Неделя шла за неделей – и Эмма ни разу не отступила ни на йоту от своего расписания, неукоснительно следуя выработанному ею самой распорядку дня. Постепенно это стало забавлять миссис Тернер, которая уже давно позабыла, что сама выступала против Эмминой затеи. Впрочем, ее нельзя было особенно винить: ведь за долгие годы службы в Фарли-Холл она никогда не видела и не слышала ничего подобного. Теперь она нередко громко хохотала, наблюдая, как Эмма действует строго в соответствии с каким-то там „планом". Но это был добродушный, а не злой смех: похлопывая себя по дряблым ляжкам и покачивая головой, она частенько обращалась к девушке, едва ее отпускал очередной приступ веселья:

– А ты, милочка, взаправду живешь по расписанию! И кто, скажи мне, слышал, чтобы такую штуку использовали где-нибудь еще, кроме как на железной дороге? А ты вот пользуешься ею вовсю! Ни секунды себе не позволишь лишней задержаться, носишься как угорелая, как будто сам черт бежит за тобой вдогонку. Совсем ты, милая, себя не жалеешь. Ну вот скажи мне, что это все тебе даст, а? Послушай-ка лучше, что я тебе скажу, девочка. И хорошенько запомни мои слова. Чем больше ты на себя в жизни взваливаешь, тем меньше благодарности заслужишь. Уж я-то знаю...

Все эти громогласные, хотя и вполне дружественные словоизвержения Эмма выслушивала молча. У нее попросту не было лишнего времени, чтобы объяснять миссис Тернер, зачем она все это затеяла. Отныне время для нее действительно означало деньги – и Эмма не считала себя вправе транжирить их просто так, убивая драгоценное время на пустую болтовню. И потом, она знала, что кухарка все равно ничего не поймет из ее объяснений. Разве сможет эта женщина представить себе, что расписание было для Эммы в известном смысле формой защиты? Ведь оно позволяло ей работать и более продуктивно, и более упорядоченно. В определенные дни она могла позволить себе теперь несколько облегчить свою ношу, чтобы тем самым беречь свои силы. И не только это. Благодаря своему новому распорядку Эмма получила возможность урывать хоть какое-то время для себя – и это „украденное” время имело для нее чрезвычайно большое значение. Два-три раза в неделю днем и почти каждый вечер она могла уделять час-другой, запершись у себя в своей чердачной комнате, штопке или перелицовке одежды по просьбе миссис Уэйнрайт или миссис Фарли. За эту работу ей платили отдельно – на этом специально настояла Оливия Уэйнрайт, – и постепенно маленькая табакерка у нее на чердаке стала заполняться шиллингами и шестипенсовиками. Эмма весьма дорожила этой открывшейся для нее возможностью зарабатывать лишние деньги: ничто не могло заставить ее отказаться от дополнительной работы, даже если для этого ей приходилось порой сводить до минимума время, необходимое для ежедневных хлопот по дому. Надо было видеть, с каким усердием орудовала она иглой, засиживаясь далеко за полночь у себя в мансарде, где единственным освещением были три свечи. Она не обращала внимание ни на то, что глаза чешутся от напряжения и усталости, пальцы почти онемели, а согнутые плечи ноют – так много платьев, блузок, юбок и нижнего белья приходилось ей перешивать своими умелыми руками, выводившими один стежок за другим. Заработанные ею деньги, ее тайные сбережения, должны были послужить основой Эмминого Плана – именно так, с заглавной буквы, она всегда мысленно обращалась к нему.

Кухарка знала, что Эмма шьет у себя наверху, но понятия не имела, что девушка зачастую засиживается далеко за полночь. Если бы она об этом узнала, то наверняка забеспокоилась бы – ведь миссис Тернер по-своему любила девушку и желала ей добра. Вот почему Эмма предпочитала не особенно делиться с ней и этой стороной своей жизни и больше помалкивать.

Кухарка была женщиной не лишенной проницательности и присущего йоркширцам здравого смысла, однако, особым умом или тонкостью похвастаться она не могла – Эмминого характера, во всяком случае, она совсем не понимала. Не было у нее и воображения, чтобы понять, что девушка, по существу, впервые проявляет задатки того организаторского таланта, которому впоследствии суждено стать одной из самых сильных ее сторон. Или догадаться, что пунктуальность, упорство и неослабевающая энергия – те самые ростки железной самодисциплины и движущего ею честолюбия, которые в будущем разовьются до поистине грандиозных размеров и станут основой ее грядущих успехов.

На самом деле Эмма и сама, конечно же, в это время тоже не понимала всего, чему суждено было в ней развиться. Будущее представлялось ей чем-то весьма туманным, и думала она разве что только о событиях прошедших нескольких месяцев. Те далекие уже сейчас дни, подумала она со вздохом, разжигая огонь в камине, были не слишком хорошими, но сейчас они уже миновали. Лицо Эммы заметно оживилось. Насколько же сейчас все в ее жизни стало лучше. Разработанное ею расписание успешно выполнялось и во многом облегчало ее существование. Миссис Уэйнрайт сдержала слово и наняла еще одну девушку из местных, Энни Стед, которую Эмма терпеливо, но иногда все же выходя из себя, обучала премудростям работы горничной. Круг Эмминых обязанностей по дому вращался по строго заведенному распорядку без всяких срывов, что иногда казалось ей просто чудом, о котором можно только молиться, чтобы оно продолжалось. Кроме того, что было весьма кстати, миссис Уэйнрайт повысила Эмме жалованье на два шиллинга в неделю. Для ее семьи это было желанной новостью.

