— Зачем ты купила второй флакон? — поинтересовался он. — Ну разве что хотела доставить удовольствие владельцу магазина, потратив столько денег.

— Это было частью задуманного сценария. Мне показалось, что всем участникам нашей охоты было бы полезно узнать, как пахнет одеколон «Алехандро». — Покопавшись в ридикюле, она извлекла флакон и протянула ему. — У него ярко выраженный запах, так что большинство людей могут его распознать, даже если они не замечают его тонких видоизменений, зависящих от того, кто им пользуется.

Он открыл флакончик и понюхал.

— Похоже на сочетание мускуса с чем-то острым. Не могу сказать, что он мне нравится. — Закрыв флакон пробкой, он возвратил его ей.

— У тебя хорошее обоняние, — заметила Кири, снова укладывая флакон в ридикюль. — Этот запах узнаваемый, мужской и явно дорогой. Тебе знаком кто-нибудь из перечисленных людей?

— Большинство из них время от времени посещали «Деймиен». — Он нахмурился. — Жаль, что я не рассмотрел как следует того парня и не могу сказать, кем из моих клиентов он мог быть.

— Быть может, у Керкленда появятся какие-нибудь мысли на этот счет, когда он увидит список. — В ее голосе звучал юмор. — Почему ты не смотришь на меня? Ты пришел в ужас оттого, что я флиртую? Не забудь, ради чего я это делаю.

Мак чуть зубами не заскрипел. Она была восхитительна, и каждый дюйм ее соблазнительного тела так и звал не противиться греху. Он торопливо опустил шторы на обоих окошках, потом повернулся и крепко поцеловал ее в губы.

Он был готов почувствовать соблазнительный вкус ее губ. Но он был не готов к тому, что она прижмется к нему и ответит на поцелуй. Пульс Мака бешено забился, прогнав из головы все здравые мысли.

Она каким-то образом оказалась у него на коленях. Их тела так же нетерпеливо прижались друг к другу, как и их губы. Здравого смысла как не бывало. Он не мог думать ни о чем, кроме Кири, — храброй, неотразимой и довольно большой проказнице.

Его рука скользнула под юбку и обхватила ладонью безупречную округлость ягодицы.

— Боже милосердный!.. — простонал он. — Кири…

Он крепко сжал ее в объятиях, испытывая дрожь наслаждения и с ужасом сознавая безумие того, что он делает. Он чуть отстранился, чтобы она могла вздохнуть, и зарылся лицом в ее душистые волосы. Ее черная шляпка и шпильки исчезли неизвестно куда. Его напудренный парик тоже свалился с головы.

Обнимая ее за плечи одной рукой, он переместил ее на сиденье рядом с собой и, наклонившись, снова поцеловал, а другая его рука тем временем скользнула вверх по ее ноге к гладкой, упругой плоти бедра. Ее губы были нетерпеливы, а колени гостеприимно раскрылись. Его рука неторопливо поднялась еще выше — туда, где было влажно и горячо. Она охнула, когда он впервые прикоснулся к ее самому интимному месту.

Когда он несколькими нежными прикосновениями довел ее до точки наивысшего наслаждения, она вскрикнула. Пока дрожь ее тела не утихла, он, поглаживая, крепко прижимал ее к себе и не переставал мысленно ругать себя за то, что вёл себя как бесчестный болван.

Город жил своей жизнью: шум экипажей, визгливый голос уличного торговца, грязные ругательства, которыми осыпал кого-то возница… Но внутри экипажа было тихо, если не считать дыхания, постепенно восстанавливающего ритм.

Держать в объятиях Кири было счастьем, о каком он никогда и не мечтал. Он понял теперь, что она имела в виду, говоря, что каждый человек имеет свой особый запах, потому что даже под несколькими слоями духов и пота он ощущал аромат самой Кири, которого уже никогда не забудет. От нее пахло силой и юмором. И озорством.

Однако счастье было с привкусом отчаяния. Ему не следовало допускать столь интимных отношений между ними. Это заставляло его мучительно желать большего, с горечью сознавая при этом, что он уже и так получил слишком много.

Кири хриплым голосом прошептала:

— Объясни мне, почему нечто совершенно правильное считается неправильным?

— Страсть лежит за пределами правильного и неправильного. Она существует для того, чтобы продолжало существовать человечество. — Он вздохнул и погладил ее блестящие темные волосы, каскадом ниспадавшие почти до самой талии. — Но общество имеет причины не относиться снисходительно к страсти. Веские причины. Они имеют отношение к защите женщин и детей. А поскольку мы живем в обществе, эти правила нельзя игнорировать.

— А я-то думала, что ты все время нарушаешь правила, — искоса глядя на него, сказала она.

— Некоторые правила. Не те, нарушение которых причиняет вред другим. Особенно тем, кто мне дорог.

— Значит, я тебе дорога?

Этот наивный вопрос тронул его.

— Разве я могу оставаться равнодушным к тебе? Ты такая замечательная и такая красивая. — У него дрогнули губы. — Если бы ты не была дорога мне, я вел бы себя гораздо лучше.

— Я рада тому, что ты не вел себя лучше. — Даже в полутьме экипажа он заметил, как вспыхнули ее зеленые глаза. — Ты прав, эти правила не следует игнорировать. Но мы оба находимся сейчас как бы вне твоей и моей жизней, и я намерена воспользоваться этим. — В ее глазах блеснули озорные искорки. — И тобой.

Он рассмеялся, завороженный таким сочетанием светскости и наивности. Пребывание в армейской среде, в которой она росла, и прирожденная любознательность позволили ей приобрести более богатый опыт, чем имеется у большинства юных леди ее класса. Чистый огонь юности, который горел в ней, еще не успел потускнеть от всяких несправедливостей жизни.

Ее самонадеянность объяснялась ее высоким происхождением, уверенностью в том, что нарушение правил, установленных обществом, уж для нее-то не повлечет последствий. Но они пришли из разных миров, которые соприкоснулись сейчас по чистой случайности.

Напомнив себе об этом, Маккензи сказал:

— Это драгоценный момент, но я не намерен воспользоваться тобой и, черт возьми, сделаю все, чтобы не позволить тебе воспользоваться мной! — Он схватил ее за талию и пересадил на противоположное сиденье, где она и должна бы была оставаться с самого начала. — А теперь нам нужно придать себе по возможности презентабельный вид, поскольку мы приближаемся к Эксетер-стрит.

Она подняла шторы.

— Боже мой, мы оба выглядим совершенно неприлично. Как будто мы делали именно то, что делали. Ты не видел на полу моих шпилек?

Пошарив по полу, он умудрился отыскать несколько шпилек.

— Этого достаточно? У тебя их было больше, но я не могу их найти.

— Хватит и этих, — сказала она и опытной рукой заколола на затылке тяжелые волосы, разгладила руками помятое платье, потом надела шляпку и опустила на лицо вуаль.

Сожалея, что у него самого нет вуали, Мак отыскал на полу напудренный парик и снова водрузил его на голову. Наклонившись с противоположного сиденья, она аккуратно поправила парик. Ее лицо находилось всего в нескольких дюймах от его лица.

— Вот. Так значительно лучше.

Их взгляды встретились, и он подумал: интересно, было ли в его взгляде такое же страстное желание, как в ее глазах? Очень осторожно наклонившись вперед, он поцеловал ее в губы прощальным, полным сожаления поцелуем.

— Лучше бы мы никогда не встречались, — пробормотал он, смакуя вкус ее теплых губ. — И все же я не жалею о том, что мы встретились, хотя это очень эгоистично с моей стороны.

— Я тоже не жалею об этом, — сказала она, со вздохом откинувшись на спинку сиденья. — Иногда бывает, что проявление эгоизма — это именно то, что нужно.

Он восхищенно посмотрел на нее и рассмеялся.

— Мой брат Уилл говорит, что Эштон одновременно и христианин и индуист, но ты, моя дева-воительница, самая настоящая язычница.

По ее лицу медленно расплылась озорная улыбка.

— Ну что ж, тем лучше.

Глава 20

К тому времени как они добрались до Эксетер-стрит, Маккензи успел превратиться в безупречного лакея с непроницаемой физиономией. Кири, которую он, высадив из экипажа, сопроводил в дом, надеялась, что тоже успешно привела себя в порядок.

Как только они оказались в стенах дома, Маккензи сбросил с себя напудренный парик, а с ним и свой официальный вид.

— Терпеть не могу эту штуку. Мне кажется, что я ношу на голове мертвое животное.

Кири, несколько расслабившись, улыбнулась:

— Кролика? Или, возможно, хорька?

— Скорее — барсука. У него шерсть грубее, — заметил он. Потом, став серьезным, сказал: — Теперь, когда у нас имеются эти имена, я отправлю записку Керкленду и попрошу о встрече с ним и Кэсси.

Кири с сосредоточенным видом снимала шляпку, что давало ей повод не смотреть на Маккензи. Он всегда был чертовски привлекательным, и чем интимнее становились их отношения, тем более неотразимым она его находила.

— Какую роль во всей этой операции играет Кэсси?

— Она наполовину француженка и подолгу живет во Франции. Она походит по клубам и тавернам, где бывают французские эмигранты, и, может быть, что-нибудь разведает.

— Она будет ходить одна? — спросила Кири. Она могла бы и сама посещать эти логова зла, но только если это было бы вопросом жизни и смерти.

— У нее будет напарник — возможно, Роб Кармайкл. Он по своей профессии сыщик с Боу-стрит, но работает также и с Керклендом. Он отлично владеет французским языком.

— Несомненно, еще один выпускник Уэстфилдской академии?

Маккензи хохотнул с довольным видом:

— Так оно и есть. Где только наших не встретишь! Пусть даже мы не были закадычными друзьями в школьные годы, существует определенный уровень доверия друг к другу среди «исчезнувших лордов» леди Агнес.

Кири направилась к лестнице.

— А взаимное доверие играет жизненно важную роль при выполнении данного конкретного задания?

— Даже еще более жизненно важную, чем обычно. — Он нахмурился. — При других обстоятельствах мой управляющий клубом Баптист был бы хорошим сопровождающим для Кэсси, потому что он настоящий француз и имеет многочисленные связи во французской эмигрантской общине. Я долгие годы доверял ему свой бизнес. Но в данном случае я не могу доверять никому из людей, работающих в. «Деймиене».