"Собаки здесь давно нет, а сарайчик со старым тряпьем расположен удобно - в самом углу заросшего сада. Иногда я им пользовался в былые времена. Доски подались, и в щель смогли протиснуться мы оба. Она, к счастью, длинная и худая. Я предварительно приложил палец к губам, напоминая, что нужно соблюдать конспирацию. Она кивнула. В кармане у меня плескалась недопитая четвертинка, у нее в сумке были бутерброды. Мы познакомились вчера вечером у полусумасшедшего нищего скульптора. Жанна уже неделю лежала у него больная, а я после неудачной попытки помириться с Верой носился по знакомым - пил, горланил песни, в общем выматывал себя, чтоб наконец отупеть. К Ваньке я забрел случайно, я не любил ни его самого, ни его дома, ни его работ и откровенно сказать, боялся заразиться его безумием. Но несся мимо и... В общем, налетел на Жанну. Она, видимо, к тому моменту, как я возник на пороге чуть-чуть пришла в себя, во всяком случае была причесана, подкрашена и трезва.

"Ну-ну, Сашенька, все же от своего мужского имени ведешь рассказ. Что же с тобой тогда случилось? К кому-то горел ты действительно страстью... И вот такая Жанна на пути. Неужели очередная "Тонечка"?

"И поэтому-то ей заплеванная нора Ивана, наверное, начала казаться незаслуженным адом, и я думаю, она уже была готова сбежать... Сбежали вместе, сварив Ивану картошки, оставив хлеба и немного денег. Сразу мы с ней стали подельниками, попутчиками".

"Я же говорила - соучастница очередная!" - обрадовалась своей догадливости Ирина, закурила сигарету, поудобнее устроилась и продолжила изучение Сашиной "подноготной".

"Она ничуть не пленила меня, но в метро, когда поезд слишком уж разогнался, я обнял ее за плечи и так, покачиваясь, мы простояли весь длинный перегон. Потом я убрал руку, а она слегка передернула плечами. Так было час - полтора назад, а теперь мы стоим перед дверью сарайчика и, кажется, перед необходимостью отогреться в объятьях другу друга. Жанна вошла первая, удивительно быстро сориентировавшись, она уселась на сложенные брезентовые чехлы и начала причесываться. Волосы свои длинные и прямые она расчесывала по сто раз на дню. Ее это, видимо, успокаивало. Я вошел следом, прикрыл дверь, щелкнул зажигалкой. Высветилось ее лицо узкое, большеротое с морщинками у губ.

- Садись, - шепнула она и похлопала рукой по брезенту. Я убрал зажигалку, уселся рядом и достал водку, она молча протянула мне кусок хлеба. Сделали по глотку, разломили хлеб пополам. У нее оживление прошло, рассказывать о себе, видимо, больше не хотелось. Я по себе знаю, что наступает такое, что любое слово, какое ни произнеси, будет звучать фальшиво. Тогда замыкаешься. Со мной так бывает. В последнее время все чаще и чаще. Но сейчас нам ведь лучше вместе, значит, я должен ей помочь, отомкнуть".

"Не об этом ли я писала, когда выдумала свою Марину? Именно для этого, чтобы ее "отомкнуть" я "послала" к ней Митю. Все же и у меня, и у Саши была (а у меня наверное, и есть) потребность в друге - не любовнике. Это память о юношеском нашем "соучастии" что ли? Почему мы в текстах всегда отыгрываем такие ситуации. "А по дороге дружбы туда не дойти" - говорил моей героине ее спутник. А у Саши? Интересно, куда они дойдут по дороге сочувствия?

" -Жанетта, Жанетта, выпей еще глоточек и положи мне голову на плечо, дай погладить твои чудные волосы. Она послушно выпила и, вздохнув, положила мне голову на плечо. От прикосновения моей руки она как-то передернулась и я почувствовал, что что-то в ней смягчилось. Я стал тихо-тихо гладить ее по голове и тихонько шептать ей на ухо: "Сейчас уснем. Сладко-сладко. Отдохнем. Согреемся. Нам будет хорошо, уютно". Вдруг она громко, как будто проснувшись, сказала.

- Ты - солнышко!

Ирина почему-то засмеялась. Представила себе удивленную Сашкину морду. В это время зазвонил телефон: "Все, Москва проснулась" - почему-то весело подумала Ирина, беря трубку. Она была уверена, что это Катя. Но это была Галя.

- Ирочка, - голос у Гали был какой-то странный, - ты не помнишь, когда ты у меня вчера была, я не брала в руки, не перекладывала как-нибудь большой крафтовский пакет?

- Нет, Галочка, не помню. То есть помню, что я этого не видела. А что случилось? Ты расстроена?

- Да, понимаешь... Боря... Он почему-то уверен, что, когда он меня подвозил, этот пакет как-то остался у меня... И вот теперь нервничает. Какое-то непонимание... Раздражение.

Ирина вздохнула и подумала про себя: "Ну, очередной "думский" с ботинками.

- Подожди, Галочка, успокойся. Вспомни, как по-твоему все было. Давал он тебе этот пакет или нет?

- Да нет... Я не помню, чтобы давал, да и зачем.

- Вот видишь. Значит, к тебе это отношения не имеет. Ты можешь только посочувствовать ему, утешить.

- А вдруг, я путаю...

- Галочка, но ты одна из самых "трезвых" женщин, кого я вообще знаю! Ты аб-со-лютно не рассеянна. И потом ты ответственна.

- Ира! Перестань мне льстить!

