Галя ждала какого-нибудь Ирининого ответа, Ирина вдруг сама перестала понимать, что ей говорить Гале - она сама ничего не знала, не выбалтывать же ей советы, доносящиеся с экрана. Вот уж совсем неуместно.

- Галочка, я не знаю... Послушай себя, что в тебе отзовется, что откликнется на этого Бориса, то, наверное, и правда. Он же перезвонит, ты послушаешь его, а там и увидишь...

- Да... Ладно, - как-то разочарованно протянула Галя... - Наверное...

- Галочка, ты сейчас чаю крепкого выпей - после снотворного это нужно, - перевела все на бытовые рельсы Ирина, - Я тебе вечером сегодня позвоню обязательно, проведаю.

- Позвони, - кажется, слегка обидевшись, согласилась Галя.

Трубку Ирина положила огорченная, но она, правда, совсем не знала, что ей сейчас сказать Гале. Ирина укоряла себя в эгоизме, была недовольна собой. Решила отвлечься. Сашку что ли еще почитать? Понравился мне с ним диалог, да и как-то логично после встречи с Алексеем. "А потом, - будто споря с кем-то сказала Ирина, - имею право отключиться - я дело сделала. Важное. Компьютер купила". Ирина отключила телефон, начала перебирать Сашины бумаг и наткнулась на скрепленные не выцветшие листы. "Притча", 1999 год. "Что-то из последнего, почитаем". Почему-то вспомнилось, как она (теперь это кажется уже таким далеким), выдумала Аллочку - ее податливость, попадание в странные полукриминальные ситуации. "Все же непонятно, откуда тогда на меня налетели все эти видения? Здесь, на "Преображенке", все еще было спокойно - это шло из прошлого, от пистолета, от чего-то противоправного в той далекой жизни, но причудливо отразилось в созданном мною образе. Соучастница Аллочка... А в Америку, она, похоже, едет как помощница. Да и вообще, она вне этого мира - к ней не подходят Васи, Нади и что еще хуже "неряхи"... "Да, но ты о них пишешь" - как будто донесся до нее чей-то голос. "Пишу. Как будто это оправдание?" "Ну, знаешь..."- как-то противно будто бы протянул опять чей-то голос. "Внутренний голос, а внутренний голос - обратилась Ирина строго к себе, - а почему ты говоришь, как неприятный мне Валентин?" "А об этом подумай сама".

Ирина стряхнула наваждение - "Так и рехнуться недолго. Еще не хватало самой с собой разговаривать! Кофе. Сигарету. И читать" - громко вслух приказа себе Ирина. С чашкой кофе она уселась у окна, ветер шевелил занавеску, и Ирина вспомнила, как улыбнулась беззубым ртом Надежда, когда ткани удалось все же отцепиться, от веточек. "Все мы наблюдатели. Созерцатели. Взаимосозерцание украшает жизнь. Итак, "Притча".

- Оскорбивший жену, да лишится ее. Униженная женщина - отныне жена другого!

- Загнул... Твой горький опыт, что ли?

- Горький...

- Изменила?

- Разве я об этом?

- Не пойму. Не обобщай. После какого свинства, бывает, что не бросают. Прощают, остаются. Выпьем. За остающихся!

- Выпей... Остаются... Знаешь ли ты, что остаются чужие. Рядом с нами спят, смеются, подкрашивают глаза, соблазняют нас - чужие!

- А жалеют, нас, по головке гладят...

- Гладят - жалеют, сестры милосердия!

- Как так?

- А они на смену женам оскорбленным нарождаются

- Не понял...

- Возьми да и пойми - жена, оземь брошенная, от унижения умирает. На наших глазах, причем, умирает, а нам это осознать не дано. Мы-то видим понятное: стоны, вопли. всхлипыванья - истерику, в общем. А это - смерть!"

Ирина отставила чашку, отложила рукопись. "Опять Саша удивляет неужели я держу в руках его покаяние? Саша, осмысливая свою жизнь, мучился совершенным? Конечно, тому были причины. Вряд ли он обижал женщин более, чем другие - думаю даже менее чем другие. Точнее, он обижал не грубостью, думаю, а холодностью. Но ему ведь многие готовы были служить. И все же сформулировал вот так: "Оскорбивший жену - да лишится ее!" Как же он раскроет это? Вон три страницы написал на эту тему..." Ирина пока не знала, находится ли в ней отклик. Вспомнилась Галя, но показалось, что ее история со скучным вялым (с точки зрения Ирины, конечно) Борисом слишком мелкая. "Не иллюстрирует Сашин тезис! Посмотрим, что же дальше, пока он топчется, объясняет какому-то дураку. Любит он такой прием - объяснение дураку. Так...

- ... а это - смерть!

- А потом видим вдруг жалость у них во взоре, руки они к нам нежные простирают... Милосердие. Мы, обманувшись, млеем. А перед нами - чужая! Понял?

- Не понял! Лицо, фигура, мм, все прочее тоже, сам говоришь, руки простирают а что - чужая, не доказано. Может, спьяну тебе пригрезилось?

- Я, возможно, дурак, сумасшедший, но знаю точно - чужая!

- Не-ет, это я дурак! Ты-то у нас умник - загнул этакое. Давай-ка выпьем.

- Ладно. Я тебе историю расскажу, как однажды одному дураку ли, умному ли, а повезло. Чудом жену сохранил.

- Достоевщина, кажется, все это. Я так понимаю, ты расскажешь, как он перед женой сам унизился, с ней перестрадал? Я не стану. Я - не дурак.

