— Фуллер.

— Фуллер? Это семинария.

— Для тебя это проблема?

— Разве мой отец назначил вас лично? — Эллиот снова засмеялся, потерев подлокотник своего стула.

— Нет. По крайней мере, я так не думаю. Но уверен, если твоя семья не придерживается христианства, то католицизм точно у вас в крови. Я понятия не имею, какой морали придерживаешься именно ты.

— Во мне и то, и другое, — я осознавала, что он знал, в какие дни католики отмечают Рождество и Пасху.

— Почему?

— Очень приятно отмечать какой-то праздник два раза в год. Попрыгать через обручи[9]. Ну, знаете, показаться тут и там. Так у вас есть сан? Или вы просто придерживаетесь обета безбрачия?

— Во-первых, я сторонник англиканской епископальной церкви, так что обет безбрачия ко мне не относится. Я не принял сан.

— Почему нет?

— Мы всё время будем говорить обо мне, не так ли? — спросил он.

— Если вы расскажете мне, почему не приняли сан, я поделюсь информацией об одной порочной вещи, которую сделала.

Я тут же почувствовала бремя своей ошибки.

Он слишком серьёзно воспринял мои слова.

— Я знаю, что это то, к чему ты привыкла, что тебя так оценивают, но здесь это не пройдёт.

— Извините, — ответила я. — Я сказала это, не подумав.

— Это не запрещено. Перед администрацией стоял вопрос, стоит ли или не стоит назначить твоим лечащим врачом мужчину, но из того, что мы смогли понять, это не имело значения.

— И таким образом в одном флаконе я получила врача, скотину и священника без сана, знающего, что я бисексуальна.

— По крайней мере, у твоего врача есть учёная степень магистра теологии и доктора психологии, а ещё он три года проработал помощником священника в больнице в Комптоне. После этого решил отправиться туда, где сможет принести как можно больше пользы, а не туда, где больше власти.

— Ммм. Комптон. Вы, наверное, насмотрелись на всякое дерьмо.

— Ещё какое дерьмо.

— Тогда почему вы стали лечить детей богатых родителей?

— Я могу приносить пользу и здесь, и там, — ответив, он и глазом не повёл. Ни капли. Это достойно уважения.

— Я тоже хочу, чтобы ваша работа принесла мне пользу, — сказала я, внезапно почувствовав себя менее уязвимой. — Я хочу домой.

— На Манди Стрит?

Вопрос с подвохом? Может быть. Дикон жил в этом частном секторе. Второй дом справа от дороги. В первом доме жили его ученики по искусству шибари. Дом слева был предназначен для вечеринок. Там рождалось искусство. Именно там я отдавалась любому, кому мой Хозяин позволял мне отдаваться, и в течение нескольких дней я могла утолять свою жажду.

— Полагаю, я останусь со своими родителями на несколько недель, а затем приму решение. Конечно, если прокурор не решит за меня.

— Ты попытаешься увидеться с Диконом?

— А что?

— Это может быть опасно.

— Опасно?

— Я не знаю, безопасно ли это для тебя.

Сколько уже длился этот сеанс? Потому что мне потребуется именно столько времени, чтобы описать, насколько, мать его, сильно он совал нос не в свои дела. Несмотря на необходимость получить секс за пределами Вестонвуда и желание казаться нормальной и стабильной, я ценой своей жизни не допущу, чтобы Эллиот Чепмэн неправильно истолковал действия моего любовника.

— Вас я боюсь больше, чем Дикона, — ответила я. — Боюсь даже больше, чем этого стула. Небо упадёт прежде, чем он причинит мне больше боли, чем я смогу выдержать. Он единственный человек — единственный человек в мире — с которым я чувствовала себя безопасно. Да, я не застрахована от какого-либо подкроватного монстра, землетрясения или случайного дерьма, которое то и дело происходит вокруг. У меня было место, куда я могла прийти. Мне было чем заняться. Были правила. Он держал всё под контролем, и единственный раз всё пошло коту под хвост, так как я ослушалась его, потому что мне всего лишь хотелось слететь с катушек. И прежде чем вы спросили: он чертовски хорошо меня привязывал. Он засовывал мне кляп в рот и бил меня. Сто раз заставлял меня плакать, но он же вытирал мои слезы, и я благодарила его за то, что он ломал меня. Я! Его! Благодарила!

Я ожидала того, что моё выступление вызовет у него отвращение, и это даст ему причину осуждать меня, называть больной и вышедшей из-под контроля. Но вместо этого он ждал продолжения без единой эмоции на лице.

— Ты хочешь вспомнить, что случилось? — наконец спросил Эллиот.

— Да.

— Но ты, возможно, ещё не готова вспомнить.

— Я чувствую хаос в своей голове. В памяти на месте тёмных пятен должны быть воспоминания. Словно кто-то пришёл и стёр их. Не знаю, наркотики это или «Либриум»[10], которым вы меня пичкали. Но не могу сложить всё воедино. Словно подо мной лошадь, и я сижу в седле, но вместо того, чтобы нестись по ипподрому, она брыкается подо мной и разбивает всё на своём пути… Это имеет хоть какой-то смысл?

Доктор откинулся на спинку стула, закинув щиколотку на колено и положив локти на подлокотники кресла. Он провёл по губам средним пальцем.

— Тебя когда-нибудь подвергали гипнозу?

— Это шутка?

— В лучшем случае ты сможешь вспомнить достаточно, чтобы освободить свою боль. В худшем случае ты воссоздашь ложное воспоминание, которое будет включать в себя единорога или Джима Моррисона с его шевелюрой.

Я рассмеялась. Ничего не смогла с этим поделать. Это было самой смешной вещью из того, над чем можно было рассмеяться.

— Мне нужно сесть на диван? — я указала на длинный, неудобный диван, стоявший позади меня.

— Да, — я не сдвинулась с места. — Давай, — сказал он, вставая. — Это будет весело.

— Вы собираетесь заставить меня кудахтать как курица?

— Это просто способ расслабиться. Не больше.

Я пересекла комнату в три шага и присела на диван.

Эллиот стоял за мной:

— Ляг на спину.

Я посмотрела на него снизу, изобразив улыбку на своём лице. Я могла бы трахнуть его. Могла бы подумать об этом раньше. Внезапно я уже была готова к сексу и чувствовала чрезмерное покалывание кожи. Я ощущала его член, вкус, запах, представляла розовую плоть его головки, скользившую по шелковистой коже моего бедра, словно там ей и место. Это было так хорошо. А если кому-то и нужно было почувствовать себя хорошо, так это мне.

— Ложись, — сказал он снова голосом, настолько лишённым желания, что моя собственная потребность рухнула, — я подняла ноги и откинула голову назад. Эллиот сел рядом со мной на край дивана. — Хочу, чтобы ты вспомнила, когда в последний раз была на конюшне, хорошо? — он поднял ручку, а я заметила кутикулу у основания ногтей на его пальцах. У него не было обручального кольца. — А сейчас сосредоточься на кончике ручки, — он начал водить ручкой назад и вперёд, а я поддержала ритм его дыхания. Голос Эллиота, покрытый бархатной маской смирения, произнёс: — Я сосчитаю от пяти в обратном порядке.

Я чувствую давление на мою руку. Это Дикон. Он скользит своей рукой в мою ладонь. Этот жест наполнен подростковой простотой и способствует приливу эмоций, который я не могу сдержать. Бегу в пустой внутренний дворик. Свечи после вечеринки ещё не убрали, и их мерцающие огоньки по-прежнему пляшут, отдавая воздуху своё последнее тепло. Дикона не было неделю, он был в командировке, и теперь, после своего возвращения, он похож на запертый сундук с эмоциями, крышку которого мне было страшно открывать.

— С тобой всё хорошо? — спрашивает он, закрывая за собой стеклянную дверь.

— Всё хорошо, это просто… — я не совсем могу выразить то, что думаю, только если не злюсь или не сержусь.

Он берёт меня за талию правой рукой. Этот мужчина такой высокий и красивый. Движения его тела напоминают мне леопарда на африканской равнине.

— Расскажи мне.

— Думаю, нам не стоит продолжать видеться.

Он ухмыляется. Дикон знает, что я несерьёзно. Понимает, что я первая поднимаю болезненные темы, но первая же от них потом и сбегаю.

— Буду более чем счастлив надеть повязку на твои глаза, — он проводит губами по моей щеке. — Но мои глаза останутся открытыми. Хочу видеть, как ты будешь умолять меня.

— Я скучаю по тебе, когда ты отсутствуешь, — произношу я. — Не могу с этим мириться.

— Если бы мы жили десять лет назад, то меня бы не было по полгода.

Когда он говорит подобное, это напоминает мне о нашей разнице в возрасте. Десять лет назад мне было тринадцать лет, а ему почти тридцать. Я никогда не спрашивала его, что он находит в такой молодой девушке, как я, потому что это означало бы, что между нами есть нечто большее, чем просто не совсем обычный горячий секс.

— Дикон, мне очень жаль. Думаю, сейчас неподходящее время. Пока все не уйдут, — я отталкиваю его от себя и отворачиваюсь от полосы мерцающих огней, исчезающей в море мрака. — Мы можем поговорить позже, — я собираюсь с духом, чтобы увести его обратно к стеклянной двери.

Мне хочется сделать сотню сумасшедших вещей. Хочется схватить бутылку шампанского и выпить её залпом. Хочется встать на перила и рухнуть вниз, словно я играю в игру под названием «каньон». Хочется сесть в свою машину и врезаться в ворота. Но он делает меня лучше по сравнению с моими желаниями, именно поэтому он нужен мне. Дикон дёргает меня обратно.

— Мы поговорим сейчас.

— У тебя гости.

— Они мне не нужны. Я могу забрать тебя в студию прямо сейчас и связать как следует, — его лицо становится суровым. Дикон превращается в человека, который провёл годы, снимая ужасы центральной Африки, который просто фотографировал и уходил. Человека, удерживаемого в заложниках на корабле три месяца, пока кто-то не смог договориться о его освобождении. Человека, чьё истинное лицо скрывается под маской, но она похожа на истинное лицо. Я не могу его ослушаться. — Говори.