- С каких это пор холодная констатация фактов называется лестью. Да и потом, мы сейчас проводим расследование обстоятельств - здесь важна беспристрастность и даже если нужно, нелицеприятность.

- Ира, но что же мне делать? Он сердится...

Ирине очень захотелось сказать: "А послать его к черту!", но она, конечно сказала другое.

- Галочка, ты же ведь его понимаешь - он сейчас неадекватно все воспринимает, в пакете, видимо, что-то крайне важное, потом, ты же знаешь, у мужчин это бывает - детское желание переложить что-то на другого, взрослого. Ты получаешься старше, мудрее. Скорее всего, он через очень короткое время обнаружит свой пакет в немыслимом месте, вздохнет с облегчением и кинется перед тобой извиняться. Вот и все.

- Да, но я не подозревала, что он может говорить так отрывисто, даже зло...

Ирина почему-то удивилась, она не догадывалась, что ее милая подруга все же такая наивная. Хорошо ли это?

- Галя, сама знаешь, в людях, в нас всех, много всего, отчего же не быть и раздражительности? А потом, это же он не на тебя - на ситуацию сердится.

- Да, но мой покойный муж... Он никогда не позволял себе... Неужели я должна теперь позволить...? - в Галиных словах была обида, боль, чувствовалось, что она еле сдерживает слезы.

- Галочка! Да конечно, не должна! Ты должна поступать только, как чувствуешь. У тебя есть свой мир, в нем свои законы - ты долго и счастливо жила в браке. Ты знаешь, что это такое. Конечно, это знание нужно беречь и охранять. Но скорее всего, все-таки утрясется. Я очень хочу, чтобы ты была счастлива!

- Спасибо, Ириш, извини, что глупостями этими тебя потревожила. Ты позвони мне сегодня вечерком, ладно? Проведай.

- Конечно. Целую.

Ирина повесила трубку. Стало грустно - до чего все хрупко: и мы сами хрупкие, и наши радости хрупкие, и чувства, а о них и вообще говорить не приходится - тончайшие ледяные цветы - горючая слеза капнет на стебель или лепесток, и все - композиция разрушена. С одной стороны, мы уже взрослые и опытные и из-за пустяков ссориться с понравившимся мужчиной не будем - не то что в юности. С другой стороны, мы из-за той же опытности мгновенно видим структуру и нанесенную нам обиду можем увидеть как часть чужого и, возможно, опасного мира. Мира, скорее всего, по этом причине и нежеланного. Как тут быть? Галю ведь поманила надежда, у нее же возникла потребность изменить свою жизнь. Ирина тоже хотела бы надеяться на лучшее, что у Гали все утрясется, но... Она все же была немного знакома с объектом и подозревала, что не слишком-то он тонок и альтруистичен, хотя юрист, конечно, толковый и в том деле, которое поначалу и затеяла Галя, мог бы ей помочь. Ирина сварила себе еще кофе, открыла пошире окно - становилось душновато и продолжила чтение. Итак, она сказала:

- Ты - солнышко!

Ирина хмыкнула: "Ладно".

- Что? - как-то оторопел я.

- Солнышко! Мое солнышко.

Ну уж не знаю, какое я - зрелый усталый мужчина, измученный неудачами - солнышко. Ну, если ей так лучше, пусть. Вскоре мы легли. Она как-то ловко, быстро из всех этих мешков и тряпок соорудила нам вполне сносное ложе. Я обнял ее и... сразу же заснул, как-то блаженно, легко. Мне снилась Вера, мне снилась наша с ней нескончаемая любовная ночь, и я наслаждался всем богатством ощущений, изысканностью прикосновений. Веру я любил всегда. Не было ни секунды, когда бы я не радовался, что она касается меня или я прикасаюсь к ней. Как провела ночь Жанна я не знаю, потому что, проснувшись, застал ее сидящей у порога и расчесывающей волосы. Я подумал о том, что ей было одиноко со мной, тоскливо, одолевали мысли о потерянном возлюбленном и это мучило ее, терзало. Может быть, она плакала. А я? Я спал.

- Доброе утро, девочка. Как ты?

- Все хорошо. Мне пора. Выведи меня, пожалуйста, отсюда.

- Поедем вместе. Мне тоже нужно в город пораньше

Я подумал, что застану Веру до ухода на работу и попробую все же достучаться, докричаться до нее. Впрочем, что, что я хочу ей сказать? На душе стало опять тошно.

- Пойдем, - я поднялся и подошел к Жанне. Она сидела, глядя в одну точку. Я протянул руку, она легко вскочила, и мы вышли в сад. Было еще очень рано, все спали, и мы спокойно покинули дачу. Доски я поставил на место. "Бог милует", - тихо сказал я, Жанна кивнула. До электрички было еще минут сорок и мы сходили к пруду - умылись, почистились.

- Ты теперь куда?" -спросил я.

- Домой.

Я не знал ее обстоятельств. Кроме неясных сведений о каком-то длительном романе, который недавно безнадежно оборвался, я не имел ни малейшего представления о ее жизни. Ей, видимо, около тридцати - тридцати двух, чем-то она занимается, где-то живет. Понятно, что личные нелады погнали ее из дома по городу, подальше от мест, где все связано с мучительными событиями, понятно, что от нервного напряжения она свалилась больная. Вон какая худая и астеничная. Ну, что к Ваньке занесло, это тоже понятно - там водочка всегда и полный распад. - там легче всего самоуничтожаться, если этого ищешь. Я, впрочем, не этого искал и все же к нему попал. "Вот и встретились два одиночества",- пели в пору моей молодости.