- Витя, это твой папа. Александр Семенович У. Я тебе о нем говорила. Мы давно с ним не виделись, а вы и вообще незнакомы, - она махнула рукой и засмеялась. - Он поживет у нас пока.

Витька разглядывал мужчину с интересом. Немолод, конечно, но держится хорошо. Молчалив и как-то все задумывается. С матерью они вроде бы друзья. Вон фотографии сели смотреть, кого-то вспоминают. Мать с ним добра, приветлива. Значит, все в порядке. Отцу выделили Витькину комнату, они с мамой устроились в большой. Но мама, она и есть мама - кружится по дому, тормошит Витьку, планы строит - абсолютно несерьезная". Ирина поставила точку. "Кажется, все же эта Аллочка делается похожей на меня, - подумала она сонно, - завтра додумаю".

Ночью позвонил Костя и сказал, что у бабушки был сердечный приступ, приезжала "Скорая", в больницу не взяли, сделали укол, оставили лекарство. Катька, по счастью, была в это время у подружки - уроки вместе делали, а то были бы слезы, он сам смог управиться, врачиха из "Скорой" на него, разукрашенного, смотрела с недоверием. Бабушка деду о ее недомогании говорить запретила и тебе не велела рассказывать, но теперь они обе спят и есть возможность поговорить.

- Настроение у меня, Ириш, плохое. Дед бросил бабушку, нужно все называть своими именами, Ахмета избили скины, меня - "менты" и у меня это не вызывает приступа всепрощения, а скорее бессильного гнева. Положим, с дедом я могу просто более не разговаривать, Ахмет скорее всего уедет в свою многострадальную Сербию, в свое Косово (если там вообще можно еще как-то жить), я же не уеду ни-ку-да! Это я твердо заявляю! Я нужен бабушке, тебе, Катюшке. Я теперь буду злой и хитрый. Ты слышишь меня?

Ирина слушала не перебивая, на глазах были слезы - не заставишь ведь его насильно сбежать к его отцу, моего отца тоже на веревочке к матери не приведешь. Все ее утреннее благодушие показалось ей смешным, а она себе беспомощной.

- Я тебя слышу, Кот. Слушаю тебя и думаю...

- Очень хорошо, Ириш. Я думаю, мне нужно изменить взгляды - мой пацифизм, как ты видишь, здесь не востребован. Нужна сила, жестокость. У меня и будет...

- Кот, я переутомлена, я кажется, теряю нить, я не знаю сейчас, что мне тебе ответить.

- Извини, Ириш, извини, ты же мать мне, а не помощница в моих начинаниях. Есть Ритка...

- Спокойной ночи, Костя. Я с утра тебе позвоню. Все, что ты сказал я обдумаю, постараюсь тебя понять. Во всяком случае, ты не сомневаешься, что я тебя люблю.

- И я тебя люблю, Ириш, спи спокойно. Извини, что растревожил.

Сон ушел. Вот Костя упомянул какую-то Риту. Все повторяется, будет очередная Тоня при очередном Мякшеве... Костя ей поручит что-нибудь достать, сделать. Оба смотрели, наверняка кино "Ворошиловский стрелок". Говорухин с Ульяновым там много сказали и многим. Этим детям в том числе... И будет эта Рита соучастницей моего сына, будет с ним "в добром и злом деле заодно" и это их жизнь - я теперь - второстепенный персонаж, как у Порева мать Тони или на худой конец отец Мякшева. Как ни странно выстраивание цепочки, ощущение себя второстепенным персонажем, немного утешило Ирину, она даже улыбнулась - ну как ни вспомнить слова близкой приятельницы Машки - "Ты бы в сто раз легче жила, если бы не воспринимала жизнь так литературно." На этот раз именно "литературное" восприятие и облегчает жизнь. С этой мыслью о себе как о второстепенной героине кем-то пишущегося романа Ирина наконец уснула. Проснулась на рассвете и сразу бросилась к машинке, "к Витьке", как подумала, садясь писать.. "Витька открыл дверь, сбросил куртку и пошел на кухню. Всякий раз хотелось оттянуть момент встречи с отцом. Витька не знал, как назвать то чувство, которое мгновенно начинало овладевать им, как только он входил в дом и готовился отворить дверь отцовской комнаты. Скорее всего, это было смущение. Витьке было неудобно, что отец видит его трусливость, небрежность, халатность, было странно, что таким его видит лежащий на высоко взбитых подушках худощавый, с перекошенным слегка лицом, человек. Его отец. Вот опять -с мотрит и смотрит, щурится. О чем думает? Мы же совсем не знакомы: в "Зоопарк" вместе не ходили, в "Макдональдс" или на футбол. Не разговаривали: ссорились-мирились, не пекли маме пирог к 8-му марта, как Петька, например. Они с дядей Васей так всегда делают. А этот, отец...Кто он? Зачем он? И я ему зачем? Витька не сердился на маму, ему в голову не приходило выстраивать длинную цепочку, логическую - этот "отец" здесь только потому, что его приютила мать, а приютила потому, что когда-то родила от него меня, Витю. Логической цепочки не было - боль была... Вот неужели же мама, как Раневская, а я, как эта Аня, что ли? Но Аня -старше. Я же все-таки ребенок... "Ребенок", -Витька, произнося это слово понимал, что лукавит. Давно не-ребенок.. С такой мамой давно почувствовал себя младшим братом, другом, наперсником. Отец смотрел на него грустно, понимающе. Витька это чувствовал, знал, но что-то шептало ему, дергало: "Злорадствует". Перед тем как подать отцу еду, Витька сел на табуретку, вытянул ноги, прислонился спиной к стене. Не хочется... К ребятам не хочется... С отцом быть рядом не хочется. Хочется лежать и читать все подряд. На чтение, как на спасение, Витька набрел сам. При маме читал мало, неохотно, как-то не шло в душу. А сейчас оглянулся - книг в доме полно, все забито. Ну и начал он глотать. Хемингуэй понравился, а Чехов - нет. Слишком все похоже - несчастные у него все, вялые. Неужели же мать, как Раневская? С этого дня он стал о матери говорить "Алла Петровна" и "Мать". Наконец, отец накормлен. Витька сел рядом с книжкой. В окно ударили снежком. Черт, забыл об обещании вытащить сигареты. Витька поднялся, достал из маминого ящика очередную пачку. Уже довольно давно он как-то незаметно вступил в дворовый круг. У него была своя роль - пересказывал книжки и таскал сигареты. Раньше с дворовыми общаться не полагалось, мать была против... Теперь же... Впрочем, дворовые отношения не очень интересовали Витьку, он просто научился отдавать им формально часть времени, но не души. Вот душа-то, душа ныла. Сердце ныло. Пачку он выбросил в окно и демонстративно задернул занавеску. Опять, сидя возле отца, он подумал: "Что ж, я ничего не чувствую? Или мне скучно, хлопотно? Да нет, не то... Пусть в душе хоть что-то зажжется, а так слишком холодно". Витька смотрел на отца. Книжка на коленях открыта:

"Безделье и стихи не осуди поспешно...

Запомни - в суете житейской и кромешной

Лишь пара островков нас манит бескорыстно:

Поминки по любви да по отчизне тризна."

Эти стихи какого-то маминого знакомого поэта Витьку тронули. В последнее время к "Алле Петровне" и "отцу" он чувствовал неприязнь. Он объединил их в какую-то враждебную для себя группу. Но сегодня вспомнилось -мама... Была же у нее любовь... Что-то же у нее было с этим "отцом". Как это "поминки по любви"? - горько, больно, наверно... Витька внимательно вгляделся в лицо отца серое лицо, заострилось, резкие морщины у губ. Залысины. Кажется, дремлет. Витя подошел к зеркалу и стал изучать свое лицо. Серые небольшие глаза, прямой нос, узкое лицо. Вроде, похоже на отца, но лоб, губы, что-то неуловимое в рисунке бровей - мамино. "О черт, черт, я на него похож!" Позвонили в дверь - 3 раза. Это соседка. Добрая, верная Рита. Значит, пора колоть. Сейчас в эти скучные дни - каникулы - Витя дома чаще, Рита заходит реже. В обычное время наоборот. Но вообще никогда не отказывается заглянуть. Платит мать ей прилично, но не только в этом дело. Добра. Витьку жалеет. Полная круглолицая Рита поначалу посплетничала, конечно, с подружками о "сумасшедшей Аллке", поохала над "бедным ребенком" Витей, а потом просто привыкла к Витьке и беспомощному соседу-пациенту и теперь не умничая и не рассуждая делала все, что нужно, легко и добросовестно. Врожденная приветливость, смешливость и нежадность делали общение Витьки с ней простым. Рите он доверял.

- Посиди со мной, - попросил он, когда Рита, обиходив отца, собралась уходить к себе - начинался сериал. - Я тебе почитаю чего-нибудь вслух и отец послушает. Ты "Первую любовь" читала?

- А там про что?

- Ну про любовь, наверное, раз так называется. Я сам еще не знаю. Вот хочу начать.

- А написал-то кто?

- Тургенев. Знаешь?

- "Отцы и дети" - в школе было. Но я не помню про что точно. Врач там какой-то был, порезался вроде бы. Конец помню. Да и любовь там у него была. Ну давай уж, начинай.

Витька взглянул на отца. Взгляд у него был спокойный, внимательный. О чем он думает? Интересно ему? Не спросишь. Паралич... Молчит. Мычит как-то иногда, но редко. Стесняется. Меня. Риты - нет, она же медсестра. Она говорит, что с ней он "разговаривает". Жалеет она его больше, чем я. Витька начал читать, когда он дошел до слов: "Мне было тогда шестнадцать лет..." в окно постучали палкой. Витька выглянул. Под окном стоял незнакомый мужик в брезентовой заляпанной краской куртке: "Риту позови, парень". Ирина оторвалась от писанины и по привычке, перечтя написанное, проанализировала, что из пережитого недавно сразу ушло в текст. Конечно, там появилась "Рита" - новое имя, ее упомянул ночью сын. И Рита там - медсестра, помощница, добрая. И конечно, в тексте есть вечное, больное - недодаанность когда-то заботы сыну. "Эта "Раневская" - особая маркировка матери летуньи, вечной "девочки". Это, похоже, неизбывно? - с грустью подумала Ирина. Пора звонить Косте. Что у них там? Трубку долго не брали, наконец, откликнулась мать.

-Привет, мам. Как вы там? Как себя чувствуешь?

-Я нормально. Катюша в школе, у нее сегодня контрольная, вчера до позднего вечера у Светы готовились.

-А Кот?

-Послушай, Ирина, только не пугайся. Он поднялся очень рано, я думаю, может и вообще не спал, сказал, что ему необходимо кое-куда съездить. Катя даже еще спала. Попросил вызвать такси. Что-то в ванной долго с лицом делал. Вышел весь загримированный - не разберешь какой нации человек. Сказал, что вечером вернется и какие-то странные слова, что он за меня и Катю отвечает. Это что за новости? Я пока еще в здравом уме и силах. Катюшу ращу нормально - голос у матери подрагивал.