- Да слушай же! Представь, кухня в хрущобах 70-х.

Ирина поморщилась - вот ему эти семидесятые покоя не дают! Все же в девяностых, похоже, совсем ему не жилось, все туда его тянет, и героев своих он туда закидывает, некстати.

"Пятеро мужчин с рюмками в руках - галдеж, треп. Две женщины: одна - в дверях - полная, темноволосая, с сигаретой. Другая худенькая длинноволосая - склонилась над столом, что-то режет.

- Эх вы, кобели, кобели, не видите что ли породистую суку? - низким голосом проговорила полная и ушла в комнату.

Кто то поставив рюмку на подоконник, придвинулся к замершей с ножом девушке, кто-то засмеялся, кто-то начал флирт.

- Вы краснеете? Это же комплимент!

- Эй, оставь, оставь ее, дай полюбоваться, - закричал седоватый бородач, - запечатлею! Достал блокнотик и успел в секунду - другую сделать набросок, ибо девушка выпрямилась и взглянула на всех открыто и твердо.

- Что, собственно, случилось? Определили нашу половую принадлежность и только!

Сказала и вышла, но не ушла совсем, а села в комнате где-то в углу, углубилась в книгу, не обращая внимания на ор, музыку. Вот ту-то и взял ее в оборот Георгий.

- Вы - Лиля, я - Георгий, брат хозяйки дома. Нам здесь не место. Следует уйти. Ничего интересного больше не будет.

Лиля светловолоса, худа, длинна и, в общем, некрасива: бледновата, мало выразительна. Но Георгий другого мнения. Он видит необычный разрез глаз - светло-серых глаз, длинные густые не накрашенные ресницы, очень светлую тонкую кожу. Он очарован. В Лиле сейчас для него гармония. Свет, музыка, тепло. Сию минуту он счастлив - в ее присутствии. Но Лиля закрыта, она ничуть не подалась навстречу Георгию, ей просто легче в его компании покинуть дом, где все так неудачно сложилось. Он помог выбраться из кресла, надеть пальто. Девушке не хватало воли, энергии сделать это самой - была апатия, было все равно, где сидеть, что слушать. Этот инцидент на кухне... Очень глупо! Роли определились сразу. Он - целующий, она позволяющая целовать. Он ведущий, она ведомая.

И привел Георгий Лилю в дом матери своей и целовал ее, и познал ее. и полюбил. Лилины глаза теперь нежны, руки теплы, сердце занято, ибо и Лиля полюбила Георгия. Наступило время счастье и было это супружество".

Ирина была искренне изумлена - совсем другой стиль. "Ишь ты - "и было это супружество" - не подозревала все же я в Сашке этой тоски по "супружеству" - была констатация - не способен. В последние встречи о чем говорили? Да больше ерничали все же, скрывая боль, подкалывали друг друга, таким странным образом демонстрировали приязнь. В самом деле, странно было бы скажем в закусочной в Камергерском или в "Рюмочной" на Никитской с пафосом вдруг заявить "мечтаю о счастливом супружестве" А на бумаге... Хотя для меня, пожалуй, приторно".

"Георгий каждое утро, видя рядом с собой Лилю - ее серые глаза, длинные волосы, благодарил Бога за милости его и просил не лишать жены доброй. Лиля и вправду была жена добрая. Мир и лад в доме - и день, и два, и год. Но ни одну семью в мире бес не оставил еще в покое".

Ирина кивнула: "Это и подозревала".

"Вот пришла пора ему и к Георгию пожаловать. Раз в год собирались все родные Георгия вместе - помянуть отца: мать, тетка и сестра, та самая, в доме которой он с Лилей и встретился. Вот бес и спрятался в теткиных пышных волосах и таким образом в квартиру проник. Мать Георгия стол накрыла, сестра цветы по вазам расставила, а тут и тетка на пороге. Любимая тетка с поцелуями и лаской, но бес-то полные карманы гневом и тревогой набил... Жди беды. Георгий Лилю представил: "Жена моя". Тетка расцеловала, к сердцу прижала, тут бес и переехал - вцепился Лиле в шею и устроился удобно. Лиля и так всегда бледновата, а тут и совсем зеленая сделалась, отозвала Георгия и сказала, что дурно ей, душно, голова болит. Георгий встревожился, отвел в спальню, уложил, пледом укрыл, а сам - за стол. Настроение за столом пониженное - и дата сама по себе скорбная, да и невестка - не демонстративно ли? - прихворнула. Кое-какие амбиции проявились, недовольство, ревность - и сестра, и мать, каждая по-своему Лилей попрекнула, уколола. И тетка - святая простота - племяннику напомнила прежнюю его любовь - яркую красотку, мол, где, да как, да с кем? И впервые кажется, за год неуютно стало Георгию, не спокойно, как будто и нет у него живой любви к Лиле, а есть какое-то раздражение, болезненная привязанность".

Ирина походила по комнате с рукописью в руках - "Тяжеловато читается. Написано как-то натужно и к чему все это?" Выглянула на улицу, почему-то захотелось увидеть психиатра с собакой. Кстати, как зовут пса, Ирина вдруг напрочь забыла. А почему-то хотелось, вспоминая о них - о мужчине и его псе, называть их по имени. Доброе осталось о них воспоминание. Ей вдруг представилось, что они ее здесь охраняют и ничего плохого с ней не случится. Как увижу, обязательно еще раз спрошу, как зовут собаку! Вспомнилось, что ей имя неприятной тетки тоже необходимо узнать. "Но это потом. Вот дочитаю и буду делами заниматься"