... Эмма подняла большое полено и, держа его щипцами, сунула поглубже в камин: огонь там весело горел, и от его жара Эммино лицо раскраснелось. Поднявшись с колен, она одернула передник, подправила кокетливый чепчик и разгладила пальцами манжеты: с тех пор, как Блэки сказал ей, какая она красотка и что второй такой он не видел в графстве Йоркшир, она неустанно следила за своей внешностью. Оглянувшись вокруг, Эмма нахмурилась. Гроза за окном кончилась так же внезапно, как и началась, но небо все еще было затянуто тучами, и комнату наполняли мрачные тени.

– Как же здесь всегда темно! – произнесла Эмма, зажигая лампы на четырех лакированных китайских столиках, расставленных по обеим сторонам камина.

В гостиной сразу же стало теплее и уютнее, исчезла унылая холодность, во многом объяснявшаяся преобладанием голубых тонов.

Отступив, Эмма стала рассматривать каминную полку, слегка склонив голову набок и задумчиво созерцая стоявшие на мраморе камина предметы. Там была пара великолепных серебряных подсвечников георгианских времен с белыми высокими свечами, фарфоровые часы искусной работы, покоившиеся в передних лапах двух стоящих львов – каждые полчаса часы издавали колокольный звон – и дрезденские статуэтки английского дворянина и его супруги в старинных одеяниях. Эмма переставила все эти предметы на свой страх и риск, руководствуясь только своим вкусом, как она уже поступала со многими другими, находившимися в комнате вещами. Иногда ее так и тянуло спрятать половину этих безделушек в комодах и ящиках гостиной, но заходить столь далеко она все же не осмеливалась. Случалось, она с удивлением спрашивала самое себя: откуда у нее берется смелость делать все это без разрешения? Конечно, миссис Фарли вряд ли заметит перестановку, да и никто другой не увидит – слишком уж много всякой всячины понаставлено в этой гостиной.

Она все еще рассматривала каминную полку, поздравляя себя с удачным расположением всего, что там находилось, когда ее внимание привлек легкий шорох. Быстро обернувшись, она увидела, что в дверях смежной с гостиной спальни стоит Адель Фарли.

– О, миссис Фарли! Доброе утро, мэм, – произнесла Эмма, приседая в реверансе. Хотя сквайр уже давно просил не делать реверансов, потому что его это раздражает, она все же считала это своим долгом при встречах с хозяйкой и миссис Уэйнрайт.

Адель кивнула и слабо улыбнулась. Эмме показалось, что она покачивается и вот-вот упадет, как будто ее госпожа больна: чтобы обрести равновесие, миссис Фарли вцепилась в косяк двери. Глаза ее были закрыты.

– Как вы себя чувствуете, миссис Фарли? С вами все в порядке? Вам не плохо? – участливо спросила Эмма, беря госпожу за руку.

Адель открыла глаза:

– Это была минутная слабость, но сейчас все прошло. Просто я плохо спала ночью.

Эмма прищурилась, чтобы лучше рассмотреть миссис Фарли. Та выглядела бледнее обычного; ее волосы, всегда так прекрасно уложенные, растрепаны, а сама она выглядит на редкость неряшливо, что также показалось Эмме весьма странным. К тому же веки ее набрякли и покраснели.

– Идите лучше к огню и согрейтесь, мэм, – произнесла Эмма сочувственно, – и попейте горячего чаю.

Эмма, твердо поддерживая Адель, помогла ей кое-как добрести до камина. Адель качалась из стороны в сторону и тяжело опиралась на Эммину руку. Вместе с нею в комнату ворвалось целое облако жасминового аромата, от которого у Эммы на мгновение закружилась голова; серебристый халат Адель волочился по полу.

Усадив миссис Фарли на ее любимый стул, Эмма встревоженно оглядела хозяйку и произнесла как можно бодрее:

– Я сделала вам на завтрак яичницу. Знаю, вы ее любите, и к тому же я обратила внимание, что вчера вы почти ничего не ели за ужином. – При этих словах Эмма сняла крышку с серебряного блюда и придвинула его поближе к миссис Фарли, чтобы та обратила внимание на свое любимое кушанье.

Адель без всякого интереса перевела блуждающий взгляд с огня в камине на лежавшую перед ней яичницу, в то время как на ее мертвенно-бледном лице оставалось все то же отсутствующее выражение.

– Спасибо, Полли, – проговорила она безжизненно-вялым голосом.

Медленно подняв голову, миссис Фарли взглянула на девушку, и в ее глазах промелькнуло нечто, похожее на удивление. Тряхнув головой, она, еще не веря собственным глазам, обратилась к горничной:

– О, это же ты, Эмма? Конечно, конечно, я просто забыла. Полли ведь болеет. Как она? Ей не лучше? Когда она собирается вернуться на работу?

Слова хозяйки настолько расстроили Эмму, что она непроизвольно отступила в сторону и широко открытыми глазами уставилась на сидевшую рядом женщину – серебряная крышка так и оставалась в ее руке, неподвижно застыв в воздухе. Впрочем, она тут же догадалась поспешно положить ее на место: надо было постараться не показать госпоже свою обеспокоенность. Прокашлявшись, чтобы хоть немного выиграть время, она дрожащим от волнения голосом спросила: