давно… Розу, пожалуйста.

— Я принесу его в твою комнату. — Кири порадовалась тому, что ее предложение вызвало улыбку на лице Кэсси. Она как будто помолодела. Какую жизнь она прожила до войны, как стала агентом? Кири очень хотелось бы это узнать.

Поднимаясь по лестнице, Кири машинально взглянула вниз, где пролетом ниже поднималась Кэсси.

— Да у тебя волосы у корней ярко-рыжие.

Кэсси скорчила гримаску:

— Пора снова красить. Мой естественный рыжий цвет слишком бросается в глаза, а мое существование долгие годы зависело от способности быть неприметной. Вот и приходится регулярно подкрашивать корни.

Кири попыталась представить себе Кэсси рыжеволосой. Ее кожа выглядела бы от этого почти прозрачно-белой.

— Хотела бы я однажды увидеть тебя, когда ты не стараешься стать неприметной.

— Ну, даже в своем естественном обличье я не красавица, — заверила ее Кэсси.

«Может быть, и нет, — подумала Кэсси, — но наверняка привлекла бы к себе всеобщее внимание».

Мистер Пауэлл и один из слуг принесли Кири ужин, который она съела, пока они грели воду. Потом они подняли наверх сидячую ванну и канистры с божественно горячей водой. Уходя, они захватили с собой ее плащ и платье, чтобы почистить.

Кири отнесла Кэсси розовое масло и добавила лимонно-вербеновое в свою ванну. Приятный резкий аромат пьянил, а сидячая ванна была достаточно большой, чтобы погрузиться в нее до плеч. Если, конечно, съежиться. Горячая вода успокаивала боль от многочисленных ушибов. Она даже и не заметила, что в толпе ее так сильно помяли.

Она сидела в ванне, пока не остыла вода, потом вытерлась и надела ночную сорочку и халатик. Теперь можно было почитать, написать письма или лечь спать.

Но ей не давала покоя мысль о Маккензи. Она не сможет заснуть, пока не убедится, что с ним все в порядке.

Кири не имела намерения соблазнять Маккензи. В его нынешнем состоянии ему было особенно необходимо опереться на свои честь и достоинство. Ночная сорочка и халат до щиколотки полностью закрывали ее и делали бесформенной. Толстые вязаные носки отлично сохраняли в тепле ноги, но едва ли могли бы кого-нибудь соблазнить.

Бесшумно шествуя по коридору, она поклялась себе, что не станет поощрять поведение, о котором он будет потом сожалеть. Судя по тому, как он выглядел, когда отправлялся в свою комнату, у него и без того было достаточно проблем.

Она легонько постучала в его дверь. Никакого ответа. Может быть, он вышел? Интуиция подсказывала ей, что это не так, что он в комнате, но просто не обращает внимания на стук. Она повернула дверную ручку.

Дверь тихо открылась. Единственным источником света в комнате был неяркий огонь в камине, он освещал фигуру человека, стоявшего у окна и глядевшего в зимнюю ночь. Маккензи скинул плащ и сапоги, снял с глаза нашлепку, но терзавшие его демоны по-прежнему продолжали свое черное дело.

— Жаль, что эти двери не запираются изнутри, — устало сказал он. — Я знал, что ты придешь, Кири. А теперь спокойно повернись и уйди, закрыв за собой дверь.

Бесшумно ступая, она пересекла комнату.

— Но ты должен знать, что я с трудом подчиняюсь приказам.

— Я это заметил, — сдержанно проговорил он. Мак не смотрел на нее, но она чувствовала: он радуется тому, что больше не одинок.

Она не должна прикасаться к нему. Это повлечет за собой осложнения и ничего не решит. Она подошла, встала рядом с ним и взглянула в окно на едва видневшиеся крыши Лондона.

— Кровь и женщины — вот твоя собственная, персональная камера ужасов, не так ли?

Он не ответил, но она видела, как он стиснул зубы.

— Должно быть, я разбудила в тебе то, что уже было похоронено в твоей душе. — Она немного помедлила, не желая верить, что он мог убить свою любовницу. Но если он был пьян и если его предали, если женщина провоцировала его — могло случиться что угодно. — Тебе вспомнилась Гарриет Суиннертон?

Он резко втянул в себя воздух.

— Да. Но не потому, что я убил ее. После того как Руперт вернулся и якобы услышал, как она, умирая, назвала меня убийцей, он вместе с несколькими своими подчиненными вытащил меня из постели и приволок на место преступления. Он выкрикивал оскорбления в мой адрес, а я вынужден был смотреть на нее, лежащую в луже крови.

Эта картина преследовала его до сих пор. Кири с трудом удержалась, чтобы не обнять его.

— Возможно, это и не было великой любовью, но я ее по-своему любил, — сказал он. — Гарри могла быть требовательной, но она была также забавной и щедрой. Мне нравилось доставлять ей удовольствие. А вместо этого я принес ей гибель.

Кири нахмурилась, представив себе эту сцену.

— Что, если ее убил не муж? Если он искренне верил, что убийца — ты?

Маккензи покачал головой:

— Нет, убийцей был Суиннертон. Возможно, его желание заставить меня смотреть на ее труп было своего рода местью, извращенным способом самоутверждения.

— Могу себе представить. Тебе тяжело было узнать, что она убита, но увидеть своими глазами ее труп еще ужаснее.

— Я обречен уничтожать женщин, — сказал он. Было в его голосе что-то такое, что заставило ее забыть о своем решении не прикасаться к нему, и она положила свою руку на его.

— Ты думаешь сейчас о другой умершей женщине, не так ли? — спросила она, неожиданно поняв что-то. — О твоей матери?

Он отшатнулся от Кири.

— Как ты, черт возьми, об этом узнала? — сердито спросил он. — Может, ты колдунья?

— Конечно, нет, — спокойно ответила она. — Я всего лишь женщина, которая тебя любит. Поэтому я очень пристально наблюдаю за тобой.

Он круто повернулся и посмотрел на нее.

— Ты любишь меня? И ты полагаешь, что от этого мне станет лучше?

Она печально улыбнулась:

— От этого тебе не станет ни лучше, ни хуже. Это просто существует.

Она взяла его за руку и усадила рядом с собой на краешек кровати.

— Скажи мне, Деймиен, ведь ты был ребенком, когда умерла твоя мать. Как же ты можешь нести ответственность за ее смерть?

— Антуанетта Маккензи была прирожденной актрисой. Умной, красивой, честолюбивой. Иногда она бывала ласкова со мной, называла своим красивым маленьким мальчиком, но иногда видеть меня не могла. Я научился определять ее настроение и, когда это требовалось, не показывался ей на глаза.

— Антуанетта Маккензи — ее настоящее имя?

— Думаю, это был сценический псевдоним, ее настоящего имени я никогда не знал. — Он совершенно бессознательно сжал руку Кири. — Она хотела быть леди и решила, что благодаря связи с лордом Мастерсоном сможет добиться этой цели. У его жены было хрупкое здоровье. Очевидно, По этой причине его светлость завел любовницу, не желая обременять жену исполнением супружеских обязанностей.

Когда он замолчал. Кири спросила:

— Твоя мать надеялась, что он женится на ней, когда овдовеет?

— Она была уверена в этом. По дороге на север, в Йоркшир, мы остановились в одной гостинице в Грантейне, и там мать прочла в газете сообщение о смерти леди Мастерсон. Она пришла в страшное возбуждение и отправила ему письмо, в котором, наверное, самым бесстыдным образом написала, как она рада, что теперь наконец они будут вместе. Он ответил немедленно, написав, что никогда не женится на ней, хотя, естественно, готов выполнять свои обязанности перед ребенком.

Маккензи так сильно стиснул руку Кири, что она поморщилась.

— Она была всегда склонна к вспышкам раздражительности. Но на этот раз она превзошла себя. Она кричала, что родила меня потому, что думала: если будет ребенок, лорд Мастерсон женится на ней. И вот — увы! Все напрасно…

— Ах, Деймиен, — прошептала Кири, не в состоянии представить себе, как мать могла сказать такое своему ребенку. — Она не хотела говорить этого. Она была просто не в себе.

— Может быть, и так, но она хотела причинить боль и мне. Иногда ей доставляло удовольствие поиграть со мной, но чаще всего она оставляла меня со своей служанкой, которая стала моей нянюшкой. В тот злополучный день, — продолжал Мак, прерывисто дыша, — она заявила, что его чертова светлость кое о чем пожалеет: сначала она убьет меня, а потом себя.

Трудно было поверить тому, что сказал Маккензи, но и не поверить было нельзя. Кири посмотрела на него. Он уже был без галстука, и она, осторожно расстегнув его сорочку, распахнула ее. Чуть выше ключицы виднелся неровный шрам.

— Я кричал и вырывался, поэтому рана получилась неглубокой, — пояснил он, — хотя крови было много. Видимо, она решила, что со мной покончено, и хорошо поставленным голосом Джульетты, решившейся на самоубийство, воскликнула: «Еще пожалеет его грязная светлость!» — и вонзила кинжал в свое сердце.